– Да, мессир, вы оказали бы мне огромную услугу, если бы впредь не ставили меня в подобное положение и не заставляли вести беседы о том, что может стоить жизни мне и моей сестре, – негромко, но твёрдо ответил Вилиодий.
– Что ж, – с явной досадой бросил Каладиус. – Воля ваша. О чём тогда изволите говорить, молодой человек?
– Пожалуй, мне пора вернуться к Пелли, мессир. Она, должно быть, уже заждалась меня.
***
Слух о том, что король, похоже, надумал жениться, облетел двор со скоростью молнии. Конечно, официально об этом не было сказано ещё ни слова, но у придворных обычно нюх на такие вещи. Действительно, его величество уже почти четыре года как был вдов и, что гораздо хуже, остался без наследника. Никто не говорил на эту смертельно опасную тему, но все думали о том, что же будет, если Конотор вдруг умрёт.
У короля было огромное количество бастардов. Всю свою жизнь он был невоздержан и наплодил множество детей. Какие-то из них имели достаточно высокое положение в обществе, поскольку матери их принадлежали к знатным фамилиям и были приближены ко двору. Гораздо большее количество их было безвестными отпрысками шлюх, дворцовой прислуги, мещанок или мелких дворянок. Конечно, с точки зрения закона и обычаев ни один из них не имел права на трон, однако некоторые наиболее дальновидные придворные уже приглядывались к одному-двум из наиболее приемлемых вариантов.
Вероятно, думал на эту тему и сам король, потому что за последнее десятилетие было обезглавлено с полдесятка «мятежников», которым молва приписывала близкое родство с его величеством. И двое из них были казнены в последние два-три года. Вероятно, Конотор боялся, что даже такие наследники могут привлечь к себе сторонников и попытаться оспорить права на престол.
Однако же, преуспев в делах по устранению возможных кандидатов на трон, король оказался в непростой ситуации, грозящей угасанием древней и славной царственной династии, родоначальником котором был сам Увилл Великий. Конотору неоднократно уже предлагали найти себе жену, способную зачать наследника, но тот всякий раз отмахивался. Возможно, он всё-таки чувствовал какое-то раскаяние за смерть жены и детей, и подобные разговоры были для него болезненны.
Многие из числа приближённых к королю отмечали, что в последнее время он и вовсе охладел к женскому полу. Те несколько придворных дам, которых двор втихомолку величал наложницами короля, были удалены от двора вместе с их непутёвыми мужьями. Все они отправились в свои провинциальные имения, причём даже не потому, что надеялись скрыть там свой позор, а по прямому указанию его величества.
Всё более редкие теперь попойки уже не напоминали былые оргии. Изредка король, перебрав с вином, мог позволить себе облапать одну из служанок, или даже поиметь её где-нибудь прямо в полутёмном коридоре. В некоторые минуты особой тоски, которая время от времени охватывала Конотора, он, в компании двух-трёх своих миньонов, отправлялся в бордель, где мог выпустить наружу затаившихся демонов. После несчастных девушек, на теле которых оставались ссадины, кровоподтёки и ушибы, буквально осыпали серебром, а пару раз, когда дело заканчивалось сломанной рукой или ребром, из кошелей извлекалось и золото.
Но всё это было теперь редким случаем, так что многие из тех подонков, которыми обычно окружал себя король, с тоской вспоминали о былых деньках. Однако сам Конотор словно испытывал боль от подобного общения с женщинами, и это очевидно было последствиями тех убийств.
И вот с появлением Пеллионоры что-то изменилось в короле. Он словно смягчился, хоть это и казалось невозможным. Наиболее глупые из придворных решили было, что приехавшие брат и сестра напоминают Конотору его собственных детей, но, на самом деле, не нужно было быть великим прозорливцем, чтобы заметить, что интересует его величество главным образом лишь одна герцогиня, и интерес этот трудно назвать отческим.
Что было такого в Пелли, чего не было в прочих придворных красавицах? Каладиус считал, что это была та провинциальная невинность, которую не встретить при дворе, какая-то чистота и простота. Это был своеобразный парадокс – развратное и злобное животное вроде Конотора тянулось к чистому невинному цветку. И тяга эта была, по счастью, совершенно нетипична для короля.
В прежние времена Конотор, скорее всего, просто надругался бы над юной девушкой и забыл бы об этом, либо откупившись от её брата, либо сгноив его в тюрьме. Но совершенно внезапно в короле проснулось что-то человечное, что, казалось бы, навеки уснуло под гнётом страстей. Вряд ли кто-то поверил бы, что он способен измениться, но всё же эти метаморфозы порядком взволновали двор.
То, что в планах юного герцога Пантатега было удачно выдать сестру замуж, с самого начала знали почему-то все при дворе, хотя сам Вилиодий никогда об этом не упоминал. Приличная девушка из благородного рода, да ещё и красавица, да ещё и находящаяся в той поре волнующей юности, что так быстротечна и оттого желанна вдвойне – естественно, что от желающих просить руки прекрасной Пеллионоры не было отбоя. А то, что паре благоволил сам король, делало потенциальный союз ещё более привлекательным.
Всё изменилось, как только распространились слухи об излишней увлечённости девушкой самого монарха. Иметь такого соперника не желал никто, и поэтому поток воздыхателей иссяк так же внезапно, как и появился. Вокруг молодых людей образовалась пустота, которую оба они, уставшие от излишнего внимания, восприняли с облегчением.
Прошло уже более трёх недель с тех пор, как они прибыли в Латион. С одной стороны, жизнь их круто изменилась в лучшую сторону – все тяжбы против них были прекращены, исконные владения, потерянные после ареста дядей, вернулись. С другой стороны, их положение при дворе до сих пор оставалось неясным – ни Пелли, ни Вилиодий так и не получили никаких должностей, продолжая пребывать в статусе гостей его величества.
Они так и не обзавелись друзьями, поскольку вокруг них были лишь подхалимы. Исключение составлял лишь Каладиус, но Вилиодий не встречался с ним уже несколько дней – с того самого разговора. Кроме того, юноша был порядком напуган тем, что узнал от великого мага, и, понимая, что это бессмысленно, всё же подумывал об отъезде.
Однако теперь, когда даже до них с сестрой дошли слухи о возможном сватовстве короля, отъезд стал тем более невозможен. Конотор то и дело приглашал их обоих то на представления, устраиваемые королевской труппой, то на обеды, то на светские приёмы. И всякий раз он пытался быть галантным с юной герцогиней, хотя это давалось ему с трудом. Он осыпал её знаками внимания, но при этом не обмолвился ни словом о возможной помолвке.
Эта неопределённость действовала на нервы. Вилиодий очень опасался, как бы всё это не сказалось на репутации Пелли. В конце концов её могли бы счесть простой содержанкой, ведь придворные весьма падки на скабрёзные истории, и при их отсутствии легко способны выдумывать их сами. Но положение его, конечно же, было весьма незавидным – не мог же он заявиться к королю и потребовать объяснений!
В такой ситуации молодым людям просто необходим был покровитель, а на эту роль подходил только лишь один Каладиус. Спустя более чем неделю, Вилиодий вновь отправил к великому магу записку с просьбой о встрече. И на сей раз он приехал не один, а вместе с сестрой, которая хоть и заметно побаивалась волшебника, но всё же понимала, что его участие в их судьбе сейчас просто необходимо.
К чести Каладиуса, он ни разу не заговорил с Вилиодием на запретные темы. Разговоры чаще всего велись об истории, магии или других странах. Гораздо менее начитанной, нежели брат, Пеллионоре было заметно скучно при этих беседах, но она вежливо сидела, улыбалась, и изредка отвечала великому магу. Постепенно она привыкла к нему, но, в отличие от брата, кажется, так и не прониклась приязнью.
Такая неопределённость продолжалась ещё некоторое время. Наступил уже месяц весны, когда король впервые стал заговаривать о своём желании жениться. Он до сих пор не называл имя избранницы, но всем оно было известно и без того. Всё шло к тому, что в самом скором будущем герцогиня Пеллионора Пантатег должна была сделаться новой королевой Латиона. То, что пятнадцатилетняя провинциалка или её почти столь же юный брат могут отказать его величеству, никому даже не приходило в голову.
