А может, именно потому его смерть и была доброй. Проказник Шут ли для забавы насылает людям немощи, или же Отец даёт их в качестве испытаний — не имеет значения. Главное, что милосердная и сострадающая Мать рано или поздно даёт избавление от любых страданий. И Стокьян сын-Герида получил своё избавление. Теперь он в Долинах мёртвых уже обнимает свою жену и, быть может, держит на коленях свою первую внучку — единственную, которую ему удалось повидать при жизни.

И Шервард чувствовал, что все остальные, кто стоял сейчас неподалёку от погребального костра, думают примерно также. Отец медленно и тяжело угасал, так что к его смерти все привыкли ещё заранее. Конечно, Генейра, да и Лийза, не переставая, плакали, но всё же временами казалось, что слёзы эти — скорее ритуал. Или же в них мог быть ещё и стыд. Лийзе приходилось очень тяжело в последнее время, и она могла испытывать нечто вроде облегчения от того, что всё наконец закончилось. И это чувство облегчения могло порождать стыд и раскаяние.

Они как раз успели — на догоравшие головни с потемневшего неба обрушился дождь, как будто Хозяин, видя, что дело сделано, дозволил наконец Матери пролить свои скорбные слёзы. Осиротевшие домочадцы вернулись в дом, чтобы справить небольшую тризну по покойному. Были, главным образом, лишь свои, и эти скорбные посиделки постепенно переросли в нечто вроде уборки.

Осушившие слёзы женщины вытащили наконец тюфяк отца во двор и принялись вымывать лежанку. Тробб, несмотря на дождь, вышел, а затем вернулся с двумя кожаными вёдрами тёмного прибрежного песка, которым посыпали пол. Затем постелили свежие еловые ветки, чтобы хвойный аромат заглушил тяжёлый запах. Всё это не было чем-то неуважительным по отношению к памяти Стокьяна сына-Герида. Это была нормальная жизнь и её вечное торжество над смертью.

Теперь в доме осталось всего трое обитателей, и он вдруг стал казаться необычно большим и просторным, хотя, разумеется, на деле это была обычная хижина, ничем не отличающаяся от прочих. Шервард опять задумался о возможном отъезде в Тавер. Теперь, после смерти отца, единственным препятствием становилась погода. Впрочем, ещё, пожалуй, можно было бы улучить просвет в осенних штормах и, пусть и с риском, отправиться за море.

Однако юноша поборол это искушение. Во-первых, он чувствовал, что не может оставить сейчас родных — им всем, а в особенности Лийзе и Генейре, будет нужна его поддержка. А во-вторых, он понимал, что ради своей прихоти может поставить под удар не только собственную жизнь, но и жизнь полутора десятка людей, которые должны будут доставить его в Шевар, а затем ещё каким-то образом вернуться обратно. Какими бы умелыми ни были мореходы Баркхатти, но Серое море сейчас было слишком опасным противником.

Отправляться в путь зимой, по льду, также было сродни самоубийству. Такие герои бывали, во всяком случае, на островах ходило какое-то количество баек об их переходах на оленьих или собачьих упряжках, однако же сам Шервард лично не был знаком ни с одним из них. Больше того — он не был знаком ни с кем, кто знал бы лично хоть одного такого смельчака. Потому что зимой Серое море было ещё убийственнее, чем в любое другое время года. Невыносимые ветра, бураны, длящиеся многие дни подряд, когда день становился похож на ночь, ледяные торосы, трещины…

Таким образом, Шервард постепенно приучал себя к мысли, что ему придётся зимовать на Баркхатти. Однако, когда наступит весна, у него не останется ни одной веской причины оставаться здесь. Увы, зима ещё даже не наступила, а юноша уже страстно желал её завершения. Однако зимы на архипелаге были длинными и суровыми, и к этому нужно было готовиться…

***

Какой бы долгой не была зима, однажды она всё же закончилась. Если читатель представлял себе, что эту зиму Шервард провёл, словно волк, посаженный на цепь, то придётся его разочаровать. Жизнь на островах никогда не бывала достаточно праздной, чтобы много времени проводить, тоскуя о далёких землях и их юных обитательницах. Каждая зима испытывала островитян на прочность по-своему, но никогда эти испытания не были лёгкими.

Разумеется, для дружинника, коим теперь являлся Шервард, многие насущные вопросы становились значительно более простыми. Даже если бы он перестал ходить в лес на охоту, а их небольшие земельные наделы совсем не уродили бы зерна — ярл Желтопуз не дал бы ему пропасть. В общем-то, юноша мог бы и вовсе ничего не делать, кроме как раза два в течение одной луны приезжать в Реввиал и нагружать повозку всем необходимым.

Но Шервард не желал быть нахлебником. Он нередко пользовался своим правом, и не видел в этом ничего зазорного, но при этом он, как ему казалось, достаточно ясно чувствовал границу, которую не стоило переступать. В дружине бывали и такие воины, кто злоупотреблял своим положением, но, как правило, долго они не задерживались. Людей такого сорта не любили на Баркхатти, да и на материке они вряд ли многим пришлись бы по нраву.

В общем, эту зиму Шервард провёл так же, как и все прочие зимы до неё, за исключением прошлой. Он следил, чтобы в доме всегда были вода и огонь, чтобы были расчищены от снега дорожки. Время от времени он, надевая приобретённые в Реввиале новенькие снегокаты, отправлялся в окрестные леса на поиски молодого кабанчика или куропаток. Кстати, не брезговал он теперь и зайцем, узнав от мэтра Хеймеля изумительный рецепт тушёной в пиве зайчатинки.

Долгая болезнь отца была словно хворью всего этого дома, и теперь, когда его не стало, их домашний очаг как будто начал выздоравливать. Тробб действительно пил значительно меньше и реже, да и характер его стал не такой сварливый и колкий. Старший брат, похоже, действительно вымотался, ведь какое-то время ему в одиночку приходилось тянуть на себе всё семейство. И теперь они втроём жили вполне ладно, так что даже вечно печальная Лийза теперь улыбалась гораздо чаще.

И всё же все, разумеется, с огромной радостью встретили наступающую весну, и особенно счастлив был Шервард. Он вновь возобновил оставленные зимой прогулки к побережью, где наблюдал, как постепенно буреет и трескается лёд, как он однажды вскрылся, не в силах больше сдерживать мощь морских волн, и как со временем серовато-зелёная поверхность моря совсем очистилась от плавучих льдин.

Время подходило, и Шервард едва находил в себе силы сдержаться, чтобы прямо сейчас не броситься в Реввиал прямиком по каменистому пляжу. Как хороший хозяин, он то и дело окидывал хату пристальным взором, чтобы заметить то, что ещё нуждается в его заботе, прежде чем он покинет дом. Почему-то временами у юноши возникало предчувствие, что он больше уже никогда не вернётся сюда.

***

В один из дней Шервард проснулся с ощущением того, что ему пора. Ещё вчера, ложась спать, он не был уверен в этом твёрдо, полагая, что, быть может, ему стоит повременить несколько недель, но сейчас это осознание буквально выбросило его из постели.

Собственно говоря, ничего особенного дома его уже не держало. Он был уверен, что Тробб и Лийза неплохо справятся и без него. Также он был вполне спокоен за Генейру, которая уже носила под сердцем дитя. Быть может, Тибьен, который, без сомнения, примет участие в грядущем походе, даже успеет увидеть рождение ребёнка прежде, чем отбудет на одном из драккаров Враноока на юг. Шервард изо всех сил желал ему этого.

В общем, у него не было причин оставаться. Он немало шокировал Лийзу, сообщив, что уезжает. Она, очевидно, всё ещё считая юношу важным фундаментом их нынешнего благополучия, не сумела сдержать слёз. Особенно она переживала из-за того, что Шервард собрался уехать, не попрощавшись с братом — Тробб, естественно, уже был в море и, скорее всего, вернулся бы уже лишь ближе к вечеру.

— Останься до завтра, — едва ли не умоляла Лийза засобиравшегося вдруг Шерварда. — Дождись Тробба, попрощайся с ним по-человечески. А завтра отправишься в путь.

Шервард почему-то чувствовал, что должен отправиться прямо сейчас. Он не понимал, откуда взялось это внезапное чувство, но оно неумолимо тянуло его в Реввиал. Однако же, отчаяние невестки было столь велико, что он не сумел противиться ему. Он ощущал бы себя настоящей скотиной, покинь он дом сейчас, вопреки её мольбам и слезам. Да и с Троббом, действительно, вышло бы неудобно. В последнее время они неплохо ладили, и, говоря по совести, брат не заслужил такого отношения.