Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— А что там? — спросил мальчик, ловко орудуя веслами. «В Джеймстауне?»

— Там наша колония, английская, — ответил Ник. «Вы там поживете с матушкой, пока я отправлюсь на Карибы, а следующей весной вернусь, и все вместе поплывем в Плимут, домой».

— А в Англии что? — все не отставал Александр.

— А в Англии ты пойдешь в школу, — угрожающим голосом заметила мать. «Твой дядя Уильям как раз к тому времени будет заканчивать Итон, туда я тебя и отдам, на его место, так сказать».

— Латынь как раз тебе там пригодится — со значением заметил капитан, и, поднявшись, велел:

«Сбрасывайте трап, поднимаем якорь!»

— Раз уж я здесь, — сказала Полли, повернувшись к Нику, — то я твоему корабельному врачу буду помогать, ну, и на камбузе, разумеется, тоже. Прямо сегодня и начну.

— Ну, идите, устраивайтесь, — велел Ник, когда они оказались на палубе.

Он встал к румпелю, и, хозяйским взглядом посмотрев на корабль, пробормотал: «Паруса залатали, канаты поменяли, починили кое-что — ты, девочка моя, просто красавицей стала».

— И была такой, — хмыкнул Девенпорт, разворачивая карту.

— Все же, — Ник ласково погладил теплое дерево борта, — хочется прийти к своим в лучшем виде, так сказать. Ну, что, мистер Девенпорт, дорога тут прямая, с пути не собьемся, все время на юг.

— Думаю, — Ник посчитал в уме, — если нам повезет с ветром, недели через две уже будем на месте. Ну, с Богом, — он повернул румпель, и «Независимость», чуть наклонившись, стала выходить из бухты.

Капитанская каюта — небольшая, уютная, освещалась фонарями, что висели на переборках.

— А сколько вы убили белых медведей, дядя Николас? — открыв рот, разглядывая шкуру, что была брошена на дощатый пол, спросил Александр.

— Да больше десятка, — улыбнувшись, ответил капитан. «Ты не отвлекайся, пожалуйста, мы только начали».

Полли, что шла с камбуза с оловянной миской в руках, вдруг остановилась, услышав голос сына.

«Gallia est omnis divisa in partes tres, — читал Александр, — quarum unam incolunt Belgae, aliam Aquitani, tertiam qui ipsorum lingua Celtae, nostra Galli appelantur. Hi omnes lingua, institutis, legibus inter se different».

Она стерла слезу со щеки, и, постучав, весело сказала: «На обед рыбный суп с пряностями и свежий хлеб. Я взяла закваску, так что до самого Джеймстауна ни одной галеты вы больше не увидите».

Николас встал, и, забрав у нее еду, повернувшись к Александру, велел: «Сейчас пообедаем и будем заниматься дальше, а потом ты ляжешь спать, мой дорогой юнга».

— А вы, дядя Николас? — поинтересовался мальчик.

— А я, — Ник ласково посмотрел на Полли и незаметно ей подмигнул, — пойду стоять свою вахту.

На палубе дул свежий, северный ветер. Полли, запахнув кашемировую шаль, поднялась наверх, и сразу увидела его — Ник стоял на носу корабля, вглядываясь в бескрайнее, уже темное, чуть волнующееся море.

— Здравствуй, — тихо сказал он, почувствовал легкий запах роз, — здравствуй, любимая.

Господи, как же я счастлив.

Женщина прижалась к нему сзади, положив голову на плечо, и шепнула: «Посмотри».

Ник обернулся — шелковое платье цвета граната, с глубоким вырезом, облегало большую грудь, сквозь кружева, — светлее стройной шеи, — мерцала смуглая кожа, и вся она была — ему вровень, высокая, с разметавшимися по плечам темными волосами.

— Иди ко мне, — попросил он, и, устроив ее перед собой, обнимая, тихо сказал: «Никогда, никогда тебя не отпущу, Полли. И ты тоже, — будь со мной, любимая».

— Буду, — она раскинула руки, шаль забилась на ветру, и Нику показалось, — на одно мгновение, что она — будто перелетная птица, что, стоя на скале, распахнув крылья, — готова броситься в пропасть.

Белые паруса заполоскали под сильным порывом ветра, волна ударила в борт «Независимости», — и Полли, смеясь, подставила ему пахнущие солью и цветами, темно-красные губы.

Эпилог

Тула, 9-10 октября 1607 года

В избе было промозгло и сыро. Федор потянулся, и, открыв глаза, увидел в неверном свете раннего утра рыжий затылок сына. Петя спал, укрывшись грязным, прожженным кафтаном, уткнув голову в сгиб руки. «Не буду поднимать, — решил Федор. «Четырнадцать лет, в седле, и с мечом который день, — пусть отдохнет мальчик».

За ставнями был слышно ржание коней, скрип колес и чей-то мат — войско потихоньку просыпалось. Он пошарил рукой рядом с лавкой, и, опираясь на локоть, отхлебнул кваса. — Четвертый месяц мы тут, — усмехнулся про себя Воронцов-Вельяминов. «На совесть итальянцы здешний кремль построили, ничего не скажешь. Сколько ядер мы потратили, а все равно — стоит. Ну да ладно, опосля завтрашнего дня — не будет более».

Мужчина поднялся, и, закинув руки за голову, потянувшись мощным телом, — сладко зевнул.

Одевшись, перекрестившись на образа, он вышел на двор, — лил бесконечный, мелкий, осенний дождь, — и, окунув рыжую голову в чан с ледяной водой, вытерев лицо, сказал:

«Хорошо!»

— Федор Петрович! — крикнули с улицы. Кровный, гнедой жеребец танцевал под боярским сыном Кравковым. «Они там, в Кремле ночью зашевелились, пойдемте, посмотрим, что такое!».

— Сейчас, — Федор вернулся в избу и, отодвинув пестрядинную занавеску, сказал: «Государь, я к Тайницкой башне, вроде задвигался Иван Исаевич сотоварищи. Вы потом подходите, хорошо?»

Шуйский открыл один карий, покрасневший, смертельно усталый глаз, и велел: «На плотину отправь кого-нибудь, там еще десять сотен мешков должны подвезти, как ты вчера велел, Михаил Васильевич этим занимается».

— Петр пойдет, — Воронцов-Вельяминов коротко поклонился, и, погладив сына по голове, шепнул: «Петька, давай, просыпайся, дуй на плотину, проследи там — чтобы все в порядке было. И Михайлу Скопина-Шуйского смени, пусть хоша поспит немного, он там с вечера еще».

Сын кивнул, и, вскочив, стал одеваться. «Вы там осторожней, батюшка, — сказал он, когда Федор, пригнув голову, уже выходил в сени.

Мужчина обернулся, и, усмехнувшись, сказал: «Раз уж меня, Петр, под Кромами, Ельцом, и Москвой не ранило, так уж тут — вряд ли, у этих и ядер не осталось уже, только пищали. А ты тако же, — велел он, — не лезь на рожон».

Петя распахнул ставни, и увидел, как отец садится на огромного, вороного жеребца. Он украдкой перекрестил мощную спину и пробормотал: «Хорошо, что Степа в Андрониковом монастыре, там хоша безопасно».

Копыта жеребца разъезжались в жирной, черной грязи. Плотина — огромная, с полверсты длиной, перегораживала Упу, равнина была залита водой, — по горло человеку, и Федор, с высоты своего роста, увидел в темной, стоячей реке вздутые, посиневшие трупы.

— Сие те, с виселиц, что ли? — спросил он Кравкова. «Государь же велел — не снимать их, пока костей одних не останется».

Кравков ухмыльнулся: «Нет, Федор Петрович, те висят, как и положено им, — он показал себе за спину.

Федор обернулся и увидел на правом берегу реки, на сухом, высоком холме неподалеку от лагеря тучу воронья. «Два десятка той неделей вздернули, да, — вспомнил он, — тех, что из Кремля пытались выбраться, и тех, что Болотников разговаривать заслал. Петька тоже вешал».

— Это они, — показал Кравков на мокнущие под бесконечным дождем белые стены тульского кремля, разбитые артиллерией царского войска, — своих мертвых выбрасывают. Ну, по тому ходу в Тайницкой башне.

— Ну, посмотрим, что они на этот раз выбрасывать собрались, — процедил Федор, и, окинув зорким взглядом плотину, крикнул: «Михайло!».

Скопин-Шуйский, — невысокий, легкий, на белом, изящном жеребце, — спустился на правый берег. Подняв голову, преданно глядя на боярина, он сказал: «Мешки все привезли, Федор Петрович, будем класть в те места, что вы вчера велели».

— Ты езжай, поспи, — сварливо велел Федор юноше, — сейчас мой Петька сюда явится, а, впрочем, вот и он. Покажи ему тут все, он сделает. Поехали, Иван, — Воронцов-Вельяминов пришпорил коня, — они тут сами справятся.

609
{"b":"860062","o":1}