Чем дальше, тем радужнее становились мысли Брума. Может быть, всё это произошло и к лучшему. Он никак не мог выбросить из головы слова прежнего друга о том, что Динди никто и никогда не возьмёт замуж. И чем больше он об этом размышлял, тем больше склонялся к горькому выводу, что этот прохиндей Линд был прав… Динди — замечательная, прекрасная, добрая девушка, но она — полоумная. Никто в округе, даже конюх или последний пахарь, не захотели бы себе в жёны полоумную. Разве что поразвлечься с ней, как это сделал Линд…

Надо сказать, что, даже несмотря на то, что Бруматт внутренне смог принять правоту Ворлада, это вовсе не значило, что он его простил. Линд, конечно, подарил им с Динди такое прекрасное чудо, и, несомненно, с появлением Риззель жизнь их наполнилась счастьем, но… Это нисколько не извиняло поступок вероломного засранца.

То, что сделал Линд, было предательством — самым большим предательством, которые когда-либо переживал Брум. Этот гадёныш ударил им в спину, он надругался над самым чистым и самым дорогим, что было в его жизни. Он сделал это подло, нагло, беспечно, нисколько не задумавшись над тем, что может ранить чувства лучших друзей.

И потому Брум ненавидел Линда. Ненавидел с той же беззаветностью, с какой любил прежде. Он по-прежнему то и дело мечтал о том, как расправился бы с засранцем, если бы тот не сбежал. Сидя в тишине в комнате Динди, когда та дремала, даже во сне не отпуская от себя малышку, Бруму только и оставалось, что предаваться своим фантазиям, выдумывать всё более изощрённые пытки и наказания, которых был бы достоин Линд.

Впрочем, вся его ненависть таяла при одном лишь взгляде на пухлое личико с набрякшими веками и оттопыренными губками. Что бы ни сделал Линд — он был уже в прошлом, и прошлое это напоминало о себе разве что редкими встречами с бароном Ворладом. Бруму хотелось думать, что он больше никогда не увидит своего бывшего друга, и что дальнейшая их жизнь будет приятной и счастливой. Он верил, что сделает всё для этого.

Лето подходило к концу, и на немногочисленных лиственных деревьях в окрестностях поместья становилось всё больше желтеющих листьев. Малышке Риззель было уже больше полугода, и каждый день она радовала домочадцев какими-то новыми штучками. Это была живая, очень жизнерадостная девочка, почти всегда пребывающая в хорошем настроении и крайне редко закатывающая истерики.

Она уже вся извивалась в своей кроватке, и не так давно начала садиться, хватаясь за любую подходящую опору. Но этого ей было явно мало, так что с недавнего времени Риззель предпринимала попытки встать на ноги. Однако Нанна — та самая служанка, что опекала Динди во время «болезни», неизменно была настороже.

— Ишь ты, егоза! — смеясь, восклицала она, вновь укладывая девочку обратно. — Рано тебе ещё стоять, рыбанька моя! А то, того и гляди — ножки колесом пойдут! Погоди, ещё настоишься-то!

Сама Динди глядела на проделки дочери куда благосклонней, и когда Нанны не было поблизости, даже помогала ей приподняться и несколько секунд постоять. Выражение лица Риззель при этом было таким счастливым, что Брум, хотя и опасался «ножек колесом», но не мог найти в себе достаточно мужества, чтобы одёрнуть сестру.

Вообще рождение дочери явно повлияло на Динди. Она, разумеется, не поумнела — по-прежнему она почти не разговаривала даже с Брумом, а с Риззелью общалась на каком-то собственном языке, состоящем из бессмысленных ласковых звуков. Она всё так же время от времени впадала в ступор, переставая реагировать на всё, за исключением дочери, и, когда малютку забирала Нанна или кто-то из домочадцев, она могла на протяжении часа или двух сидеть неподвижно, откинувшись спиной на высоко поднятые подушки, и глядеть в одну точку.

Но при этом Динди, несомненно, была хорошей матерью. Наверное, это были инстинкты, подобные звериным, но она весьма ловко управлялась с малышкой. Она сама пеленала её, сама обмывала, одевала. Разве что своего молока у неё оказалось недостаточно, так что каждый вечер к ним наведывалась молодая крепко сбитая простолюдинка, кормившая на ночь юную барыню. Но в остальное время Динди управлялась сама. Она почти не расставалась с дочерью, похоже, нисколько не уставая от необходимости постоянно быть с ней. Когда Динди играла с Риззелью, целовала и щекотала её, то становилась похожей на самую обычную девушку.

И крошка Риззель души не чаяла в своей маме. Рядом с Динди она всегда была счастлива. Разумеется, ей и в голову не могло бы прийти, что с мамой что-то не так. Для неё она была самая лучшая, самая умная и красивая, единственная.

Надо сказать, что пока что ни Брум, ни отец с матерью, ни врачевательница, время от времени приезжавшая в имение из Тавера по протекции барона Ворлада, не замечали в девочке каких-либо отклонений. Похоже, Риззель была совершенно нормальным, и даже весьма развитым для своего возраста ребёнком, и Брум, хотя он, без сомнения, одинаково любил бы её в любом случае, всё же был несказанно этому рад.

Когда наступила настоящая весна, то есть уже ближе к лету, они с Динди и малышкой стали устраивать прогулки вдоль побережья. Они по очереди несли её, то и дело останавливаясь, чтобы дать Риззель возможность повозиться с песком, камешками и прочими забавными для неё вещами. Удивительно, но та вовсе не стремилась тянуть в рот всё подряд, так что Брум мог расслабиться, не опасаясь, что племянница проглотит камень или жука.

Надо сказать, что за это время в жизни нашего героя произошли и другие не менее значительные перемены. Дело в том, что его братья внезапно загорелись желанием сделать карьеру. Старший вдруг раздобыл себе небольшую, но всё же вполне достойную должность в магистрате Тавера, а другой выбрал военную стезю. Однако он не пожелал воспользоваться протекцией ненавистного барона Ворлада, и потому уехал на запад, на полуостров Лионкай, где устроился командиром манипулы.

И вот совершенно неожиданно, в течение нескольких месяцев, оба старших отпрыска сеньора Хэддаса покинули родное гнездо, так что Бруматт вдруг оказался единственным помощником отца, взяв на себя функции, которые прежде выполняли братья.

Мы помним, что Брум сильно отличался характером от Линда, и всегда мечтал именно о такой вот тихой и размеренной жизни провинциального помещика. Теперь эта мечта сбывалась. Отец, который прежде не особенно уделял внимание младшему сыну, считая его (признаться, вполне справедливо) недалёким и неспособным к столь сложной деятельности как управление имением, совершенно иначе взглянул на парня в свете последних событий. И, надо сказать, чем больше он вглядывался в Брума, тем больше удивлялся.

Да, сын, конечно, с неба звёзд не хватал, но у него была удивительная практическая смекалка. Он с полуслова понимал, чего именно хочет отец, если это касалось домашнего хозяйства. Он с огромным удовольствием взял на себя обязанность ездить в Тавер, чтобы закупаться всем необходимым. Для Брума это вдвойне было в радость, учитывая, что он, прожив всю жизнь рядом с этим городом, так в нём до сих пор и не побывал.

Тавер очень понравился Бруму — для него это был совершенно другой мир, непохожий на его привычную среду обитания. Однако город был хорош для него главным образом потому, что находился поблизости от дома. Юноша всегда с удовольствием отправлялся в Тавер, а вечером с радостью возвращался назад. Крайне редко он оставался там на ночь — Бруму не нравились гостиницы, он чувствовал себя там крайне неловко и обычно не мог уснуть почти всю ночь.

Иногда, когда погода позволяла, он брал с собой сестру и племянницу. Динди, с непосредственностью умственно отсталой, радовалась и восхищалась всему, что видела в городе. Но особенно она обожала наблюдать за людьми. Она часами сидела на рыночной площади, глядя на прохожих, торговцев, и на её лице калейдоскопом сменялась целая гамма эмоций, которые она с точностью зеркала копировала с объектов своих наблюдений.

Всё это время Риззель, которая, как мы помним, была очень спокойной девочкой, либо дремала на руках мамы, либо с увлечением играла любыми мелкими предметами, до которых могли дотянуться её ручки. Так что Брум мог спокойно заниматься своими делами — торговаться, заключать сделки, общаться с кредиторами или же должниками, совершенно не опасаясь, что его любимицы заскучают.