- Моя мать была дочерью Израиля, только я ее не помню, кузен Джон.

Ее темные косы бились на ветру, трепетали огоньки, над прерией садилось солнце. Юноша увидел светло-голубые глаза Амады: «Господи, позаботься о ней, пожалуйста. Где бы она ни была».

Портье в отеле Вилларда, на Пенсильвании-авеню, листая поданный ему паспорт, понял, что никогда еще не видел русских. Мистер Волков, новый постоялец, носил отменный, серого льна, летний костюм. На манжетах крахмальной рубашки посверкивали бриллианты запонок. Пахло от него сандалом. Саквояжи у нового постояльцы были от Гойяра. По-английски он говорил без акцента. Гость поднял бровь, когда портье похвалил его язык:

- Мы, русские, очень талантливая нация.

По бумагам мистер Волков был дворянином. Он проживал в Санкт-Петербурге, столице империи. Он объяснил, что путешествует, портье вспомнил прусские и французские штампы у него в документах. Мистер Волков собирался познакомиться с Америкой. Гость взял хороший, двухкомнатный номер. Он попросил принести холодной воды, лето в Вашингтоне было жарким и влажным, сварить кофе и послать мальчика за газетами.

Оставшись один, гость снял пиджак, и распахнул окно. Мистер Волков внимательно пролистал The Daily Evening Star. Внизу звенели омнибусы, кричали мальчишки, разносившие лимонад. Как Макс и предполагал, сведения, что он прочел в New York Evening Post, сойдя с пакетбота, оказались верными. Некролог, за подписью президента Гранта и министров, сообщал о безвременной кончине верного сына американского народа и талантливого военного. Церемония похорон должна была состояться сегодня, на Арлингтонском кладбище. Вел ее кузен погибшего генерала Горовица, раввин Горовиц, из Сан-Франциско.

- Он в отеле Вилларда не будет останавливаться, - смешливо пробормотал Макс, - здесь бекон на завтрак подают. Они, наверняка, у покойного Дэниела в особняке живут. Вместе с Аталией, - он потянулся и забросил руки за голову.

На кладбище Максу делать было нечего. О кузене Дэниеле он не скорбел. К тому же, судя по статье, на погребении собирался присутствовать президент Грант. Постороннего, с русским паспортом, к могиле бы не пустили.

- Тем более, - Волк курил папиросу, - приехала Бет..., Не надо родне знать, что я здесь. Аталия меня, разумеется, не выдаст.

Русский паспорт, настоящий, надежный, ему устроил пан Крук. Волк до сих пор называл родственника именно так. Федор Петрович сделал это в благодарность за сведения о жизни семьи. Получал их Волк у Юджинии.

Он аккуратно, несколько раз в год навещал Париж. Макс виделся со своими поверенными. Квартира и акции приносили отличный доход, его книги переиздавались. Невестке он говорил, что находится в городе по поручению таинственного, как Макс его называл, «комитета». Волк не хотел появляться на рю Мобийон. Дети, Пьер и Жанна, могли проболтаться о визитах дяди. Максу, с его занятиями, это было совсем ни к чему.

Последние несколько лет он провел между Германией, Польшей и Россией. Федор Петрович ни о чем не подозревал. Волк, с наслаждением, отпил крепкого кофе:

- Император обречен. У нас целая организация, у нас инженеры, техники..., Мы начнем с царского поезда, а, если попытка будет неудачной, доберемся и до дворца.

Комитет, глубоко законспирированная, террористическая ячейка «Интернационала», действительно существовал. Макс, на подпольном съезде организации, добился ее создания.

- После нашего поражения в парижской революции, - сказал Волк товарищам, - понятно, что власти коммунизма можно достичь только путем безжалостного уничтожения правящих классов. Буржуа, дворян, попов, - здесь он вспомнил каноника Корвино, и поморщился, - а также военных и высшей аристократии.

Они сидели в кабачке на берегу Женевского озера. Любой бы принял компанию за экскурсантов, с альпенштоками и биноклями. Женщины были в коротких, по щиколотку, юбках без турнюров, с шотландскими пледами. У Макса в руках красовался альбом с гербарием альпийских растений. В склеенных листах он перевозил деликатные документы. Волк посмотрел на темно-синюю воду, и отпил лимонад: «Только этим путем, товарищи». Ячейку он сколачивал больше года, работа еще не была закончена.

Макс связался с исполнительным комитетом «Народной Воли», с ирландскими фениями и старыми соратниками, инженерами из Германии. Они провели тренировочную акцию, подорвав железнодорожные пути в Польше. Три вагона сошло с рельс, погибли два десятка человек. Макс отмахнулся: «Когда рубят лес, никто не думает о щепках, товарищи». В Америке, он собирался найти своих приятелей, бывших аболиционистов. Максу нужны были крепкие, смелые, спокойные люди с техническими специальностями. Он достал блокнот: «Навещу Аталию, как я Юджинию навещаю, - он усмехнулся, - и поеду в Чикаго».

В Париже Волк останавливался, с бельгийским или американским паспортом, в хорошем, скромном католическом пансионе у аббатства Сен-Жермен де-Пре. Кузина Эжени приходила к нему почти каждый день. Волк, в постели, выслушивал семейные новости. Он улыбался, целуя женщину:

- Я бы им всем непременно написал, Эжени. Но у меня требования безопасности..., - он неопределенно поводил рукой. Женщина кивала. Макс знал, что Федор Петрович тоже появляется в Париже, несколько раз в год. Волк присвистнул, глядя на блокнот:

- Пан Крук Эжени до ее смерти в покое не оставит. Однако он ее хотя бы больше не бьет, кажется. И что ему еще надо? У него в Санкт-Петербурге есть содержанка, эта самая Соловьева.

Соловьеву Максу надо было соблазнить. Через нее Волк хотел добраться до любовницы императора, Долгоруковой.

- Но сначала, - сказал он себе, - сначала Аталия и маленькое мероприятие, что пан Крук поручил мне устроить в Лондоне. Не сейчас, немного попозже. Деньги он заплатил отменные, - Макс зевнул, -заодно доктора Кроу повидаю. Думаю, она мне будет рада.

В лондонском деле Макса беспокоила кузина Марта. Он даже написал родственнику, что, по его, Волка, прикидкам, безопаснее все устроить не в Лондоне, а в Дублине. Никто ничего бы не заподозрил. Ответственность за взрыв взяли бы на себя ирландские фении.

- Их повесят, рано или поздно, - лениво размышлял Макс, - бомбой больше, бомбой меньше..., - но родственник уперся, и упрямо настаивал на Лондоне.

- Еще застань его в Лондоне, - недовольно подумал Волк, - надо узнавать расписание его поездок..., Девчонку я бы Федору Петровичу привез, однако он хочет одновременно и от его светлости избавиться..., Интересно, - Макс усмехнулся, - чем это дядя Джон насолил пану Круку? Или, скорее, Российской империи..., - он свернул газету и насторожился. Из-за двери раздался знакомый, женский голос:

- Джон, Джейн, поторапливайтесь, экипаж готов. Папа приедет прямо на кладбище, вместе с военным министром.

- Их не было на доске с постояльцами, - Волк, в сердцах, швырнул газету в угол номера, - что они делают в гостинице? Хотя мой дядя, - он издевательски усмехнулся, - вряд ли собирается объявлять на весь Вашингтон, что он здесь. Я видел, у входа, мужчин в пиджаках. Наверняка, агентство Пинкертона прислали его охранять.

Оставаться у Вилларда было нельзя. В любую минуту Волк мог наткнуться на тетю с детьми, или, того хуже, его светлость. Он решил оставить саквояжи в номере и переночевать в другом пансионе, беднее, где-нибудь у Потомака.

- Дождусь отъезда Горовицей, - Волк, рассовывал по карманам портмоне и папиросы, - и приду к Аталии. Она меня не выдаст, никогда.

Он проследил, как закрытое ландо отъезжает от гостиницы. Вслед за ним направились еще два экипажа. Волк спустился вниз.

Джейн широко открытыми, синими глазами, разглядывала Пенсильвания-авеню. Она искоса посмотрела на Джона. Брат похудел. Лубок ему сняли, когда он вернулся в столицу. Джон ничего ей не рассказывал. Джейн подозревала, что брат просто не хочет об этом говорить. Девочка, украдкой, прочла в газете описание резни в Монтане, снабженное фотографиями. Она поежилась: «Господи, бедный мой братик...». Мать возила их в Белый Дом и в Конгресс. Они побывали в имении Джорджа Вашингтона, на Потомаке. Джейн в первый раз плыла на трансатлантическом пакетботе, первый раз видела Америку.