– Мама! – крик-рыдание вырвался из беззубого, полного крови рта, искажённый разорванными губами и сломанной челюстью.

Мать услышала его. Она дёрнулась, словно её ударили по щеке. Странным, пустым взглядом поглядела на распростёртое тело сына. Затем она молча направилась к куче камней, не глядя, взяла оттуда первый попавшийся, и с горестным криком бросила его в Варана. Камень ударился о землю, не задев приговорённого к казни. Но другие участники оказались куда более меткими…

***

Даже в это время года на Келлийском архипелаге нежарко и ветрено. А море такое, словно оно вообще никогда не видало синего неба. Недаром его прозвали Серым. Полумесяц никогда не был обитаемым островом, и дело было, конечно, не в климате. И даже не в том, что на этой каменистой тверди могли вырасти разве что карликовые деревца да мох. Просто место было нехорошее, неуютное. Среди зеленоватых от времени скал, где гулял пронизывающий ветер, завывая и взметая пыль, даже обычным людям ощущалось присутствие чего-то, выходящего за грань их понимания. Присутствие магии.

Всё то время, что путешественники пробыли на острове, каждый из них кожей ощущал влияние этого места. Все были подавлены и растеряны, а уж он, величайший маг современности, ещё более прочих. Там, где другие слышали лишь шорох сползающего щебня, он слышал грохот падающих валунов. И это страшно действовало на нервы.

Как и силуэт Башни, маячивший над островом. Трудно было оценить её размеры, потому что они словно менялись в зависимости от угла зрения. Она была похожа на мираж – удалялась, стоило попытаться подойти ближе. Иногда она казалась эфемерной и невесомой, иногда – незыблемой, словно скалы, окружающие её. Она была здесь уже довольно много дней, с тех пор как все описанные Биаллом процедуры были проведены. Но Башня до сих пор оставалась недоступной, поэтому Мэйлинн целыми днями проводила в странной медитации, словно выключенная из этого мира, пытаясь придать Башне материальность.

Если верить подсчётам, оставалось ждать совсем недолго – может, всего несколько часов. Что будет дальше – Каладиус не знал. Слишком неземным, невероятным казалось то, что происходило сейчас. Однако одно он уже ощутил совершенно точно: эта Башня – только для Мэйлинн. Это чувствовалось, это ощущалось, словно чей-то шёпот, вгрызающийся в мозг. Башня, такая величественная, такая прекрасная, такая могущественная – она не для него. Не он постигнет её суть, не он войдёт в эту дверь. Это сводило с ума ещё больше.

Но особенно убивало то, что Каладиусу постоянно чудилась некая манящая издёвка в этих эманациях Башни. Так улыбается юноше неприступная красавица – холодно и отчуждённо, но где-то, на самой грани восприятия намекая, что в этом мире на самом-то деле не существует ничего абсолютно неприступного.

Мысль о том, чтобы завладеть могуществом Башни, неотступно поселилась в голове мага. Соединив свою силу с мощью Башни, Каладиус мог бы стать богом. Конечно, не ровней Ассу и Арионну, но достаточно могущественным, чтобы стать локальным божком этого мира. И, произнося мысленно эти слова, Каладиус ни в малейшей мере не кривил презрительно губы. Это лишь неудачники прячут свою беспомощность под маской максимализма – мол, для меня либо всё, либо ничего. Каладиус неудачником не был. Быть богом целого мира – это уже немало.

Возможно, Башня просто играла с ним в игры. Заставляла поставить на кон всё, без обещаний выигрыша. Но даже если так – неужели мизерный шанс победы не стоит игры? Неужели лучше обречь себя на дальнейшее существование, отравляемое вопросом «а вдруг?»?

Каладиус прожил много лет, пережив огромное количество людей – более или менее знатных, более или менее достойных. Наблюдая, как умирают негодяи, и как умирают святые, Каладиус так и не увидел между этими смертями особой разницы. Понятия между добром и злом порою столь размыты, что запутавшиеся вконец злодеи творят добро, а хорошие люди напропалую вершат черные дела. Разве этот мир способен быть добрым, или злым? Разве это – не просто нравственные категории, придуманные слабыми моралистами в тщетной попытке обезопасить себя от Справедливости? Потому что в мире существует лишь Справедливость, и порою она крайне жестока.

И именно эта Справедливость убеждает сейчас великого мага отринуть шелуху пустых понятий, подняться над ней. Чтобы стать новым богом, нужно перешагнуть через свою самость, принести искупительную жертву. Пусть шансы невелики, но пока они есть – сильный будет бороться ради них. Слабый же спрячет голову в глупый туман красивых слов. Он, великий маг Каладиус, никогда не будет слабым!..

…Прошло некоторое время, и он с леденящей безнадёжностью понял, что проиграл. Башня обманула его, и теперь она уходила. Уходила, освободившись от той невидимой нити, что тянула её в этот мир. Так значит – вот, что ей было нужно! Избавиться от того, кто держал её, кто тянул, подобно тому, как рыбак тянет лесу с заглотившей крючок глубоководной рыбиной. Всё – леса порвана, рыба сорвалась. Ах, как же, оказывается, легко оболванить даже такого опытного старика, как он! Великий маг Каладиус – не более, чем глупое и самоуверенное орудие убийства!

Для остальных пока что ничего не изменилось. Они не ощущали изменения в возмущении так остро, как он. Башня будет уходить так же медленно, как возникала, так что первые сомнения у них зародятся не раньше завтрашнего дня. Причём не из-за Башни.

Мэйлинн сидела в той же позе, что и все предыдущие дни. Колени подтянуты к груди, руки – на коленях, подбородок – на сложенных руках. Красивые лиррийские глаза закрыты, потому что смотрит Мэйлинн теперь лишь вглубь себя. Лирра неподвижно сидела целыми днями, и к этому все уже успели привыкнуть. Однако, время от времени она словно пробуждалась от своего сна, и тогда, устало улыбаясь, она подходила к костру, и даже иногда проглатывала несколько ложек той похлёбки, что в последние дни варил Пашшан, испытывающий дефицит ингредиентов.

Наверное, этим вечером друзья Мэйлинн ещё ничего не заметят. Но следующим утром – уже наверняка. Никогда девушка не медитировала так долго. И тогда всё станет ясно.

Нет, возможно они и не обвинят ни в чём Каладиуса. Маг поступил очень аккуратно, даже бережно. Он просто остановил и без того едва бившееся сердце – медленно и плавно, словно погрузил лирру в вечный сон. Она умерла незаметно даже для самой себя. Тело её продолжало выглядеть живым – ветер развевал отросшие за время путешествия волосы, трепал одежду, так что создавалась иллюзия, что девушка дышит.

Да, если нужно, он сумеет объяснить друзьям естественную причину смерти их любимицы, напустив в разговор столько сложных слов, что даже такой проныра, как Варан, не сможет придраться. И да – он будет горевать вместе со всеми, убиваться по Мэйлинн совершенно искренне…

Но всё это претило великому магу Каладиусу, едва не ставшему богом одного из миров Сферы. Теперь, когда надежда на это медленно истаивала, неужели оставался хоть какой-нибудь смысл в дальнейшем его существовании? Неужели и самая жизнь теперь не станет для него нестерпимой пыткой? Прозябать, влачить существование, ощущать свою слабость и беспомощность? Ну уж нет!

Маг тихонько встал и осторожно пошёл к сидящей на огромном валуне Мэйлинн. Друзья проводили его слегка удивлёнными взглядами, но не более того. Всем им сейчас нелегко, рядом с таким ураганом мощи, что бушует на острове. Радует лишь то, что с каждым днём этот напор будет утихать. Хотя, учитывая то, что вскоре предстоит узнать его спутникам, Каладиус очень сомневался, что им будет хоть какое-то дело до всех Башен мира. Что ж, каждый из них волен будет выбрать собственный путь. Может быть, кто-то последует и за ним.

Сев рядом с казавшейся такой живой Мэйлинн, Каладиус несколько минут смотрел на бушующее вдалеке море. Позади громоздилась Башня. Как и Мэйлинн, она казалась живой, хотя на самом деле уже была не здесь, не в этом мире. Посмотрев на спокойное, сосредоточенное лицо лирры, маг нежно улыбнулся ей. Неплохой финал для их путешествия. Очаровательная ирония судьбы, если подумать.