Марфуша спала, чмокая губами, прижавшись к теплой коже под Федосьиной паркой. «Ну что ж твой отец такой упрямый-то, а? — вздохнула та, и погладила дитя по голове. «Хотя конечно, мой батюшка тоже вон — вернулся на закат, народ свой бросить не смог просто так.

Я бы с вами сама уплыла, — подумала женщина, — но шторм ведь какой. И вас двоих прокормить еще надо, тут прав твой отец».

— Мама, — сонно сказал Данилка. «Папа где?».

— С Иисусом, — Федосья перекрестилась и внезапно почувствовала, как наворачиваются на глаза быстрые, горестные слезы. «Господи, призри раба Божьего Михаила под сенью присутствия твоего, — сказала она тихо, — даруй ему вечный покой в обители твоей, иже нет там ни скорби, ни несчастья. Введи его в сонм праведников, Господи».

— Папа! — вдруг, приподняв голову, сказал мальчик.

Арлунар спускался вниз. В открытое отверстие вливался ночной холод и рев бури.

Федосья вдруг покраснела, и, запахнув парку, проговорила: «Это по-нашему, значит «отец».

Он маленький еще, не понимает».

— Он все понимает правильно, — хмуро ответил Арлунар. «Бери детей, беги на берег. Там мой каяк, — увидишь. Садись и плыви до камней, там жди меня. Сможешь?».

— Смогу, — Федосья устроила девочку в перевязи, и, наклонившись, подхватила Данилку. Тот, обняв ручками, мать за шею, прошептал: «Куда?».

— Далеко, — она обернулась к шаману, уже стоя на лестнице, и спросила: «Что случилось?».

— Сюда плывут с моего острова, с факелами. Ну, быстро, — Арлунар подтолкнул ее и, достав бубен, надвинул на лицо деревянную, раскрашенную яркими цветами, маску.

Федосья уложила детей под тюленьи шкуры и придерживала каяк на месте, орудуя веслом.

Лодка была длинная, на несколько человек, но легкая и устойчивая. Внутри, лежали гарпун и копье, и Федосья, одной рукой держа весло, второй — достала из-за пояса свой нож с костяной ручкой, что подарил ей батюшка.

Она нашла крест на шее, и, коснувшись его губами, сказала: «Господи, помоги нам». На вершине холма вдруг вспыхнул огромный столб огня. «Это они землянку подожгли, — подумала Федосья. Стало светло, как днем, и она увидела на обрыве лучников.

Женщина пригнула голову и бросилась на шкуры, закрывая детей своим телом.

Стрелы посыпались в тихую воду залива, люди сверху закричали что-то, и вождь, махнув рукой, велел всем спускаться к лодкам.

Федосья внезапно вздрогнула — сильные руки уцепились за борт каяка, и Арлунар, подтянувшись, забрался внутрь. «Вода еще ледяная, — вдруг подумала Федосья, набрасывая на смуглую, мокрую спину шкуру.

— Дай весло, — сказал он. «Из лука стрелять умеешь?».

Федосья кивнула и потянулась за оружием. «Я сжег землянку, — каяк ловко проскользнул между камнями в бушующий простор залива. «Это их задержало. Ну и, — шаман вдруг рассмеялся, — попросил, чтобы ветер усилился. Духи согласились».

Женщина увидела мечущиеся между волнами каяки и опустила лук. «Их стрелы не долетят сюда».

— Не долетят, — согласился Арлунар и плотнее укрыл детей. «Все, держись, мы идем в самую бурю».

— Зачем ты это сделал? — спросила Федосья, глядя на беснующийся океан вокруг.

— Ты же сама сказала — это моя дочь, — удивился шаман.

Каяк пропал из виду, слившись с черными, огромными валами, исчезнув в безлунном, беззвездном, мрачном пространстве ночи.

Фонарики, протянутые над узким, мелким каналом, — от одного чайного домика, к другому, чуть колыхались под свежим, ночным ветром. Окна комнаты на втором этаже были раскрыты, к стене была прислонена покрытая красной тканью платформа, где стояли куклы в причудливых, роскошных одеждах.

— Ее же надо убирать, после праздника, — мужчина, что лежал на татами, — высокий, широкоплечий, с чуть тронутыми сединой, русыми волосами, потянулся за сакэ. «Налить тебе? — спросил он девушку, что сидела на нем, все еще тяжело дыша.

— Это я должна наливать, — усмехнулась она, глядя в карие, красивые глаза.

— Ну, теперь я буду, — мужчина потянул ее к себе. «Дай губы, и вообще — я еще не закончил».

— Я чувствую, — томно сказала ойран, — хрупкая, белокожая, с вычерненными зубами. От уложенных в причудливую прическу волос пахло вишней. «А откуда ты так хорошо знаешь наши праздники?».

— Десятый год к вам плаваю, — мужчина выпил. «Что, — он кивнул на платформу, — не боишься поздно выйти замуж? Говорят же, что если кукол держать на виду, то жениха не найдешь».

— Меня в шесть лет сюда продали, — рассмеялась девушка, обводя рукой комнату. «Какие там женихи! А куклы красивые».

— Ну, уж не красивей тебя, — мужчина уложил ее на спину и велел: «А ну, волосы распусти.

Заплачу я за твоего парикмахера, не бойся».

Девушка вынула шпильки и на расстеленный поверх татами драгоценный, светлый шелк хлынула волна черных волос. Мужчина раздвинул ее ноги, — широко, — и, наклонившись, пробуя ее, смешливо сказал: «Не думал, я, что почти в пятьдесят так нравлюсь молоденьким девушкам».

Ойран, приподнявшись, застонала: «Еще!», пропуская меж холеных пальцев его волосы.

Мужчина оторвался на мгновение от сладкого и влажного, сказав: «Конечно. Я ведь заплатил за всю ночь, птичка моя, как это там тебя зовут, — он рассмеялся, — Сузуми-сан. Это ведь воробей, верно?

— Ты хорошо знаешь японский, — ойран приникла к нему всем телом и вдруг, чуть задрожав, сказала: «Пожалуйста!».

— Я вообще способный, — мужчина прижал ее к шелку, и, вдыхая аромат цветов, приказал: «А ну лежи тихо!»

Сузуми подтянула к себе сброшенный пояс — весенний, расшитый рисунками камыша и перелетных птиц, и, засунув его себе в рот, еле сдерживая крик, отдалась на его волю, раскинув руки, вцепившись в края татами.

Над городом вставал нежный, розовато-сиреневый рассвет. Сузуми спала, накрывшись кимоно, уткнувшись лицом в белую, мягкую руку. В деревьях на той стороне канала запели, защебетали птицы и она вдруг, насторожившись, подняла голову, отбросив с милого, утомленного лица спутанные волосы.

Щебетание раздавалось совсем близко — как будто птица сидела на крыше дома. Сузуми прислушалась, и, сложив губы в трубочку, чуть засвистела.

В проеме окна появилась веревка, и человек — в невидной серой одежде странствующего торговца нырнул в окно.

— Сумасшедший! — Сузуми ахнула. «Если тебя увидят, тебе несдобровать».

Красивые, тонкие губы мужчины изогнулись в улыбке. «Ну что, воробышек, много денег у этого комодзина?»

Ойран сморщила изящный носик: «Куча золота, вам будет, чем поживиться. Вот, — она, как была, голая, встала на четвереньки и порылась в кучке сброшенного шелка, — это он мне заплатил только за сегодняшнюю ночь. Еще дал на парикмахера и на кимоно, а то он его мне порвал».

— Ах, ты мой воробышек, — ласково сказал мужчина, раздеваясь. «Ну, что, этот южный варвар тебя совсем загонял, или ты все-таки пустишь меня к себе, хоть ненадолго?».

— Я хочу надолго, — Сузуми покрутила задом, и оперлась на острые локти. «Ну как я могу отказать? — вздохнул мужчина и, наклонившись, шепнул: «Когда он придет в следующий раз, сделай так, чтобы он ушел только к полудню, хорошо?».

Ойран кивнула, и, сказала, закусив губу: «Все, что угодно, для тебя, Оборотень».

— Я знаю, — усмехнулся тот, и пригнул голову девушки вниз, заглушая ее стоны.

Виллем де ла Марк взглянул на моряков, что стояли сзади него, и велел: «Так. Никто не смотрит на даймё, никто не поднимает головы и уж тем более никто не говорит с ним, пока он не обратится к нам первым».

— Это унизительно, — пробормотали сзади.

— Я начинаю думать, уважаемый, — ядовито сказал де ла Марк, — что вам не так уж дорога монополия на торговлю с Японией. Может быть, нам сразу стоит отдать ее португальцам или англичанам?».

— И все равно, — не утихомиривался моряк.

Виллем вздохнул и пригладил русые, чуть тронутые сединой волосы. «Я тут десять лет плаваю, и даже еще не начал понимать этих людей. Единственное, что я знаю — денег тут столько, что, при удачном исходе нашей миссии, вы шлюх в золоте купать будете. И сдайте шпаги — тут нельзя быть с оружием».