-Он ранен, - подумала Марта, лихорадочно осматривая море, - я сейчас увижу его, сброшу ему канат, перевяжу..., Все будет хорошо.

-Папа! - заплакал мальчик.

Туча на востоке стала рассеиваться, темно-зеленая вода заблестела под солнцем. Море было пустым, бескрайним. Марта увидела, как выгибаются под ветром лохмотья, оставшиеся от паруса.

Потерявшую управление лодку несло на север.

В кабинете, выходящем окнами на Летний Сад, было тепло. Пахло хорошим кофе. Бумаги, разложенные по большому, дубовому столу,  шевелил свежий ветер из распахнутой форточки. Он курил, откинувшись в кресле, глядя на золотую, рыжую листву деревьев на противоположном берегу Фонтанки. Небо было голубым, ярким. Федор, стряхнув пепел, потянув к себе папку, недовольно взглянул на карту империи.

После заключения мира, еще весной, он приказал доставить себе списки британских пленных, на всякий случай. Супруга призналась, что один из ее родственников служил военным капелланом, а его жена была медицинской сестрой. Обмен пленными предполагалось завершить к концу лета. Федор хотел проверить, нет ли этих людей среди тех, кого надо было отправить в Британию. У него уже было несколько человек, которые согласились работать на Россию, за деньги, разумеется. Федор весело думал: «Может быть, и кого-то из дорогих родственников удастся перекупить». Фамилии Корвино он не нашел, но, пробегая глазами списки, замер. Он сцепил, зубы и просмотрел сопутствующие бумаги. Мисс Марта Бенджамин, девятнадцати лет от роду, взятая в плен у Малахова кургана, пропала из Симферополя, как сквозь землю провалилась.

-Дураки, - процедил Федор, хлопнув рукой по папке, - какие дураки у нас сидят на местах! Американка..., - он, на мгновение, закрыл глаза.

Жена, сколько пощечин он ей не отвешивал, утверждала, что ничего не знает. Она была беременна, чуть ли ни с первой брачной ночи, смешливо понял Федор, и он не хотел ее бить слишком сильно. Она только плакала и повторяла: «Никогда о ней не слышала. Пожалуйста, пожалуйста, не надо больше...»

Федор зацепился за то, что Бенджамин была сестрой милосердия. На одном из светских приемов, он, осторожно поинтересовался у вернувшейся из Крыма госпожи Бакуниной, не помнит ли она этой девушки.  Жену, он, разумеется, в такие места не брал. Весь город знал, что госпожа Воронцова-Вельяминова, женщина скромная, домашняя, и набожная, предпочитающая молитву суетным развлечениям,

-Разумеется, Федор Петрович, - улыбнулась дама, -  она была очень, очень способная. Даже господину Пирогову ассистировала на операциях. Я ее хотела забрать в Петербург, однако она прислала письмо, что больше не сможет приходить в госпиталь. Должно быть, - весело заметила Бакунина, расправляясь с пирожными на своей тарелке, - встретила какого-нибудь молодого офицера...

-Еще не хватало, чтобы она в Петербурге появилась, - зло подумал Федор, поднося к губам чашку с чаем.

Ему очень не нравилось, что его собственный брат и эта самая мадемуазель Марта исчезли из Крыма в одно и то же время. Федор не верил в такие совпадения, хотя,  как он усмехался про себя, если бы ни, совпадение, он бы, не оказался в одном полицейском участке со своей будущей женой.

Когда Пирогов приехал из Крыма, Федор, несмотря на опалу великого хирурга, - императору не понравился его доклад о положении дел в армейской медицине, - пригласил врача осмотреть жену.

Они пили кофе в кабинете и Пирогов, затянулся сигарой: «Все в порядке у Евгении Александровны. К Рождеству ждите прибавления в семействе. Женщина она молодая, здоровая, сложена отменно. Все пройдет хорошо».

Жена сказала ему, что беременна, в первый же месяц после венчания. Федор тогда позволил ей прогулки, вместе с ним, разумеется.  Они ходили по аллеям Летнего Сада. Жена молчала, опустив голову.  Он, наставительным тоном, рассказывал ей что-то душеполезное, из проповедей отца Иоанна, или просто главу из Евангелия. Он заставлял ее молиться каждое утро, говоря, что долг жены и матери, воспитывать детей в духе христианских заповедей.  Федор сам водил ее на службу по воскресеньям.  Он знал, что в городе у него появилась нужная ему репутация, серьезного, ответственного человека, заботящегося о благе своей семьи и страны. Он вошел в состав комитета по судебной реформе, от Министерства Юстиции, и аккуратно посещал все заседания.

Федор выведал у Пирогова описание этой Марты. Разглядывая карту империи, он буркнул себе под нос: «И что? Телеграф у нас проведен только в Москву и Варшаву. Пока распоряжение до Сибири доберется, еще год пройдет. Конечно, - он придвинул к себе сводку из Кавказа и Туркестана, - я, все равно, отправлю приказ, но ведь на местах у нас истинные дуболомы сидят. Они его в папку сложат, и даже не вспомнят».

В газетах делали вид, что на окраинах империи все спокойно. Федор, после того, как Дубельт ушел в отставку, временно управлял Третьим Отделением. Он понимал, что на постоянный пост его не назначат, слишком он был молод. Однако будущий начальник, граф Шувалов пообещал ему руководство Третьей Экспедицией, контрразведкой.

-Надо будет постепенно забирать у Первой Экспедиции дела революционеров, - Федор поставил пометку в своем блокноте. Пока что, он надзирал и за печатью. Работы было много. Его величество распорядился постепенно готовить общественное мнение к принятию реформ. Разумеется,  они не публиковали ничего того, что бы могло разубедить обывателя в силе российского оружия. После проигранной войны это было особенно важно.

В передовицах сообщалось, что Шамиль  почти разгромлен, а туркестанские ханы покорны империи.

-Надо кончать с этими ханами, - вздохнул Федор, пробегая глазами ровные строки, - пишут, некие Нурмухамедов и Ахмар-хан, кем бы он ни был, сколотили шайку, нападают на русские военные посты, берут солдат в плен..., Господи, - он перекрестился, - инородцев полна империя, еще к покорности их приводить.

-Обед готов, - сказал робкий голос из-за двери. По выходным он ел с женой. В будние дни Федор оставался у себя на Фонтанке, посылая жандарма через Пантелеймоновский мост за обедом, или встречаясь с нужными людьми в ресторанах. Он приходил домой поздно. Жена накрывала холодный ужин. Она сидела, сложив руки на коленях, ожидая, пока можно будет убрать со стола.  За едой он читал ей что-то из газеты. Он запретил ей любые книги, кроме Библии. Кабинет и библиотека были закрыты на ключ. Отмычку ей было сделать не из чего. Федор знал, что жена таким заниматься не будет. Он постоянно ей напоминал о том, что жизнь ее родственников зависит от ее поведения.

Номер The Times, с особо напечатанной, фальшивой страницей некрологов, он давно сжег. Жене было запрещено выходить из дома без сопровождения, впрочем, жандармы внизу ее бы все равно не выпустили. Федор сам заказывал провизию, сам покупал ткани, и приглашал к ней портниху, наблюдая за примерками.  У Евгении Александровны была слава благочестивой дамы. Федор, от ее имени, сделал большое  пожертвование в новый Воскресенский  женский монастырь.

-Когда она родит, - Федор, поднимаясь, потушил папиросу, - он не курил при жене, заботясь о ее здоровье, - можно будет ослабить надзор. От ребенка она не сбежит. Все же мать, у них такая природа. Пусть сидит, кормит, следующим годом опять забеременеет...

Она была в закрытом, темном платье, со скромной ниткой жемчуга на шее, с таким же простым, серебряным крестиком. Федор, конечно, дарил ей драгоценности, так было положено. Живот уже чуть выступал. Федор, ласково положив на него руку, поцеловал ее в прохладную щеку: «Как там малыш?»

-Хорошо, - лазоревые глаза смотрели на персидский ковер. «Спасибо».

Она была молчаливой. Хотя в постели, - Федор усмехнулся про себя, - она стонала, кричала, делала все, что он ей велел, а велел он многое. Даже во время постов он настаивал на том, чтобы спать в одной кровати. Ему нравилось покорное, теплое тело рядом, нравилось ощущать, что она принадлежит ему, навечно.