В общем, я даже думать ей запретил о том, чтобы избавиться от плода. Я сказал, что заберу ребёнка с собой, когда её ненаглядный соблаговолит вернуться. На том мы и порешили… Дитя должно было родиться в самом конце весны или начале лета. Я так ждал его! Оно ещё не родилось, а я уже любил его больше всего на свете…

Что же касается самой Зоры, то чем сильнее давала знать о себе беременность, тем больше портились наши отношения. Она стала невыносимой — постоянно закатывала истерики, кричала. Похоже, она всё-таки смогла насытиться любовью, или же, зачав ребёнка, её внутренняя природа получила желаемое, так что теперь она редко желала близости со мной. Я по-прежнему жил при её доме, но теперь часто уезжал в деревню к отцу, чтобы помогать ему. Иной раз мы не виделись с ней неделями…

Ребёнок родился внезапно — почти на месяц прежде срока… Я думаю, что виной всему было то, что эта дура постоянно закатывала истерики по любому поводу. В последнее время я вообще избегал встречаться с ней — похоже, один мой вид действовал на неё раздражающе. Она скандалила по любому пустяку, упрекала меня и в том, в чём я был виноват, и в том, в чём был неповинен. Да и я к тому времени охладел к ней — у меня была уже новая подружка, моя ровесница…

Я узнал о рождении сына, явившись как-то под вечер в дом Зоры. Дворник встретил меня ещё у ворот и сказал, что барыня не велела больше пускать меня. И он сообщил, что Зора разрешилась от бремени до срока и… — Логанд на время замолчал, стиснув зубы, чтобы справиться с волнением. — И что ребёнок умер…

Линд глядел на товарища, который положив тяжёлую голову на ладони, буквально источал сейчас боль. Вот она — та ноша, что он таскал на себе больше десяти лет! Вот что надломило его душу… И всё же Логанд сейчас совсем ничем не походил на сумасшедшего. Он был глубоко несчастен, всё ещё пьян и подавлен, но явно в своём уме.

Лишь сейчас юноша заметил, что из всё ещё раскрытого окна тянет прохладой, и в комнате воздух стал хотя и достаточно свежим, но довольно холодным. Поэтому он, стряхнув с себя оцепенение, встал и закрыл окно. Логанд же сидел, не шевелясь, и создавалось впечатление, что он вообще не замечает сейчас происходящего вокруг.

— У меня нет слов, чтобы описать, что тогда со мной случилось… — глухо продолжил вдруг Логанд. — Несколько дней я был сам не свой, временами помышляя о самоубийстве. Странно, наверное, слышать такое о парне пятнадцати лет? — горько усмехнулся он.

Линд в ответ лишь скривил губы. Да, в свои пятнадцать он жил совсем другой жизнью — жизнью мальчишки, проводящего время в компании друзей, лишь помышляя о каких-то реальных вещах. Логанд же будто родился уже взрослым… Наверное, потому он и сделался лейтенантом в двадцать с небольшим, не имея ветвистого родового древа за спиной… Он действительно был особенным.

— Несколько раз я возвращался к Зоре, но меня не пускали и на порог. Тогда я как-то вечером пробрался к ней в спальню через окно, но она, завидев меня, подняла такой крик, что я еле удрал. Я, словно брошенный пёс, кружился вокруг дома Зоры, не находя покоя. Я всё ждал, что она, быть может, выйдет. Но её всё не было. Зато я заметил старого сторожа, который каждый день выходил за ворота, а к вечеру возвращался пьяный в стельку, хотя прежде я за ним такого не замечал. Этого старика никто в доме не любил, а иные и вовсе боялись, считая, его ведьмаком. Слыхал о таких?

Линд, который явно был примерно из тех же мест, где прежде жил Логанд, хмыкнув, кивнул. Ведьмами и ведьмаками не раз пугала его нянька в детстве, когда он никак не хотел засыпать. Ведьмаки — это было что-то вроде колдунов, но колдунов-самоучек, действующих скорее по наитию. Вообще считалось, что ведьмы и ведьмаки — очень и очень могущественные маги, точнее, стали бы таковыми, если бы прошли обучение. Но сила, дремавшая в них, была столь велика, что прорывалась наружу даже без специальных навыков.

— Дворня звала его Шорохом, потому что ходил он всегда едва слышно. Он жил под лестницей и днём почти не показывался на людях. В общем, неприятный был старикан. И то, что теперь он весь день проводил где-то за пределами дома, было странно. Я решил проследить за ним, что, впрочем было нетрудно, потому что оказалось, что доходил он до одного из небольших кабаков неподалёку — грязного притона, куда приличные люди боялись соваться. Но я нутром чувствовал, что происходящее каким-то образом касается меня, и потому зашёл туда.

Шорох сидел в тёмном углу, и перед ним уже стояла кружка браги. Когда я подошёл, то заметил, как исказилось его лицо. Увидев меня, он перекосился, будто увидал… — судя по всему, Логанд хотел сказать «увидал призрака», но осёкся. — Увидал самого Асса… Он, кажется, хотел уйти, но я перегородил ему путь.

«Что ты знаешь?» — сразу же спросил я, видя, что ему есть что скрывать. — «Что с моим сыном? Он жив?». Нутром я почувствовал, что ему известно что-то об этом, и по реакции Шороха понял, что попал в цель. Он попытался встать и уйти, но я толкнул его на место. Никто даже не обернулся на нас — в том притоне привыкли к вещам и похуже. «Говори всё, что знаешь, иначе — клянусь богами! — я зарежу тебя!». У меня при себе, конечно, не было никакого ножа, но в случае чего я был готов вспороть ему горло и осколком кружки. И, судя по всему, он ясно это видел.

«Твой сын мёртв…» — ответил он. — «Я сам закопал его в саду». Признаться, у меня была слабая надежда на то, что Зора меня обманула, и что ребёнок жив. Увы, я видел, что Шорох не лжёт, и мой сын действительно мёртв… Но я видел также, что он что-то скрывает. Что-то страшное — настолько, что он, всю жизнь просидевший в своей каморке под лестницей, теперь каждый день ходит сюда и напивается настолько, что едва переставляет ноги, возвращаясь обратно.

«Что ещё тебе известно?» — подсев к нему, зашипел я. Я схватил его за шиворот и как следует встряхнул. — «Говори! Я от тебя не отстану!». Но Шорох сидел молча, насупившись. Даже когда я схватил его за горло, он молчал. Он и не думал звать на помощь. Этот старик как будто бы даже хотел, чтобы я придушил или прирезал его.

Видя, что этак мне ничего от него не добиться, я отпустил его. Шорох тут же, одним залпом, выпил целую кружку браги. Да, он наверняка что-то скрывал!.. Я был в отчаянии, не зная, что мне делать дальше. Злость, боль утраты, бессилие — всё это слилось во мне, и я вдруг зарыдал. Напомню, что мне было всего пятнадцать! — Логанд погрозил пальцем Линду, хотя тот и не думал насмехаться.

— Ясно, что старика тоже изводила тайна, что он носил в себе. То ли ему стало жаль меня, то ли было очень уж жаль себя, но он не выдержал. «Дитя родилось живым…», — буркнул вдруг он. — «Но хозяйка, как только немного оклемалась, кликнула меня и…». Старик замолчал, не решаясь произнести последние, самые важные слова. Я глядел на него сквозь слёзы, уже понимая, что услышу дальше, и сердце моё едва не разорвалось от горя.

«Я придавил его…» — наконец вымолвил он. — «Придушил подушкой». Я издал такой крик, что даже завсегдатаи этого притона всполошились, и к нам подбежал хозяин. Я сам не знал, чего мне хочется больше — броситься на мерзкого убийцу и перегрызть ему глотку, или же разбить себе голову о столешницу. Но я не сделал ни того, ни другого — я просто зарыдал так, что, пожалуй, разжалобил даже тех мрачных типов, что обычно ошивались в этом кабаке.

Хозяин притона знал толк в подобных делах. Он вновь наполнил кружку Шороха и принёс такую же мне. Не зная, что мне делать дальше, я просто напился — впервые в жизни. Я сидел и пил в компании старика, убившего моего сына, и мы всё время просто молчали…

Я уснул прямо там, уткнувшись лицом в липкую столешницу. Я проспал несколько часов — когда я очнулся, Шороха уже не было за столом. Покуда я спал, меня обобрали, хотя взять у меня, в общем-то, было особо нечего — пара мелких монет. По счастью выяснилось, что старик, уходя, оплатил и мой счёт, так что хозяин отпустил меня с миром.

Я всё ещё был хмельной и едва соображал. Выйдя из кабака, я какое-то время просто не знал, куда дальше идти. Был уже вечер, но солнце стояло ещё довольно высоко. В конце концов я просто побрёл, не разбирая дороги, пока не понял, что вышел прямо к дому Зоры. И я понял, что изначально хотел идти именно сюда. И уже знал — зачем я иду…