-Стивен с ним плывет, - заметила Джоанна, - а Питер..., Сама понимаешь, он не может все это оставить. Он винит триады в том, что случилось, - женщина потушила папиросу: «Какая мерзость все-таки  торговля опиумом. Одурманивать целую страну, задерживать ее развитие..., Хорошо, что «К и К» от нее отказались».

-Конечно, я поеду, - кивнула Полина: «А что Пьетро, пишет тете Веронике?»

Джоанна указала на конверт.

-Он даже в экспедицию ходил, к инуитам. Я, конечно, против миссионерства. Религия, такой же опиум, но нельзя не признать, что церковь уделяет внимание образованию. Пусть по Библии, но люди там читать научатся.

-Не надо, дядя Поль, - весело отозвалась женщина: «Возьму саквояж, и к семи часам буду на вокзале. В воскресенье вернусь. Все вместе на лошадях покатаемся».

Она пожала руку отчиму и быстрой, легкой походкой завернула за угол. Поль проводил глазами ее изящную, в черной, соломенной шляпе голову. Отчего-то вздохнув, месье Мервель сверился с часами.

-Посидим с Джоанной, - ласково подумал он, - газеты почитаем..., В Journaldesdébats ее статья вышла, новая, с критикой Прудона..., Месье Гюго прислал главы своего романа, месье Тургенев тоже. «Накануне» называется. Джоанна его будет на французский переводить..., Тихий вечер..., - Поль улыбнулся. Он просто постоял, любуясь Гран-Плас, что купалась в заходящем солнце. Перекликались колокола церквей, на булыжниках щебетали птицы.

-Джоанна просила в писчебумажную лавку забежать, - спохватился Поль, - тетради заканчиваются. И вина надо купить, то бордо, что ей нравится.

Поль, даже выступая в суде, одевался скромно. Он надел свой потрепанный цилиндр,  и пошел по узкой рю де ла Коллин к магазинам на Грассмаркт.

Полина стояла у окна пансиона в Шарлеруа, отпивая кофе из фаянсовой, простой чашки. Городок был маленьким. Гостиница выходила на узкий канал, где стояли баржи с наваленным углем. На улицах пахло гарью. Прищурившись, она увидела в белесом тумане терриконы шахт. Экипаж был заказан на девять утра. «Дорога отличная, мадам, - поклонился хозяин, - за час вы туда доберетесь. Кучер вас подождет».

Полина присела на подоконник и закурила. Она вспомнила такую же дымку за окном ее комнат в Оберлине. Тед тогда прислал письмо из Бостона: «Я бы хотел навестить свой alma mater, кузина Полина, на рождественские каникулы. Если вы остаетесь в городе, мы можем встретиться».

-И встретились, - Полина стряхнула пепел в корзину для мусора.

Они поужинали в гостинице Теда. Оберлин рос, сюда приезжали родители цветных юношей и девушек, что учились в колледже. В  городе, один, за одним открывались  пансионы,  рассчитанные, на обеспеченных людей. «Мы тогда бордо пили, красное, - Полина все еще глядела на туман, - а потом Тед пошел меня домой провожать».

Полина снимала комнаты с отдельным входом. Ее хозяйка была вдовой первопроходца, и приехала в Огайо, еще, когда на месте Оберлина простиралась голая прерия. Пожилая женщина не страдала никакими предрассудками.

-Разные вещи случались, - усмехнулась миссис Каргилл, - помню, повздорила со стариком своим. Мы тогда молодые оба были, горячие. Тарелки расколотила, лошадь вывела из конюшни и крикнула: «Уезжаю на запад, и не ищи меня!». Ружье взяла, конечно, - она подмигнула Полине.

-Вернулась, через месяц, и помирились, - томно добавила миссис Каргилл.

-А месяц что делали? - поинтересовалась Полина.

Пожилая женщина улыбнулась и подтолкнула Полину: «Седьмой десяток мне, а до сих пор его иногда вспоминаю. Хорош был, - она вздохнула, - не сказать как.  Индеец. Звал меня, туда, в горы. Но я замужем была, - миссис Каргилл развела руками, -  да и любила старика своего».

Тед поднялся в ее комнаты и остался до утра.

-Я сразу ему все рассказала, - Полина одевалась, - и что я не девственница, и что я встречалась с Джоном..., А он отмахнулся: «Это неважно, Полина. Я тебя люблю, и, если ты хочешь..., - Тед замялся. Полина положила белокурую голову ему на плечо и отчего-то вспомнила, как Джон вынимал лепестки фиалок из ее растрепанных волос.

-И целовал меня, - девушка почувствовала, как глухо, горько ноет сердце.

-Тед хороший человек, он меня любит. Я это еще в Бостоне заметила..., Я привыкну к нему. Он образованный, умный, прогрессивный..., И дядя Натаниэль с тетей Бланш,  они  замечательные. И Бет..., Не думай о Джоне, ты его больше никогда не увидишь, - приказала себе Полина. Она приподнялась, и поцеловала Теда: «Хочу, милый. Летом можно будет пожениться по лицензии, в Бостоне».

-Полина..., - он помолчал: «Наши дети будут цветными. У меня в паспорте указано, что...»

-Когда-нибудь, - твердо сказала девушка, прижавшись к нему, - это все закончится, милый. Обязательно. Просто надо верить и бороться, вот и все.

-Дети..., - Полина надела шляпку из черной, итальянской соломки и взяла ридикюль. Дома, в Брюсселе, она поменяла платье. Женщина была в строгом, закрытом траурном туалете. На груди, среди гагатовых ожерелий, висело скромное распятие.

-Никогда не появятся детей, - Полина вышла на улицу и поежилась. Утро было прохладным.

Она вспомнила изящный кабинет врача в Ричмонде. Полина поехала в Виргинию, к лучшему гинекологу Америки, доктору Меттауэру. Доктор улыбнулся: «Миссис Фримен, вы здоровая женщина. Никаких препятствий к зачатию я не вижу. Не теряйте надежды, вы всего пять лет замужем. Я видел браки, где дети рождались и на десятый год».

Меттауэр откинулся в кресле и добавил: «Я читал о вашем муже. Тед Фримен, из Лоуренса, в Канзасе».

Полина кивнула и насторожилась.

Врач наставительно поднял палец: «С другой стороны, миссис Фримен, природу не обманешь. Господь против смешения рас. Видите, - Меттауэр тонко улыбнулся, - вы, белая женщина, не можете забеременеть от цветного. Это знак свыше».

-Я атеистка, - Полина положила на стол деньги за прием и едва сдержалась, чтобы не хлопнуть дверью.

Она смотрела на бесконечные, хмурые поля по обеим сторонам дороги, на серые крыши домов. Стерев слезы со щек,  Полина велела себе:

-Просто живи. Делай свое дело. Ты говорила с дядей Полем. Он не занимается разводами, а ты будешь. Не выступать в суде, конечно, а просто советовать женщинам, собирать документы..., Чтобы не было такого, как с детьми Виллема. У нас женщина совершенно бесправна. Муж может забрать детей, она не владеет имуществом, не в состоянии открыть счет в банке, без его разрешения. Хоть как-то надо им помогать.

Полина вскинула подбородок и возница обернулся: «Флерюс, мадам. Изволите у монастыря вас подождать?»

-Будьте так любезны, -  Полина увидела  мощную, в три человеческих роста,  каменную стену и огромные, глухие ворота. Дул холодный ветер, начинал накрапывать дождь.

-Отсюда не сбежишь, - женщина услышала размеренные удары колокола, - бедное дитя, тринадцать лет ей. Три года она здесь сидит. Как ей сказать, что ни матери ее в живых нет, ни брата...- Полина перекрестилась и постучала массивным кольцом в калитку. Там раздалось какое-то шуршание, узкая щель открылась. Полина достала из ридикюля американскую визитку с адресом на Пятой Авеню и протянула ее монахине: «Я родственница вашей воспитанницы, Маргариты де ла Марк, - вежливо сказала Полина, - доложите, пожалуйста, матери-настоятельнице, что я хотела бы увидеть девочку».

Щель захлопнулась, пошел дождь. Полина, развернув шелковый, черный зонтик, стала ждать.

Девочек в монастырской школе поднимали в четыре утра летом, и в пять, зимой. Они жили по двое, в крохотных кельях, с узкими кроватями и деревянным столом. У каждой был маленький шкафчик. Сестры обыскивали полки каждую неделю.  Воспитанницы складывали туда письма из дома, а иногда сласти, что привозили им матери, тети или старшие сестры. Маргарите присылал почту только брат , аккуратно, два раза в месяц. Она знала, что гувернер в пансионе Виллема сначала посылает письма их отцу, на просмотр. Но Виллем и не писал, ни о чем подозрительном. Брат рассказывал ей о своих занятиях, о Швейцарии, о том, как они с отцом ездили в Ренн.