Не забывал Клай и о манерах, и он не ограничивался при этом лишь одной пресловутой вилкой. Надо отметить, что первое время он весьма скептически наблюдал за неуклюжими попытками Олни есть вилкой, хотя свою угрозу лишить его обеда ни разу так и не исполнил, вероятно, отмечая крайнее старание ученика. Но в перерывах между занятиями он частенько учил деревенского мальчишку правильно держать осанку, чётко контролировать мимику и жесты, следить за внешним видом, да и вообще – следить за собой, чтобы прямо посреди разговора не лезть пальцем в нос, не чесать в ушах, не чихать, забрызгивая всё вокруг слюной.

Он постоянно вёл с Олни беседы, запрещая тому отвечать односложно, заставляя строить правильные предложения и полноценно выражать свою мысль, хотя это было сущей пыткой для обоих, поскольку ученик не обладал достаточными навыками, а учитель – достаточным терпением. Тем, которые были бы общими для хорошо образованного столичного мага и деревенского невежды, было достаточно мало, но Клай продолжал своё трудное дело с упорством, вполне объяснимым для человека, вынужденного мучиться от безделья.

Не раз и не два у Олни возникало совершенно понятное желание всё бросить и убежать обратно к маме, которую он теперь видел не чаще раза в две-три недели, когда Клай смилостивился над тоскующим подростком и отпускал его на денёк в родную деревню. Но всякий раз, выплакавшись от бессильной злобы на себя, мессира, свои кривые пальцы и свой закостенелый разум, он всё же понимал, что обратной дороги для него нет. Он не мог более вернуться от этой телятины к той.

Вьюжная зима набросилась на Палатий, словно остервеневший от голода волк, вгрызающийся в замороженный труп околевшей дорогой лошади. Снегу навалило столько, что иные хибары замело по самые крыши. Хорошо хоть сильных морозов пока не случалось, но было ясно, что и их недолго ждать.

Комната Олни не имела собственного очага, довольствуясь тем, что через перегородку была кухня с огромной печью, которая вполне ощутимо нагревала стену, от которой шло ровное, хотя и не слишком сильное тепло. Но парень не жаловался – в его родном доме зимами было куда холоднее. А здесь он просто перетащил кровать к обогреваемой стене и чувствовал себя вполне замечательно.

Из-за постоянных метелей ставни на окне почти всегда были закрыты и в комнате царила вечная тьма. В углу аккуратной стопкой были сложены лучины, которые Олни по привычке ежедневно колол сам. Это позволяло ему хоть несколько минут отдохнуть от постоянной учёбы. Лучины были наколоты так аккуратно, что были почти неотличимы одна от другой, и ученик мага точно знал, что каждая из них будет гореть четверть часа и ещё минуту. Четыре лучины – час пролетел. За неимением дневного света это был единственный способ следить за временем.

Сказать по правде, Олни мало интересовали вьюги за окном, холод и вообще всё, что творилось вне этой комнаты. Он был поглощён учением. Теперь, когда он уже вполне сносно мог читать и писать, учиться стало куда как легче – он мог делать пометки, мог перечитывать неясные места. Дело в том, что примерно через месяц обучения мессир, видя успехи своего ученика, съездил в Токкей и привёз оттуда с полтора десятка книг, вероятно, отдав за них небольшое состояние.

Ничего особенно ценного в этих фолиантах не было ни по форме, ни по содержанию, но всё же это были книги не о религии и не о любви, что сразу же выгодно отличало их от уже имеющихся в наличии. Пара сочинений каких-то философов, несколько мемуаров каких-то деятелей, великолепный труд знаменитого путешественника Гунно, за четверть века исходившего Паэтту вдоль и поперёк, но главное – там был самый настоящий учебник грамматики, объёмистый и тяжёлый. По таким учебникам обычно обучали молодых барчуков, а теперь по такому же учебнику будет постигать азы грамотности простой деревенский мальчишка.

И Олни целиком отдался обучению. Парень, вопреки своему деревенскому происхождению, оказался обладателем весьма острого ума и отличной памяти. Как только он справился с первыми трудностями, вполне естественными для любого начинающего ученика, он начал делать вполне явные успехи во всём, приводя своего наставника в полный восторг.

Чтение захватило Олни. Он, за всю свою жизнь не отходивший от своей деревни дальше чем на три-четыре мили, внезапно узнал о существовании огромнейшего мира. Живое воображение легко строило полные красок картины в его восхищённом мозгу, когда он читал о путешествиях Гунно или о военных походах латионского полководца Гаррада. Учёба из труда превратилась в увлекательное приключение, так что Клаю совершенно не приходилось понукать юного ученика.

Со временем понравилась юноше и каллиграфия, в которой он также постепенно добился замечательных успехов. Иногда он, откинувшись чуть назад, по нескольку минут любовался листами, исписанными его идеально ровным правильным почерком. Мессир не раз говорил, что с одним таким почерком Олни мог бы сделать головокружительную карьеру в каком-нибудь ведомстве Шинтана. Но, конечно, подобные перспективы уже нисколько не привлекали молодого человека, раз и навсегда решившего связать свою судьбу с магией.

Однако Клайдий не спешил начинать изучение основ волшебства. Всякий раз на нетерпеливые вопросы Олни он отвечал одно и то же:

– Это слишком ценное зерно, чтобы бросать его в неподготовленную почву. Рыхли, поливай, удобряй свой разум, и однажды ты будешь готов.

И Олни, вдохнув, продолжал рыхлить, продолжал поливать и удобрять. Уже до весны он прочёл все купленные для него книги и с не меньшим удовольствием принялся читать их по второму кругу. Кроме того, ежедневно они по нескольку часов разговаривали с Клаем, который, несмотря на свою молодость, успел уже многое повидать, и хотя бо́льшая часть того, что он видел, не стоила того, чтобы о ней вспоминать, однако же он мог многому научить своего воспитанника особенно в том, как держать себя в обществе.

За время, что он находился в поместье, Олни успел слегка отъесться, лишившись своей болезненной худобы. И теперь, когда он больше не был похож на скелет, обтянутый кожей, он стал выглядеть гораздо старше, мужественнее и даже привлекательнее. Во всяком случае, на него теперь заглядывались все дворовые девки, каждая из которых была бы не прочь, чтобы на неё обратил внимание фаворит барина (вся дворня теперь величала барином не только сеньора Шейнвила, но и Клая). Однако Олни был слишком занят учением, чтобы интересоваться чем-то ещё, тем более что благодаря бурному деревенскому отрочеству его здесь уже ничто не могло удивить.

Он нечасто бывал дома, но теперь почти не скучал по нему или маме. Всякий раз, навещая Дарфу, он видел, что ей теперь живётся куда лучше, нежели раньше. Зимой у неё всегда были дрова – и не хворост, который они раньше чуть ли не ежедневно таскали из лесу, а самые настоящие дрова, которые ей доставляли из имения. И с продовольствием всё было в порядке – по особому распоряжению Клайдия ей еженедельно доставлялись продукты.

Это было весьма кстати – годы брали своё, и Безотказка, которой было уже около тридцати пяти, заметно утратила свой шарм и своеобразное очарование. Тяжкий труд, плохая еда, стрессы сделали её грузной, одутловатой, болезненно жёлтой, так что мало кто мог теперь польститься на это тело. Случись здесь лекарь, он бы сказал, что у Дарфы явно что-то неладно с почками и печенью, и что ей необходимо лечение и строгая диета. Наверное, увидь её даже Клай, его весьма поверхностных познаний в медицине вполне хватило бы для этого. Но этого не случилось, и скрытые болезни всё быстрее подтачивали организм матери Олни.

Увы, сам Олни это не слишком-то замечал. Даже в свои редкие визиты домой он мыслями оставался там, в своей комнате, со своими книгами. Мир, который он видел своими глазами, был настолько преснее мира, который открывали ему книги, что он научился абстрагироваться от него. Однажды Олни приснилось, что он смог создать заклинание, благодаря которому залез в одну из любимейших своих книг – «Легионы на страже государства» Гинция Твирда, и очутился прямо на Гвидовом поле под стягами Увилла Великого среди лютой сечи с мятежными баронами[69]. Тогда он проснулся почти абсолютно счастливым человеком, лишь сожалея, что это был только сон.