Сражение дорого обошлось обеим сторонам. Латион потерял только убитыми более восьми тысяч человек, а раненых было втрое больше, причём некоторая часть их неизбежно вскоре должна была пополнить списки мёртвых. Это были потери, ужаснувшие королевство. Никогда ещё на памяти ныне живущих Латион не терял в одной битве такое количество людей.

Потери Палатия выглядели ещё ужаснее. После того, как тяжелораненых отделили от общего числа и тут же, на месте прикончили, число умерших составило почти двадцать тысяч человек. Почти столько же были ранены менее тяжело, и, похоже, им никто не собирался оказывать помощь, так что нечастным оставалось уповать разве что на милость Арионна.

Короля Акрова по заранее данному приказу Каладиуса отправили в Латион – ему было отказано даже в праве быть осуждённым и (все понимали, каков будет исход) казнённым на родной земле. Там, возможно, сочувственные взгляды пришедших на казнь людей придали бы ему дополнительно мужества перед лицом смерти, но теперь он был обречён видеть лишь глумливые, злорадствующие лица латионской черни.

Великий маг мог бы праздновать победу, но он понимал, что до неё ещё далеко. Палатий покорился силе, но подчинился ли и смирился ли – это был большой вопрос, ответ на который могло дать лишь время. Несмотря на то, что Каладиус прожил на свете намного меньше, чем полагали окружающие, он был достаточно умён, чтобы не ждать чудес. Оставалось лишь уповать на то, что теперь у северного королевства сломан хребет, и оно не способно будет ни на какое сопротивление.

***

Приговор самопровозглашённому королю Акрову был предсказуемым. Сам он, а также все представители Палаты Гильдий, поддержавшие мятеж (а это были тридцать шесть человек) были объявлены изменниками и приговорены к смертной казни. Самих членов Палаты судили заочно, поскольку они пребывали в шинтанской тюрьме, а вот над Акровом был произведён публичный процесс.

К нему были применены также и пытки, хотя это распоряжение исходило уже не от Каладиуса. Однако Келдон хотел знать всех сообщников и союзников мятежного короля, а также степень виновности каждого. Впрочем, пытали Акрова весьма осторожно, чтобы в целости и сохранности передать его площадным палачам.

Бывший палатийский король вёл себя с большим достоинством – несмотря ни на что он не оговорил никого и даже напротив – пытался откреститься от многих близких людей, наивно надеясь, что это поможет им избежать кары. Увы, но судьба палатийской политической элиты была решена задолго до первого заседания суда…

Как мы уже говорили, приговор был предсказуем. Члены Палаты Гильдий должны были быть казнены в Шинтане, а Акров – в Латионе, и казнь эта должна будет состояться в самое ближайшее время. Заканчивался месяц жатвы, заметно более тёплый, чем на родине низвергнутого монарха. Это было весьма символично – голова Акрова должна была упасть одной из последних в страшной кровавой жатве, устроенной Латионом, увенчать этот жуткий урожай.

Метафора о голове не была случайной. Действительно, Келдон, который сперва грозился «повесить самозванца как лишайную дворнягу», всё же поддался давлению общественности и заменил повешенье на более благородное «усекновение главы». Всё же Акров был дворянином, а также носил, пусть и незаконно, королевский титул, и нельзя было подвергнуть его унизительной казни для простонародья на глазах у всей черни Латиона.

День казни выдался на загляденье ясным и почти по-летнему тёплым. Каладиус прибыл на площадь вместе с королём и, разумеется, занял соседнее место на специально выстроенной трибуне. Келдон пытался напускать на себя равнодушный вид, но маг видел, как хищно раздуваются его ноздри, и как торжествующе сверкают глаза. Его отцу, королю Тренгону, выпала сомнительная честь отлучить от трона марионеточного правителя, он же сейчас лишит не только короны, но и головы того, кого действительно по праву можно было бы назвать настоящим королём.

Когда появилась карета, в которой везли приговорённого, Келдон не сумел скрыть истинных чувств. Он впился руками в перила с такой силой, что, казалось, сейчас раскрошит дерево в труху. Верхняя губа, скрытая седеющей бородой, приподнялась то ли в улыбке, то ли в оскале.

В насмешку над узником перед смертью ему оказали поистине королевские почести. Его везла роскошная позолоченная карета, а вместо обычных стражников экипаж сопровождал настоящий кортеж из дворцовой стражи. Первоначально Келдон хотел выделить для этого нескольких паладинов, но Трувиль, по-прежнему являющийся капитаном гвардии, категорично заявил, что его люди – не шуты. Келдон и сам понял, что перегнул палку, поэтому отказался от этой идеи немедленно.

Горнисты, присутствующие на площади, сыграли бравый и совершенно не соответствующий моменту марш – что-то среднее между торжественным приветствием и сигналом к атаке. Это усиливало впечатление, будто бы один монарх прибыл с визитом к другому. По мнению Каладиуса, чувство юмора Келдона было довольно своеобразным, но в этих вопросах он совершенно не мешал королю проявлять собственную волю. Признаться, великому магу было совершенно безразлично, как именно свершится казнь. Не будь это политически вредным, он вполне согласился бы и на то, чтобы Акрова просто удушили в собственной камере.

Карета тем временем остановилась напротив королевской трибуны. Лакей, стоящий на запятках, проворно соскочил и церемонно отворил дверцу, как сделал бы это для настоящего короля. Через несколько секунд показался Акров. Очевидно, что его тоже пытались обрядить в роскошный наряд, но палатиец сделал всё, чтобы помешать представлению. На нём была лишь тонкая батистовая рубаха и довольно нелепые, небесно-голубого цвета штаны. Длинные волосы были распущены и небрежно лежали на плечах. Выйдя из кареты, осуждённый демонстративно швырнул на землю богато расшитый камзол в цвет штанов и с вызовом посмотрел на трибуну. Это был единственный акт неповиновения, который он мог сейчас себе позволить.

Было заметно, что пытки не прошли для Акрова бесследно. Король ступал неловко, заметно прихрамывая, и, как не пытался он выглядеть спокойно, его лицо то и дело искажалось от боли. Но, по крайней мере, он мог идти сам. Однако шёл он не к эшафоту, а по направлению к трибуне, щурясь от яркого солнца после темноты экипажа.

Сумев наконец сфокусировать взгляд, Акров вгляделся в лица сидящих на трибуне, ища кого-то глазами. И довольно быстро он увидел того, кого искал, потому что лицо его исказилось от ненависти.

– Я знал, что увижу тебя здесь, убийца! – воскликнул он. – Ты ни за что бы не упустил случая поглядеть ещё на одну смерть!

– Быть здесь – не только моё право, но и моя обязанность! – величественно ответил Келдон.

– А, ты решил, что я говорю с тобой, ничтожный король? – зло рассмеялся Акров. – Зачем говорить с тенью, когда рядом находится тот, кто её отбрасывает?

Лицо Келдона потемнело от гнева. Казалось, он сейчас бросится на своего врага, слетит на него прямо с трибуны, подобно коршуну, и разобьёт череп о камни площади.

– Заткнись! – один из стражников подбежал к Акрову, чтобы ударить его и оттащить от трибуны.

– Постойте! – властно приказал Каладиус, вставая. – Дайте ему сказать. Он имеет на это право.

Келдон вскинул голову, прожигая мага взглядом, полным злости и обиды, но тот спокойно выдержал этот взгляд.

– Простите, ваше величество, но право последнего слова приговорённого – священно, – проговорил он. – Выслушаем то, что он скажет – это лишь жалкие попытки укусить теми обломками зубов, что у него ещё остались. Слова не убивают, в отличие от топора палача. Будьте же великодушны как истинный король.

Закусив губу, Келдон нервно махнул рукой, и гвардеец отошёл. Лицо Акрова искривила ядовитая улыбка.

– Ты вновь подтвердил, что я прав, – стараясь говорить как можно громче, проговорил узник. – Ты здесь – настоящий король, а этот – лишь ярморочная кукла, которую ты надеваешь на руку, чтобы потешить толпу.