- У нее глаза другие, - понял Давид, - раньше они были доверчивые, детские, а теперь…, Это из-за Маргариты. Из-за ее мужа…, Бедная девочка, в двадцать два года остаться с таким мужем на руках…, И он…, - Давид вспомнил упрямый голос: «Сделайте мне операцию, такую, как вы делали моей сестре! Она ходила, с костылями, и я тоже буду!»

Он потушил окурок и начал говорить. Он сказал Элизе, что у Виллема сломан позвоночник, в пояснице. Давид сказал, что ее муж больше никогда не сможет ходить и будет, прикован к креслу, что ей придется ухаживать за ним, как за младенцем, что он больше никогда не сможет быть ей…, -Давид замялся. Элиза сглотнула:

- Мужем. Я понимаю, кузен Давид.

Она перекрестилась:

- Я просила у Бога…, Неважно, - Элиза опустила белокурую голову. В больнице было тихо. Компания, по случаю смерти барона, объявила трехдневный траур. Рабочие отдыхали.

Пахло гарью и хлорной известью, ветер носил по двору сухие, рыжие листья. Она не плакала, только опустила длинные, темные ресницы, положив руку на простой, золотой крестик.

- Я просила, чтобы Виллем больше никогда меня не покинул, - горько подумала Элиза, - и Господь прислушался ко мне. Иисус, Божья Матерь, сжальтесь над нами, грешниками…, - она помолчала:

- Спасибо вам, кузен Давид. Большое спасибо. Кто знал, что все так обернется, когда мы с вами в Остенде встретились…, - розовые губы задрожали, однако женщина справилась с собой:

- Вам надо к семье вернуться. Вы долго здесь были…, - она не закончила.

Давид шагнул к ней. Доктор Кардозо остановился, немного поодаль, глядя с высоты своего роста на белокурые волосы, на прикрытую черным, глухим воротником платья шею.

- Кузина Элиза…, - тихо сказал он, - я вам говорил. Я всегда буду рядом с вами, что бы ни случилось, потому что я…., Если вы мне позволите, конечно, - Давид посмотрел куда-то вдаль и вздрогнул. Маленькие, детские пальцы коснулись его руки. Этого ему было делать нельзя, однако доктор Кардозо не отнял ладони.

- Мне надо принести мужу обед, - Элиза все не двигалась, - надо потом перевезти его в замок…, -голос девушки угас.

- Какая у него рука крепкая, - поняла Элиза, - как у Виллема. Кузен Давид…, Давид, хирург, конечно. Господи, прости меня, это грех, грех. Виллем здесь, рядом…

- Я вам помогу, кузина Элиза, - просто сказал Давид: «Во всем, всегда, что бы вам ни понадобилось». Они стояли, держа друг друга за руки, глядя на яркое, синее небо осени. Элизе показалось, что она заметила высоко в небе, над терриконом, сокола. Птица пропала из виду и она подумала:

- Господи, прости меня, пожалуйста. Не сейчас, не здесь, но все равно, прости, потому что я знаю, что будет дальше.

Давид почувствовал, как стучит ее сердце. Он медленно, нежно, пожал ей пальцы: «Я с вами, кузина Элиза, до самой смерти моей».

Окна адвокатской конторы выходили прямо на Люксембургский сад. Пахло хорошим табаком, кофе, горел огонь в мраморном камине. Изысканно одетый мужчина, сидел, вытянув длинные ноги, просматривая записи юриста, затягиваясь египетской папиросой. Белокурые волосы были хорошо подстрижены, бороды он не носил. Месье Дешан осторожно покашлял:

- Доктор де Лу, на вашем месте я бы составил завещание. Ваше состояние растет. Доходы от сдачи квартиры удачно вложены в акции….

Макс, разумеется, приватно, велел конторе Дешана приобрести акции «К и К». Сделано это было через третьи руки. Партнер Дешана в Женеве оформил покупку на подставное лицо, человека, жившего в Лондоне. Он, за небольшой процент оказывал подобные услуги людям, не заинтересованным в разглашении своих имен. Кроме «К и К», у Макса были акции заводов фон Рабе, и, что ему казалось особенно забавным, «Угольной компании де ла Марков».

В Женеве он получил деньги за первую книгу и подписал контракт на вторую, о Фурье и других утопистах. Максу надо было отправиться после Ирландии в Америку. В Онейде, в штате Нью-Йорк, социалист Джон Нойс основал утопическую общину, а на Среднем Западе до сих пор сохранились поселения икарийцев, последователей француза Этьена Кабе, проповедовавшего создание нового, эгалитарного общества.

За обедом в дорогом ресторане издатель Макса усмехнулся:

- Нойс, говорят, сторонник так называемой свободной любви. Вы понимаете, доктор де Лу, читатели очень заинтересованы, как бы это сказать, в личном опыте…, - он повел ухоженной рукой с бриллиантовым перстнем.

- Разумеется, - согласился Макс, отпив «Вдовы Клико», - к следующей осени вы получите черновой вариант рукописи.

Макс собирался из Гавра отплыть в Ирландию, по документам безвременно погибшего Франсуа Вильнева. В Женеве он получил записку из Дублина. Его ждали в глухом углу западной Ирландии после Рождества. В лагере было больше сотни повстанцев, фениев. Макс предполагал до весны обучить их военной технике и взрывному делу, а потом, по американским бумагам, отправиться в Нью-Йорк. Он заручился рекомендательными письмами от Интернационала. Нойс, как утопист, был вне организации, но имя Маркса было достаточным для того, чтобы Макса приняли в Онейду.

- Свободная любовь, - хмыкнул он, просматривая расчеты адвоката, - а другой и не бывает.

На венчание он не успел. Развод пришел Юджинии осенью. Теперь она была баронессой де Лу, сходила к алтарю в церкви Сен-Сюльпис, и, как по секрету сказал Максу младший брат, они собирались завести второго ребенка.

- Пьеру четыре года, - улыбнулся Анри, - он просит брата, или сестру. В Лондоне детей много, им весело. Тетя Марта второго ребенка за два года родила. И кузина Бет, тоже. А Пьер у нас один.

Они с Анри сидели в библиотеке на рю Мобийон.

- Вы можете потом в Мон-Сен-Мартен съездить, - спокойно заметил Макс, попробовав вино, - пусть Пьер познакомится с другим маленьким бароном, - Волк едва сдержался, чтобы не рассмеяться, - а вы поддержите кузину Элизу. Ты врач, кузену Виллему нужна постоянная помощь, наблюдение…

В Париже Волк узнал о смерти Маргариты, и о том, что у Элизы и Виллема появился сын, наследник титула. Макс пожал плечами, оставшись один:

- Туда ей и дорога, пиявке. Жаль, что она во взрыве не погибла, но и так хорошо. Ни ее в живых нет, ни ребенка. Должно быть, преждевременно родила.

Макса совершенно не интересовало, как растет его дочь. Однако, после письма, полученного на его безопасный ящик в Женеве, и адресованного пану Вилкасу, он, сидя в женевском кафе, задумался.

Пан Крук, он же Федор Петрович Воронцов-Вельяминов, предлагал пану Вилкасу, за круглую сумму, выплачиваемую ежегодно, следить за семьей Кроу и другими английскими родственниками, и посылать ему, Круку, отчеты.

- Возможно, - читал Волк, - вам предстоит и более опасное задание.

Пока что деньги эти, смешливо подумал Волк, падали ему прямо в руки. Ему даже не надо было пересекать пролив. Анри переписывался со всей семьей. Волк отправил в Варшаву номер своего счета в Швейцарии, и указал задаток, после получения которого, он, Вилкас, возьмется за дело.

В Лозанне, на конгрессе Интернационала, Волк доложил о своей работе среди пролетариата, и о диверсии на шахте «Луиза». Он заметил:

- Я больше, чем уверен, что это и есть правильный путь революционной борьбы. Во время забастовок рабочие страдают, а подобные акты террора их не затрагивают. Хозяева, при простое предприятия, из-за технических проблемам, все равно выплачивают сотрудникам заработок, - он обвел глазами людей, собравшихся в бедно обставленной гостиной дома на окраине Лозанны:

- Я готов, - добавил Волк, - находясь в Америке, провести подобные акты устрашения. Вообще, - он помолчал, положив большие руки на зеленое сукно стола,- я говорил, что нам нужны технические кадры. У меня есть добровольцы из Германии. Я настаиваю, чтобы им разрешили действовать. Железные дороги, - Волк стал загибать пальцы, - заводы, шахты, вот наша цель.

- А индивидуальный террор, товарищ Волк? - спросил кто-то с русским акцентом: «Не кажется ли вам, что, разрушая машины, мы идем путем луддитов? Машины ни в чем, ни виноваты…»