– Вы побудете ещё с нами? – глухим голосом спросила Шайла.

– Мы будем с вами до самого вечера, дорогая! – обняла девочку лирра. – Чем бы ты хотела заняться сегодня?

– Расскажите мне как можно больше о том, как вы жили в детстве, – попросила Шайла. – О своих семьях, о своих друзьях, о том, где вы жили. Я хочу больше узнать о школе лирр и о Латионе.

– Хорошо, – чуть подумав, согласилась Мэйлинн. – Поговорим об этом.

Мэтр Бабуш тем временем примерно на час исчез из дома, чтобы, вернувшись, сообщить о том, что он нашёл и гробы, и телегу, и даже лошадь. Также он принёс кусок тонкой эластичной материи, цветом довольно близко похожим на цвет кожи.

Мэйлинн взялась за шитьё. На удивление оказалось, что и эту премудрость воспитанницы Наэлирро осваивали в должном объёме. За шитьём плавно текла беседа. До самой поздней темноты то Мэйлинн, то Бин рассказывали какие-то истории из своего прошлого. Шайла с одинаковым вниманием слушала как истории об обучении Мэйлинн в Наэлирро, так и истории о семье Бина, о его мальчишеских проделках на улицах Нового города. Мэтр Бабуш, который с возвращением королевской армии перестал быть старостой квартала, всё это время находился рядом, то слушая рассказы, то хлопоча по дому.

Лишь когда стало уже совсем поздно, Бин и Мэйлинн вынуждены были проститься со стариком и двумя детьми, ставшими им почти родными. Было пролито неимоверное количество слёз, были произнесены все возможные клятвы, начиная от обещаний никогда не забывать, заканчивая заверениями в будущих встречах. Никто не мог решиться первым прервать эти прощания, поэтому они затянулись на продолжительное время. Наконец Мэйлинн, собравшись с последними силами, напоследок поцеловав всех троих в щеку, решительно направилась прочь от гостиницы. Бин, также расцеловавшись, бросился ей вдогонку. Он взял лирру под руку, и они быстрым шагом пошли к дому Каладиуса, ни разу не обернувшись. Ночь скрывала крупные слёзы, которые текли по их щекам.

***

– Стоять! Кто, куда и зачем? – бородатый кирасир решительно преградил дорогу раздолбанной телеге, которую тащила худющая печальная кобылка.

Как и ожидалось, у городских ворот стояли солдатские кордоны. Кирасиры старались близко не подходить, но, тем не менее, довольно дотошно всматривались в выезжающих, пытаясь обнаружить признаки болезни. Не избежала этой участи и телега, гружёная двумя грубыми гробами из едва оструганных досок. На телеге сидели двое – старик с посеревшим от скорби лицом и потерянного вида малец, едва ли лет двадцати. Старик, правивший лошадью, послушно натянул поводья, и флегматичная животина так же послушно встала.

– Сосновские мы, – глухо проговорил старик. – И возвращаемся, стало быть, обратно в Сосновку. Вот везу двух своих сынов… Дьявол дёрнул направиться на рынок аккурат перед этим… как его… карантиром. Поехали вчетвером, а возвращаться выпало уже вдвоём. Асс-несправедливец прибрал двух старших, толковых, а оставил меня-старика, да младшего-идиота. Весь мор, почитай, пережили, а на днях-то уж померли…

– Не возводи напраслину на Асса, отец, – подходя, заговорил второй стражник, видимо, философ в душе. – Чёрный Асс – он, считай, и есть справедливость. Что смерть, что болезни одинаково уравнивают всех – и старых, и малых, и богатых, и бедных. Старый вояка Асс просто мечет кости, не выбирая себе ни любимчиков, ни постылых. То, что тебе выпало жить – за это благодарить надобно, а не хулить.

– Прости, мил человек, – старик утёр выступившую слезу. – Я – человек неграмотный, таких вещей не разумею. Прости мне горе родителя, пережившего собственных детей.

– Да чего там, отец, не винись. Я скорблю о твоей утрате. Пропусти их, Понюха, – обратился он к бородачу. – Видишь, чистые они.

– Проезжайте, – махнул рукой, отходя в сторону, тот, кого назвали Понюхой.

– Благодарствую, милостивые государи, – кивнул старик, трогая лошадь. Сын-идиот так и продолжал пялиться куда-то в сторону, изредка подёргивая головой.

Отъехав не менее, чем на полмили, старик наконец позволил себе выпрямить спину и поднять лицо:

– Ну что, вот и выбрались! – самодовольно проговорил он.

– Да вы просто лицедей, мессир! – восхищённо проговорил Бин.

– Вы тоже отлично справились со своей ролью, юноша, – похвалил маг. – А как там наши пассажиры? – повысив голос, обратился он к гробам.

– Спасибо, неплохо, – раздался глухой голос Палаша.

– Я тоже, – из второго гроба донёсся голос Мэйлинн.

– Потерпите ещё чуть-чуть, – сказал Каладиус. – Отъедем до условленного места, и там выберетесь.

– Да ничего, – ответил Палаш. – Лично я могу так и до самого Найра ехать.

– Думаю, это не понадобится, – усмехнулся Каладиус, понуждая лошадь двигаться чуть быстрее.

– У вас там хотя бы дождя нет, – проговорил Бин, и было неясно, чего больше в этой реплике – шутки или же зависти.

– Путешественник должен философски принимать любые невзгоды, – наставительно произнёс Каладиус, но стало ясно, что он просто подтрунивает над Бином.

– А когда должен вернуться Кол? – парень решил сменить тему.

– Если он без проблем выберется из города, а я не вижу причин, почему бы ему этого не сделать, и если Пашшан будет ждать его, как мы договаривались, а я в этом ни капли не сомневаюсь, то к вечеру они уже должны быть на месте.

Надо сказать, что телега Каладиуса выкатилась из Лоннэя через северные ворота, поскольку, во-первых, именно туда лежал их путь, а во-вторых – дабы случайно не наткнуться на того капитана, который переправил из в город, ведь тогда вся легенда рухнула бы в одночасье. А так Каладиус надеялся, что инстинкт самосохранения заставит капитана держать рот на замке и не распространяться перед начальством на тему таинственного мага, нелегально проникшего в закрытый город.

Но поскольку был договор, что Пашшан станет ожидать их у южных ворот, то туда пешком отправился Кол. Он должен был встретиться с баинином, а затем отправиться к стоянке Варана и направить их в условленную точку сбора. Это место подсказал Бабуш, который знал о нём от своих постояльцев. Это был лагерь лесорубов, который сейчас уже должен был пустовать, поскольку сезон валки деревьев был приостановлен до зимы. Находился этот лагерь в двух лигах к северу от Лоннэя, и чтобы добраться до него, нужно было уйти с тракта на просёлок сразу за той самой Сосновкой, куда по легенде ехал потерявший двух сыновей старик.

Лошадь шла неходко, поэтому до лагеря лесорубов добирались почти два часа, причём чуть ли не час ушёл, чтобы пролезть пару миль по разъезженному и сырому просёлку. Каладиус хмурился – у него были серьёзные сомнения по поводу того, получится ли провести тут рыдван, однако в конце концов он успокоил себя, что четыре ухоженных тяжеловоза всяко справятся с той задачей, которая оказалась по силам заморённой колонской кляче.

Едва свернув на просёлок, маг и Бин освободили гробовых узников, и вовремя: по таким ухабам люди внутри тесных деревянных ящиков получили бы немало шишек и синяков. В конце концов, чтобы облегчить труд лошадки, один из гробов был вовсе сброшен в кусты у обочины. Сбросить второй не представлялось возможным, ибо там находились ценные бумаги.

Наконец добрались до лагеря. Стонущие пассажиры, морщась и держась за пятые точки, кое-как слезли с телеги. Лагерь представлял собой с пяток избушек, скорее даже полуземлянок, однако там оказалось тепло и, главное, сухо. Вскоре в небольшой железной печке гудело пламя, и путешественники с наслаждением протягивали руки к жару.

Пообедать пришлось весьма скудно, так что кислое выражение не покидала лица Каладиуса, когда он жевал жёсткие полоски сушёного мяса. Приправой к этому мясу было лишь предвкушение того, что, когда появится Пашшан, ему будет, чем порадовать своего господина. Остальные, естественно, были менее привередливы, хотя последний месяц и приучил их к вкусной изысканной еде сперва во дворце Каладиуса, а затем – в его лоннэйском особняке.