— Джованни, — раздался с порога тихий голос.

— Пьетро, — сказал Джованни, еле дыша. «Я тебя прошу, не надо. Не смотри. Пожалуйста!»

— Отойди, — сказал Петя. «Не заставляй меня отталкивать раненого. Отойди, Джованни».

Ди Амальфи отступил в сторону.

Воронцов стоял над Изабеллой, глядя на изорванное платье, на обезображенное лицо, на изломанные, окровавленные пальцы, на багрово-синюю полосу на шее. Краем глаза он увидел что-то маленькое, тоже мертвое — как и все вокруг, как и он сам.

Это была та собачка, что он подарил ей — еще давно, когда они впервые встретились. Петя внезапно, всем телом, вспомнил удар, отшвырнувший его, шестилетнего, к бревенчатой стене горницы.

Щенок, еще секунду назад такой живой, судорожно дергался на полу, и под разбитой его головой растекалась кровь.

— Матушка, — заплакал Петя, «что же это…

— Иди, сыночек, — раздался голос матери. «Иди, милый мой. Только как будешь идти — не оглядывайся».

Мальчик медленно пошел к полуоткрытой двери, за которой были темнота, и холод, и снег, и свист ветра, чувствуя, как с каждым шагом покидает его тепло и свет, что оставались за спиной.

— Не оглядывайся, — услышал он сзади.

Не оглянувшись на скрип двери, не сознавая, не понимая, что делает, не слыша ничего вокруг, Петя опустился на колени рядом с ее телом и стал распускать косы. Тяжелые, блестящие, каштановые волосы упали ему в руки. «Как вода, — подумал он, пропуская их сквозь пальцы.

Поднеся ее локоны к губам, он вдохнул запах роз, и, опустившись на пол, прижался к ним лицом.

— Зачем жить? — на мгновение подумал он, и вдруг увидел, как блестит что-что в ее изуродованной руке. Это был раздавленный медальон.

— Любовь моя, — сказал тихо Петя. «Не волнуйся, с нашей девочкой все будет хорошо. Я никогда ее не покину.

А ты, — он почувствовал слезы у себя на глазах и прервался, — ты обрети покой в сени Господа. Мы будем молиться за тебя, Изабелла.

Он долго лежал так — обнимая ее тело, положив ей голову на плечо, — просто лежал, пока за разбитым окном не стали перекликаться первые птицы.

Он вышел в золотое сияние рассвета и сел на мраморную ступеньку лестницы.

— Спасибо, — сказал он, глядя на восходящее солнце. «Как ты?».

Джованни поморщился. «Кровь вроде остановилась. Переживу, ничего. Я его не убил, Пьетро. В саду, — я все обыскал, — никого нет».

Воронцов вдруг уронил голову в колени. Джованни увидел, как задергались его плечи и просто стал ждать.

Наконец Пьетро вытер глаза и сказал: «Ты возвращайся в Рим, а я поеду в горы. За ней».

— Нет, — тихо ответил Джованни. «Нет, Пьетро».

— Джованни! — простонал Петя, — там же моя дочь!

— Пьетро, — жестко сказал ди Амальфи, — ты не потащишь новорожденного ребенка через всю Европу. Тебе сейчас надо прийти в себя. Обещаю тебе, что буду за ней присматривать. Все будет хорошо, следующим летом ты ее заберешь.

— Ты прав, — Корвино все еще не поднимал головы. «Я на тебя надеюсь»

— Я же твой друг, — чуть улыбнулся Джованни. «С ней все будет в порядке, не волнуйся».

— Поеду обратно во Фландрию, — сказал Воронцов, и поднялся. «Пойдем, помогу тебе сесть в седло».

— Может, не стоит? Во Фландрию, я имею в виду, — осторожно поинтересовался Джованни.

«Ты же хотел уйти».

— Теперь мне не для чего уходить, — вздохнул Корвино. «А работать кому-то надо. Поехали, дружище, а то у тебя опять кровотечение началось, надо перевязать рану».

Джон распахнул окно и впустил в комнату жар летнего полдня.

— Ты-то сам как? Бледный еще, смотрю — спросил разведчик, оторвавшись от бумаг ди Ридольфи.

— Нормально, — махнул рукой ди Амальфи. «Отлежался. Ноет еще, конечно, но заживает вроде».

— С банкиром вы молодцы, все разыграли как по нотам. Жалко, конечно, что так вышло там, на вилле, — разведчик помолчал. «Может, перевести тебя от греха подальше?»

— И куда это? — устало спросил Джованни. «Даже не так — сюда-то ты кого пришлешь? Больше десяти лет работу строили, жалко ведь»

— А если Орсини тебя узнает? Он же бывает тут, у папы Григория. — Джон помедлил. «Ну, ты тогда будь осторожней просто, ладно?»

— А что Корвино? — тихо спросил Джованни.

Джон посмотрел в окно, на блистающий вдали Тибр: «Рано или поздно он придет в себя.

Сейчас ему тяжело, конечно».

Ты потом съезди туда, в горы, проверь, что с девочкой, денег им дай. Я сказал Корвино — пусть следующей весной ее забирает и увозит в Лондон. Все же проще путешествовать, когда ребенок постарше.

— Ну а ты что хочешь, за банкира? — Джон усмехнулся.

— Дай мне отпуск тогда, когда я об этом попрошу, — ди Амальфи увидел настороженное лицо разведчика и ворчливо сказал: «Да не волнуйся ты, она красивая женщина и отличный товарищ, но совершенно не в моем вкусе».

— Жаль, — хмыкнул Джон, — я уж было хотел вас повенчать.

— Нет, — Джованни потянулся и зевнул, — я, знаешь ли, люблю, когда у меня в постели не гремят кости, а наоборот — пышно и мягко. А венчать-то ее тебе зачем?

— Ну, вечно она вдоветь не может, во-первых, возьмет и влюбится в кого-нибудь. Не в того еще, упаси Бог, — начал разведчик.

— Может, конечно, — задумчиво сказал Джованни. «Хоть она и как я — головой думает, но женщина все же».

— Это ты еще себя не знаешь, — сердито ответил Джон. «Ты себе просто запретил чувства, а если разрешишь — это будет как лавина в горах, — не уйти. Уж поверь мне».

— Пока есть на свете милые и податливые любовницы кардиналов, — я в порядке, — отмахнулся Джованни. «Мне скоро сорок, не мальчик я, чтобы влюбляться».

— Ну, а во-вторых — продолжил разведчик, — Орсини, в аду ему гореть, не один такой на свете.

Конечно, не все такие настойчивые, но мало ли. Если она будет замужем, все же это как-то ее защитит от подобных ухажеров.

— Повенчай ее с Корвино, — предложил ди Амальфи. «Не сейчас, конечно, а через год. У него — дочь, у нее — тоже дети, всем будет хорошо».

— А и правда, — пробормотал Джон. «Надо будет попробовать».

— Кстати на, — протянул Джованни письмо. «Это от Марты».

Разведчик распечатал, прочел два, изящным почерком написанных слова, и улыбнулся:

«Молодец девочка».

— Где она сейчас? — повернулся Джон к ди Амальфи.

— В Женеве, бумаг своих ждет, — ответил тот.

— Прекрасно, просто прекрасно, — пробормотал Джон. «Поеду я отсюда — прямо туда».

— Ты же в Венецию хотел, — удивился Джованни.

— Там срок только в сентябре, — разведчик вдруг улыбнулся, — успею.

Марта стояла на берегу замерзшего канала, притоптывая ногами. Лицо под соболиной шапочкой, расшитой жемчугом, разрумянилось, изо рта вырывался пар.

— У твоего сына прекрасно, получается, — сказала ей Шарлотта Бурбонская, жена Вильгельма Оранского, обнимая ее за плечи. — Смотри, — она кивнула.

Внизу пронесся клубок руки и ног, и, рассыпавшись на отдельных детей, повалился на лед.

— Мама! — приподнялся Теодор. — Я всех обогнал. Ну, кроме Морица, — показал он, краснея, на высокого, тоже рыжеволосого мальчика, одного из сыновей Вильгельма.

— Морицу десять лет, а тебе пяти еще нет, — улыбнулась Шарлотта.

Девочки катались чинно, не обращая внимания на мальчиков, спрятав руки в муфты.

— И как ты с ними справляешься? — вздохнула Марта. — Семеро детей, и для шести ты не мать, а мачеха.

Шарлотта погладила свой начавший выдаваться вперед живот и вдруг ее красивые губы упрямо сжались:

— Ты, Марта, не знаешь, что такое — в монастыре быть.

— Не знаю, — согласилась женщина.

— Ну вот, — Шарлотта усмехнулась, — а меня туда родная мать двух недель от роду отдала, и до двадцати шести лет я больше ничего не видела. Сидишь там, за стенами, колокол звонит, измеряешь время — от заутрени до вечерни, и понимаешь, что так и умрешь — ничего не испытав. Крови пришли — и, думаешь, — впустую — зачем, все равно не носить тебе и не рожать, — женщина, сняв шапочку, встряхнула темными волосами.