— Я сама, — она помотала головой. «Майкл хороший человек, он поймет, и потом, — Констанца улыбнулась, и потянулась за бутылкой с вином, — мы же будем приезжать, туда, в Акадию.

Ты говорил, по реке Святого Лаврентия можно подняться до Квебека?

— Совершенно спокойно, — Николас взял у нее вино и выпил. «Там и подниматься не надо, порт в самом устье реки стоит, очень удобно. Будем там швартоваться, отдыхать, брать на борт провизию, а Майкл пусть забирает маленького Пьера на это время, — Николас ласково рассмеялся и прижал девушку к себе — близко, так близко, что было слышно, как бьется ее сердце. «Так что собирайся, я пока съезжу с Александром на похороны, и будем отплывать».

Бот чуть покачивало, в раскрытые ставни каюты был слышен легкий плеск воды и крики чаек. Констанца натянула на них меховое одеяло и свернулась в его руках. «Я тебя полюбил, — Николас медленно поцеловал теплую, смуглую шею — каждую косточку, — как только увидел. Там, в передней».

— У меня уши, — Констанца рассмеялась.

— Самые красивые уши на свете, — Николас отодвинул прядь рыжих волос и поцеловал нежную мочку. «Иди сюда, счастье мое, — он почувствовал под рукой влажное, горячее, сладкое. Устроившись удобнее, он сказал: «Очень хочется еще, Констанца. Хочется, — шепнул он, — оторваться от земли».

— У тебя так же? — девушка застонала, скребя пальцами по деревянному полу каюты.

— Ты же помнишь, все было очень громко, — Николас вдохнул свежий, горьковатый запах ее волос. «Как будто ветер, и море, и свобода, и никого больше нет, кроме нас двоих».

— Потом, — потребовала Констанца, спрятавшись в его руках, кусая губы, — ты мне расскажешь про льды.

— Да! — сжав зубы, ответил Николас и услышал ее крик: «Да!». Чайки за бортом заклекотали, и, встав на крыло, стали кружиться над мерно качающимся на легкой волне ботом. Над едва видным устьем Темзы садилось огромное, еще жаркое, летнее солнце.

— Как тут красиво, — подумал Александр. Маленькая церковь стояла на невысоком, округлом холме, вдали, на горизонте, извивалась Темза, и вокруг, — мальчик вдохнул, — пахло жаркими, летними цветами.

Он послушал жужжание пчел и сказал, подняв голову: «Дедушка, дядя, я зайду в церковь, помолюсь за папу, хорошо?»

— Конечно, — Джованни проводил его глазами и посмотрел на свежий холмик, рядом с тремя мраморными надгробиями.

— Здесь и прадед Александра похоронен, и прапрадед, — он кивнул на старые, серые камни поодаль. «Так что спасибо тебе, Николас, что ты привез гроб — человек должен лежать со своими предками».

— Когда я был там, в Акадии, — капитан Кроу открыл калитку в ограде, — я подумал: «А ведь в Новом Свете тоже будут — родовые кладбища».

— Будут, — мягко согласился Джованни. «Но Фрэнсису, — лучше здесь. Я знал его, мы вместе в Риме работали, — мужчина погладил почти седую бороду, — только, — Джованни вдруг улыбнулся, — я и представить себе не мог, что он — мой зять, конечно. Он был очень хороший человек, — смелый, и честный».

Мужчины медленно пошли по дорожке к видневшейся вдали крыше усадьбы. «Тут, конечно, все запущено, — заметил Джованни, — ну да ничего, Александр приведет ее в порядок, когда вырастет и женится».

Ник нагнулся и сорвал какой-то поздний цветок. «Спасибо вам, — он покраснел и посмотрел куда-то в сторону, на теплое небо полудня. «За то, что вы пошли к королю. Я вас, — он рассмеялся, — помню, мистер Джованни. Вы нам с Майклом покупали сладости, у Лондонского моста».

Мужчина подошел к привязанным у ограды лошадям и потрепал своего коня по холке. «Ну что ты, мальчик — ласково ответил Джованни, — ты сын женщины, которую я любил более жизни своей, ты брат моей дочери — как я этого мог не сделать? Да и твой отец, — Джованни хмыкнул, — он, конечно непростой человек был, но все же — один такой на свете».

— А я не такой, — вдруг, горько проговорил капитан Кроу. «Отец никогда, ничего не боялся, а я…

— Так все мы разные, — вздохнул Джованни. «Я тоже, дорогой мой, — когда мы с твоей матерью встретились, побоялся ее сразу увезти, а надо было. И потом, много позже, из-за меня женщина умерла, которую я очень любил — я до сих пор об этом вспоминаю, и виню себя, и до смерти винить буду».

Николас закрыл глаза и ответил: «Ну, надеюсь, хоть в этот раз я не буду трусом».

— Нет, — сказала Констанца, заплетая косы, сидя, скрестив ноги, на меховом одеяле. Мы не будем венчаться. Я не верю в бога, меня не крестили, и я не буду участвовать в бессмысленной церемонии. Я твоя жена, ты — мой муж, и так будет всегда. Больше здесь говорить не о чем.

Николас подтянул девушку к себе: «Констанца, — он положил голову ей на плечо, — ты пойми, это очень опасная экспедиция. Могут быть разные инциденты…»

— Мэри не побоялась, — она высвободилась из его рук. «Если надо будет стрелять — я буду стрелять, не волнуйся. И какая тебе разница, — ее темные глаза заблестели, — неужели ты не считаешь меня своей женой?»

— Считаю, конечно, — вздохнул Николас. «И буду защищать тебя, и наших детей — всегда, что бы ни случилось. Просто, — он помолчал, — так принято, Констанца».

— Если бы я делала так, как принято, Николас, — ее голос зазвенел, — у меня не было бы сына.

Я бы выпила снадобье, и все, — так ведь принято, — она передразнила его. «Однако я не буду поступать бесчестно — никогда. Ни с тобой, ни с отцом моего ребенка, ни с кем-то другим».

Констанца взяла его большую руку и приложила к щеке. «Николас, — она поцеловала его ладонь, — моя мать знала моего отца два дня. А потом ушла к нему в одном платье, бросила богатого мужа, и скиталась вместе с ним десять лет. И никогда, ни разу об этом не пожалела. Так же и я, — она все смотрела на него, и Николас ласково попросил:

— Иди ко мне.

Она легла рядом, и, устроив голову на его груди, улыбнулась: «Ну что тут такого? Я совершеннолетняя, у меня свои деньги — папа Джон оставил, — все будет хорошо. И Яков согласится— ты англичанин, и корабль у тебя английский».

Он поцеловал рыжие волосы на виске и шепнул: «Ты права, любовь моя. Даже если будет трудно — мы справимся».

Констанца потянулась за своей рубашкой и рассмеялась: «Поднимайте якорь, капитан, мы идем вверх по реке».

Она устроилась у мачты, привалившись к ней спиной, положив бумагу на колено, и Николас, заглянув ей через плечо, спросил: «Что это?»

— Сила пара, — рассеянно ответила Констанца, — может творить чудеса. Потом покажу, — она покусала перо и стала быстро что-то писать. Она на мгновение отложила перо, и спросила:

«Когда ты вернешься из Оксфордшира?»

— Дня через два, — ответил Николас, поднимая якорную цепь.

— Я свои вещи отправлю к Марте, ну, те, что на корабль возьму, — он присел и, поцеловав Констанцу за ухом, сказал: «Хорошо. Но ты уверена, что твой брат…»

— Джон, — ответила девушка, что-то чертя, — разумный человек, поверь мне.

Он открыл парадную дверь дома и прислушался — вокруг было тихо. Джон расстегнул камзол, и устало позвал: «Я дома!»

— Нет никого? — он наклонил голову и прошел в гостиную. Большие часы, с бронзовым маятником, мерно тикали. «А ведь папа их купил, когда мама еще жива была, — подумал Джон. «Мама, мама, как же тебя не хватает, — он посмотрел на мраморную каминную полку, где стояла оправленная в золото миниатюра на слоновой кости. Женщина с перевитыми жемчугом волосами, и темными, как жженый сахар, глазами, держала за руку мальчика лет десяти.

— Художник не стал писать шрамы, — вдруг вспомнил Джон. «Мама не захотела, и правильно».

Он оглянулся — верджинел стоял на месте, а лютни не было.

Поднявшись в опочивальню, он прошел в гардеробную жены и встал на пороге — шелковые, бархатные, отделанные кружевом и вышивкой платья висели в кедровых шкафах вдоль стен.

— Да куда она делась, упрямица? — сердито пробормотал Джон, и, подойдя к лаковому поставцу, открыл его — все драгоценности были на месте. Он поднял крышку большого сундука и замер — не было ее старой, истрепанной матросской сумы и мужской одежды.