Когда они шли домой, Маша вдруг спросила:

— Значит, и женщина тоже может проповедовать? Если в каждом человеке есть частичка Бога, то и в женщине тоже?

— Конечно, — ответил ей муж. «Только долг женщины — он не в проповедях перед общиной, а в том, чтобы ее дом был местом, где исполнялись заповеди Господни. Это и есть ее призвание, данное Богом, и ее стезя. Помнишь же, как сказал Павел:

— Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви.

— Я понимаю, — тихо сказала жена. «Но тогда твой долг — это обучать меня. И меня, и, — она помедлила, — детей».

Степан увидел, как вспыхнула ее гладкая, белоснежная щека, и, вдохнув сырой мартовский ветер, ласково взял ее за руку.

— Конечно, — ответил он. «Но когда я буду в море, тебе придется самой заниматься с ними.

Сможешь?».

Маша улыбнулась: «У нас еще нет детей, а мы так говорим, как будто они обязательно появятся».

— Появятся, я верю — серьезно сказал ей муж и почувствовал, как Маша нежно, одним касанием пожимает его пальцы.

— Скажи, — она помедлила, — а тебе было сложно, когда тебя слушали?

— Очень, — вздохнул Степан. «Я так ни с кем никогда не говорил, накопилось очень, много вещей, и о многих было стыдно даже упоминать. Конечно, когда я их делал, я был другим, но все же…».

— Степа, — Маша подняла на него глаза, «а как же заповедь «Не убий»?»

Он помолчал. «Это самое тяжелое, конечно. Хотя ведь это война, — хоть и не объявленная, и я воюю, но я никогда не убиваю безоружных людей. Я думаю, это главное».

Вспоминая свое красивое венчание, — с музыкой и хором, Маша потом, стоя перед Фоксом и Картрайтом, которые пришли к ним домой, подумала, что ее настоящая свадьба все же была не там.

— Брак, — сказал Картрайт, — объединяет мужчину и женщину с согласия их обоих, для того, чтобы он и жили в дружбе и честности, помогая, и утешая друг друга, избегая блуда и всякой нечистоты, воспитывая своих детей в страхе Божьем. Это соединение двух людей в одну плоть, которое, по указанию Божьему, продолжается до тех пор, пока узы эти не расторгнет смерть одного из супругов.

Маша тихонько, еле слышно вздохнула, и Степан увидел, как на ее длинных ресницах появились слезы.

Они склонили головы, и Джон Фокс мягко произнес: Да благословит вас Господь и сохранит вас!

Да будет благосклонен к вам Господь, и помилует вас!

Да обратит Господь лицо Свое на вас и даст вам мир!

«Аминь!», — сказали они в один голос.

Через месяц, когда Степан уходил в море, Маша сказала ему, что ждет ребенка.

Он соскочил с коня и потрепал его по холке.

Гнедой, — взятый в том маленьком деле неподалеку, третьего дня, — был удивительно хорош.

Он сначала даже не поверил, что здесь, на задворках бывших орденских земель, у кого-то может быть такая лошадь, но потом, уже после боя, они поняли, что наткнулись, сами того не зная, на отряд, сопровождавший посланника шведского короля к герцогу Курляндскому.

Из-под шведа-то он и взял этого гнедого.

Сам посланник прожил недолго — узнав все, что он мог сказать, — и даже более того, — они, чтобы не тратить выстрелы, вздернули его на первой же попавшейся сосне.

Он сказал подбежавшему слуге: «Смотри, чистите его как следует, сам проверять буду».

Мужчина чуть наклонился, входя в шатер командующего.

— Князь, — кивнул он склонившемуся над картой воеводе Михаилу Воротынскому.

Тот сварливо сказал: «Опять ты на рожон лезешь, сколько раз тебе говорить — не суйся без воинов, куда не надо. Думаешь, твои два десятка бессмертны, что ли? А других людей я тебе не дам, у самого нетути».

— Так все ж обошлось, — мужчина, — невысокий, легкий, ровно юноша, — лениво улыбнулся.

«Зато, Михаил Иванович, теперь войско есть чем кормить, не кору же грызть, здесь сидя».

— Да уж, — кисло сказал Воротынский, — больше десяти лет воюем, откуда тут припасам взяться?

— Если потрясти их как следует, — зевнул мужчина, — то сразу все находится.

— Что вы со шведа взяли, — Воротынский собрал лежащие на столе бумаги, — я в Новгород отправляю сегодня, государю. Ты записал-то за ним, что он там языком болтал?

— А как же, — мужчина опять зевнул — они вышли в рейд еще задолго до низкого, северного рассвета, и сейчас он мечтал о том, чтобы выспаться — не на мерзлой земле, прикрывшись попоной, а в тепле шатра.

— Без снов, — вдруг подумал он горько. «Хоша бы одну ночь без снов». Он достал грамоты и протянул Воротынскому.

— Толково, — просмотрел тот. «Ты, как я вижу, по-немецки все лучше можешь?».

Попав сюда осенью, он с удивлением обнаружил, что быстро схватывает язык — сначала ему было трудно, но сейчас он уже свободно говорил.

— Может, сам в Новгород съездишь? — с сожалением посмотрел на него командующий. «Хоть в бане попаришься, отоспишься. Лица ж нет на тебе».

Мужчина чуть улыбнулся тонкими губами. «Так Михайло Иванович, тут человечек мой доложил, что завтра из Колывани в крепость обоз отправляют, как по мне, так не дойдет он сюда».

Оба рассмеялись.

— Ладно, — сказал Воротынский. «Иди-ка, покажу тебе кое-что».

— Смотри, — сказал воевода, поднося свечу к карте, — замок орденский, что в Гапсале, знаешь же ты?

— Ну, — мужчина взглянул на карту. «Только не говори мне, Михайло Иванович, что ты Гапсаль собираешься брать. Нас там, в море скинут, и не заметят как. Те две тысячи, что у нас тут есть — если даже разделить их, все равно не хватит на оба замка».

— Да какой там брать! — Воротынский выругался. «Тут уже вон — всю зиму торчим, а толку нет.

А если еще и шведы с севера полезут, то нам сразу можно могилы рыть».

— Ну, я б так не торопился-то, — хмыкнул мужчина. «Все же пушки у нас хорошие, сейчас, как распутица закончится, еще из Новгорода подвезем, и можно будет к решающему штурму готовиться. Так что там с Гапсалем?»

— Ты ж знаешь, что герцог Магнус снял осаду с Ревеля? — внимательно взглянул Воротынский на мужчину.

— Ну да, иначе, откуда б обозам тем, что завтра сюда пойдут, взяться? — пожал плечами его собеседник. «Да и нечем Магнусу было осаждать город — у нас же нет флота на море-то, так, пара суденышек, со шведами нам не тягаться».

— Ну, это пока, — сказал воевода. «Поедешь в Гапсаль, — один, — встретишься там с Карстеном Роде, передашь ему охранную грамоту от государя. Держи, — он протянул мужчине свиток.

Тот развернул, и, чуть прищурившись, прочел:

— Силой врагов взять, а корабли их огнем и мечом сыскать, зацеплять и истреблять согласно нашего величества грамоты…, А нашим воеводам и приказным людям того атамана Карстена Роде и его скиперов, товарищей и помощников в наших пристанищах на море и на земле в береженье и в чести держать .

Мужчина вспомнил, как они в прошлом месяце покупали в Аренсбурге, на островах, новый корабль — пинк — с тремя пушками. Государь тогда велел ему проверить вооружение, написав:

— И особо посмотри не токмо пушки и барсы, но и пищали, чтобы оных худых не подсунули.

Рыжебородый датчанин Роде тогда все звал его обмыть пинк в таверне, но мужчина отказался — с прошлого лета он не пил, и его даже не тянуло. Тем более что здесь, на болотах, и пить-то, кроме слабого пива, было нечего.

— Ты там смотри, — ворчливо сказал Воротынский, — ежели Роде тебя будет в море заманивать — отказывайся. Ты мне тут нужен, тем более весна на носу, — надо штурм готовить. И проверь там заодно, в Гапсале, — что у них с обороной замка, потом доложишь.

— Хорошо, — мужчина потер глаза. «Пойду я спать, Михайло Иванович, ежели ты не против, а то я и, правда, с ног валюсь. За обоз не беспокойся — у меня люди обученные, и сами справятся. Из Оберпалена-то вестей не было, от герцога Магнуса?»