Марфа подняла руку и полюбовалась на перстень — крупные алмазы окружали ограненный кусок бирюзы.

Петя улыбнулся: «У шаха такой бирюзой полы во дворце выложены, там ее хоть лопатой черпай. А, когда приеду, зиму здесь проведем, и с первым кораблем — домой. Там уже к венчанию надо будет готовиться, Степан с мальчиками вернется, дел много будет».

— Думаю, — Марфа вскинула бровь, — мальчишку-то мы увезем отсюда нового.

— Или девчонку, — поддразнил ее муж.

— Мальчишку и девчонку, — Марфа звонко расхохоталась и вдруг замерла, оглядываясь:

«Господи, Петька, красиво здесь, ровно в сказке».

— Соскучилась, что ли? — нежно спросил муж. Вдоль дороги поднимались вековые, в изморози и снегу, ели, высокое, голубое небо вставало впереди, сугробы играли золотом под холодным светом солнца.

— Да, — тихо ответила Марфа и, поглядев на Петю, спросила: «Царь-то как?».

Муж рассмеялся. «Да как всегда, — с порога сказал: «Стоило бы тебя, Петр Михайлович, на кол посадить прямо сейчас, больно наглый ты, собака». А потом ничего, за стол посадил, кубки посылал. Про Степана я, правда, даже упоминать не стал — ну его, от греха подальше.

Да Степан и сам сюда не собирается».

— А что Матвей? — Марфа чуть помрачнела.

— Не видел его никто с прошлой осени, — Петя вздохнул. «Пропал, ровно, как под землю провалился. Ты ж помнишь, ту грамоту, что мне в Лондон привезли — дак больше я и не слышал от него. А что по тому письму он все владения Вельяминовых мне передает — дак царь, об этом узнав, только выматерил его, и рукой махнул: «Забирай, не надо мне чужого богатства».

— Да, — жена посмотрела на возок. «Что ж мы еле тащимся-то? Так мы и до ночи на следующий постоялый двор не въедем».

— Оставь, — улыбнулся Петя. «Куда торопиться-то, пусть дети отдохнут, там тепло у них, спокойно».

Феодосия зевнула и, посмотрев на свои руки, велела Лизе: «Дай-ка мне шкатулку».

Девушка достала кусочек замши и стала полировать ногти.

— Тео, — робко начала сестра.

— Не «Тео», а «Феодосия», — поправила ее девушка. Лиза вздохнула и улыбнулась:

«Феодосия, а ты Москву помнишь?».

— Нет, — девушка улыбнулась. «Помню только пожар большой, и что я чуть не умерла.

Матушка меня тогда дышать заставила. Да я ж маленькая была, Лизавета, вон, как они сейчас — девушка кивнула на двойняшек, что, обнявшись, спали под меховым одеялом».

— А Полли теперь Прасковьей величают, — Лиза вдруг рассмеялась. «Забавное имя».

— Нашу бабушку покойную так звали, — Феодосия перекрестилась, — матушку отца нашего и дяди Степана.

Лиза растопырила пальцы и посмотрела на золотые, с бирюзой, колечки — подарок отца.

«Красивые» — восторженно сказала она. «Федя», — заглянула она через плечо брата, — а ты что рисуешь? Ой, мы в эту церковь ходили, я помню. Как похоже!»

— Успенский собор, — не оборачиваясь, сказал Федор. «Ох, на Москве я первым делом на стройку пойду — батюшка рассказывал, там сейчас новую крепостную стену возводят. Если бы меня в подмастерья взяли, — мальчик мечтательно вздохнул, — я ведь много что умею уже».

— Тут леса огромные, — Лиза высунулась в маленькое окно возка, — в Англии и нет таких.

Сколько мы едем, все лес да лес.

— Реки тут больше, — сказал Федор, не отрываясь от рисунка. «И Двина, и Волга — шире, чем Темза. Если тут мосты строить — это будет сложнее, чем в Лондоне».

— Смотрите, — сказала Лиза, все еще уставившись в окошко, — там человек какой-то, из леса выезжает.

— Атаман, может не стоит тебе одному-то? Смотри, у них там и пищали есть, — говорящий прищурился, глядя из-за деревьев на узкую дорогу. «Вдруг, стрелять еще зачнут. Да и сколько у них брать, то ж не обоз, а единый возок».

Белый Сокол только улыбнулся. «Да не зачнут они стрелять, там же дети, ты сам на постоялом дворе видел. А вы, — он обернулся к шайке, — тоже зазря не палите, я сам все сделаю, что надо».

Он вдруг посмотрел наверх, в еле видное среди вершин елей, яркое небо, и потрепал по холке коня. Тот тихо, еле слышно заржал, и с ветки посыпался снег. Птица, сидевшая на ней, взлетела, захлопав крыльями, и атаман, наклонившись к лошади, сказал: «Ну давай, мой славный».

— Марфа, — тихо сказал Петя, — пищаль достань.

— Что там? — жена обернулась.

— Он пока один, но мало ли что, — Воронцов указал на всадника, что, появившись из-за деревьев, отрезал от них возок.

— Тебе что надо, мил человек? — крикнул Петя. «Мы люди мирные, по своей нужде едем».

Человек, молча, подъехал ближе и Воронцов, откашлявшись, сказал: «Вот, значит, оно как.

Ну, здравствуй, не виделись давно».

Марфа вскинула прозрачные, зеленые глаза и ядовито сказала: «Я смотрю, ты и не меняешься вовсе».

— Да и ты тоже, сестрица — длинные ресницы дрогнули, в ореховых глазах заметались искорки смеха, и Белый Сокол, потянувшись, поцеловал Марфу холодными губами в щеку.

— Ты в Москву не мог приехать? — сердито спросила Марфа. «Зачем на дороге людей пугать?».

— В Москве, мне, сестрица, появляться не след — атаман погладил рукоять сабли, — ну, если не хочу, на колу торчать. Я тут за год немало погулял, побаловался на дорогах, лучше мне подальше от столицы держаться. А поговорить с вами быстро надо было.

— Случилось что? — нахмурился Петя.

— Случилось, — Белый Сокол прервался, и помрачнев, посмотрел на дорогу. «Вчера из Александровой Слободы человечек до меня добрался, с вестями. Царевич Иван преставился».

— Как? — ахнула Марфа, перекрестившись.

— Царь его посохом в висок ударил, — ответил ей атаман, — голову проломил. Помучился Иван пару дней, да и отошел в место, в коем нет, как говорят, ни болезни, ни печали, ни воздыхания.

— Что ж будет теперь? — спросил Воронцов.

— А что будет, бояре, — лениво улыбнулся Белый Сокол, — сие теперь в руках наших. Посему-то и хотел я вас увидеть наедине, и в тайности.

Марфа на мгновение задумалась, и, потянувшись, достала из холщового мешочка горсть сушеной травы.

— Заваривай и пей по ложке в день, — сказала она тихо, наклонившись к уху Ирины Годуновой.

— А ежели спросит он, что сие? — жесткое, красивое лицо жены царевича Федора вдруг обмякло страхом.

— А зачем тебе ему показывать? — пожала плечами Марфа. «Да и потом, разве он у тебя что-то спрашивает, кроме как котяток назвать?».

Ирина сглотнула, и, покусав губы, подергала алмазное ожерелье, что лежало на груди.

— Грех это, Марфа Федоровна, — вдруг, тихо, сказала она.

— Ты сколько раз выкидывала, как повенчалась? — Марфа сцепила тонкие пальцы и потрещала костяшками. «Три раза уже?».

Ирина только кивнула головой и часто, неглубоко задышала, стараясь успокоиться.

— Ну вот, — Марфа стала собирать травы. «Дай себе отдохнуть-то, Ирина Федоровна, а то износишься раньше времени, и сама в могилу пойдешь, и детей не родишь».

— Метель на улице, какая, — внезапно сказала Ирина, подойдя к окошку палат. Внизу, на кремлевском дворе, завивался вихрь снега, небо было серым и низким, даже купола соборов не блестели веселым золотом, а отливали суровой, тусклой медью.

Ирина побарабанила по мелкому переплету окна длинными, ухоженными пальцами.

— Ты спросить у меня что хочешь? — усмехнулась Марфа. Ирина повернулась и посмотрела на боярыню Воронцову. Спокойное лицо женщины было невозмутимым, от тонких губ вниз спускались еле заметные морщинки.

Ирина наклонилась, — она была много выше Марфы, — и шепнула ей что-то — неслышно, только пухлые губы чуть двинулись.

— Может быть, и от этого выкидываешь, — спокойно ответила боярыня. «Но пойдет ли оно дальше — не знаю. У тебя кровь здоровая, у вас-то в роду не было таких? — она махнула рукой в сторону двери.

Годунова помотала головой. «Ну, значит, тут только Господь тебе в помощь», — вздохнула Марфа и поднялась — наследник московского престола, царевич Федор Иоаннович, зашел в палаты.