Она подхватила Петеньку. Взяв второй рукой, пистолет из открытой сумы, девушка прижалась к стене.

-Я не верю, - подумала Марта: «Нет, этого не может быть. Господи, бедный мой, любимый, он похудел, и били его, сразу видно. Это Шамиль его привез…, - она бросила пистолет на тюфяк. Шагнув вперед,  девушка еле слышно проговорила: «Степушка…»

Она стояла, с ребенком на руках. В полутьме комнате ее большие, зеленые глаза блестели. Она была без платка, бронзовые волосы стягивал тяжелый узел на затылке. Степан опустился на колени и припал лицом к ее ногам, плача, шепча что-то. Марта оказалась рядом, от ребенка пахло молоком. Она, тихо рыдая, обняла его: «Степушка, любимый  мой, Господи, спасибо, спасибо тебе...». Мальчик проснулся и открыл голубые, еще туманные глазки. Степан, едва дыша, протянул к нему руки. Они так и сидели на чистом, вымытом полу, втроем, плача. Марта кормила ребенка, он целовал ее пальцы, осторожно касался губами щеки мальчика: «Петенька, сыночек мой, я здесь, я с тобой, милый…»

Степан заставил их лечь спать, прикрыв одеялом. Быстро поправив очаг, он принес огня. Марта все-таки проснулась. Помотав головой, девушка твердо велела: «Ты мне все должен рассказать, милый. Я принесу воды, помою тебя, а ты все расскажешь». Потом она нежно, осторожно коснулась новых шрамов на спине: «Ты очень рисковал, Степа. Он мог бы тебя убить. Он жестокий человек, Шамиль».

-Я хотел найти тебя, - просто сказал Степан: «Вас двоих, милые мои. Ради этого я бы что угодно сделал».

Марта посмотрела на Петеньку. Мальчик спал, завернутый в шаль. Она устроилась в руках у Степана: «Ложись  и отдыхай. Я сама все сделаю, любовь моя. Ты ведь так устал, так устал».

Она вся была теплой и ласковой, она гладила его, маленькими, мягкими руками. Подняв голову,  Марта рассмеялась: «Ты вовремя приехал, Степушка. Шамиль на мне жениться собрался. Сейчас расскажу тебе, - она говорила, а Степан, поцеловал ее: «Не выбрасывай эти письма, милая. Они нам пригодятся еще».

-Я ничего не выбрасываю,  - хмыкнула Марта, - здесь и шашка твоя, и книги тоже. Я их тайком читала, когда не видел никто. Степа, - она приподнялась на локте, - но ведь нам теперь нельзя в Россию возвращаться.

- И раньше было нельзя, - Степан уложил ее обратно: «Мы следующим летом возьмем лодку, до этого я денег  заработаю, у Шамиля, и пойдем через Каспийское море в Персию, или Бухару. Так легче.  До Черного моря здесь далеко, да и второй раз я на эту войну, - Степан усмехнулся, - попадать не собираюсь».

-Оттуда до Бомбея доберемся, - кивнула Марта: «Там контора «К и К» есть, отправят нас в Лондон». Она зевнула и Степан велел: «Спи, любовь моя. Я Петеньку рядом положу, и спите». Он обнял жену и сына. Степан еще долго лежал, слушая их дыхание, повторяя: «Господи, пусть минуют нас беды и несчастья, прошу тебя». Петенька заворочался, Марта покормила его, и они со Степаном  заснули, держась за руки, не отрываясь друг от друга.

На чердаке старого дома, напротив гостиницы пани Гринберг, на Иерусалимских аллеях, было солнечно. Ноздри щекотала пыль на половицах. Мужчина в куртке мастерового оторвался от бинокля. Обернувшись к приятелю, что сидел, разложив на коленях холщовую салфетку, с аппетитом чавкая, он сказал:

-С этой будет легче всего. Тем более, она не местная. При ней только мать и бабка. Дела на пять минут. Дай мне своей курицы, что ли, а то я проголодался, - он усмехнулся. Второй мужчина, в кипе, протянул ему ножку и обиженно заметил: «Мог бы и трефного поесть».

-А мне, - подмигнул ему поляк, - нравится кошер, приятель. Девушки ваши, - он облизал губы, - тоже.

Его звали Франтишек. Он родился на западе Польши, в местах, где народ издавна промышлял контрабандой. Прусская граница была под самым носом. Его отец был немцем, мать полькой, он говорил на пяти языках.  Франтишек начал с контрабанды и подделки документов, еще в юности. Потом он стал заниматься налетами, заказными убийствами и похищением людей. Весной его вызвали в Будапешт. Невидный человечек, говоривший на изысканном французском языке, вручил ему задаток за интересный заказ. Такого Франтишек еще никогда не делал.

-Помните, - поднял палец человечек, - нам не нужен второй сорт. Только девственницы, только самое лучшее. Из Варшавы, Франкфурта и Амстердама. Найдите там людей, которые смогут посмотреть, как бы это сказать, на девушек в приватной обстановке.

Устроить это было легко. По возвращении в Варшаву, Франтишек встретился со старым другом, Ициком Копыто. Тот собирал дань со всех еврейских торговцев города. Похлопав его по плечу, поляк улыбнулся: «Есть дело, дорогой. По окончании ты блядей сможешь купать в шампанском, обещаю».

Копыто подкупил служительниц городских микв. Уже вторую неделю они следили за девушками из списка, составленного Франтишеком.

-Только самое лучшее, - повторял поляк, - не знаю, что это за человек такой, но на один задаток, что я получил, можно три года безбедно прожить. 

Люди Копыта должны были отвезти девушку из Варшавы в Будапешт, и держать ее там, по безопасному адресу.

-Мы с тобой, - сказал Франтишек еврею, - отправимся на родину моего папаши. В Германии у меня тоже друзья есть, а потом  навестим подданных голландского короля.

-Свозите их всех в Будапешт, - предупредил человечек Франтишека, - здесь получите окончательный расчет, а дальше не ваше дело.

-Разумеется, - согласился поляк. Он слишком хорошо знал, что бывает с теми, кто начинает болтать языком.

Первым номером в их списке шла Хана Горовиц. Девчонка приехала в Варшаву из провинции. Копыто пожал плечами: «Должно быть, замуж  выходит, если она в микву окуналась. Судя по всему, семья у них небедная. Комнаты у пани Гринберг дорого стоят».

Девчонка была высокой, стройной, черноволосой, с огромными, серыми глазами. Франтишек, невольно подумал: «Черт, я бы и сам, с удовольствием..., Нет, там такие люди, что не надо им дорогу переходить».

Франтишек вытер руки салфеткой:

-Завтра. Сегодня они к портнихе пойдут, заказы забирать. Это неудобно, много народу вокруг толкаться будет. В книжную лавку, на Маршалковской, она одна ходит, четвертый день подряд. По пути оттуда мы пани Анну и перехватим.

Хлороформ у них был наготове, быстрые лошади тоже. С железными дорогами Франтишек в таких делах предпочитал не связываться. В  Будапешт пока надо было ехать  кружным путем, через Вену. Это было опасно.

Хотя в Германию он намеревался отправиться поездом, незачем было терять время. Поляк вернулся к окну и присвистнул: «Идут. Она, конечно, на мать и бабку похожа. Все красавицы».

Хана Горовиц развернула кружевной, серый зонтик. Девушка подождала, пока мама и бабушка спустятся с крыльца пансиона: «Может быть, мне к ним самой сходить?»

-Не надо, - Ханеле посмотрела на окна чердака на другой стороне Иерусалимских аллей: «Мы с твоей матушкой их навестим, вечером, а ты,  - она коснулась белой, нежной руки внучки, - ты отдыхай. У тебя завтра важный день».

Старшие женщины были в шелковых платьях, головы прикрыты атласными, строгими тюрбанами. Они приехали в Варшаву неделю назад. Бабка усмехнулась: «Тот, кто нам нужен, пробудет в городе целый месяц. Время есть, но лучше заранее подготовиться».

Хана только кивнула. Она давно видела, что ее ожидает. Точно так же она видела, что ее отец, отправившийся в Стамбул, собирать польский легион для отправки его в Крым, на помощь англичанам, там и умрет, осенью.

Отца она любила.  Мицкевич, приезжая на мельницу, всегда возился с ней, гулял по лесу, читал ее стихи и рассказы. Хана уже несколько раз напечаталась, под псевдонимом.

-Жалко, что мы  с папой больше не увидимся, - подумала девушка.

-Он тоже любит читать. Я буду выходить из книжной лавки, лошади в его экипаже понесут. Бабушка, и мама все устроят. Он просто не сможет не помочь девушке. Так и познакомимся. Дальше будет все просто. Он хороший, добрый человек, и, конечно, будет любить меня. Как папа  маму, как дедушка  бабушку. Как это бабушка сказала: «Но не советую тебе чрезмерно им увлекаться. Мне было немного больно, когда твой дед умирал. Я и не буду, - Хана улыбнулась. Чувствуя на себе восхищенные взгляды прохожих, она  пошла вперед.