- Все равно, в двадцать три года…, - он работал, как оказалось, во второй экспедиции Третьего Отделения. Вернувшись наверх, Марта велела переделать паспорт. Она стала старообрядческого вероисповедания.

- Пригодится, - решила женщина.

Выслушав Дизраэли, она кивнула:

- Хорошо, ваша светлость. Я должна предупредить, весной я уезжаю, по семейным делам, - премьер-министр увидел тень улыбки на бледных губах. Она поднялась. Лорд Биконсфильд тоже встал, он был много выше Марты.

- Я встречусь с мистером Гриффином, - предупредила женщина, - у меня есть на примете подходящий человек для афганской миссии.

Дизраэли, было, хотел спросить, куда она отправляется, но вздохнул:

- Все равно ведь не скажет. Как это, в Евангелиях? Та, что всегда шла навстречу. Правильно ее Мартой назвали, - он, неожиданно, склонился над тонкой рукой: «Но вы вернетесь, миссис Кроу?»

- Не было такого, чтобы я не возвращалась, - просто ответила Марта. Она смотрела поверх его седой головы на медленно темнеющее небо, на восток, где виднелись первые, слабые звезды.

Господин Гольдберг, с женой, как обычно, телеграммой предупредили о своем приезде хозяев пансиона «Черный лебедь». Господин ван Леер улыбнулся, показывая бланк супруге:

- Седьмой год они у нас отдыхают, всегда в одно и то же время. Могли бы и не тратить деньги на почту.

- Он очень организованный, - госпожа ван Леер зашуршала фламандской газетой, - наверное, банкир. И она очень аккуратная, - одобрительно добавила женщина: «Кухня после нее блестит».

Гольдберги были евреями, откуда-то из Голландии. Госпожа ван Леер, прислушиваясь к женщине, поняла: «Она во Франции выросла, не местная». Однако хозяева пансиона были людьми вежливыми, и любопытства не проявляли. Госпожа ван Леер поднялась:

- Седьмой год их видим, а как зовут, не знаем. Детей они никогда не привозили. Хотя, может быть, -она взяла из сейфа ключи от комнат, - у них и нет детей. К сорока им, обоим.

Гольдберги снимали две комнаты с отдельной кухней и ванной. В кладовке у госпожи ван Леер стоял ящик с их посудой. Господин Гольдберг привез ее шесть лет назад, когда супруги в первый раз заселялись в пансион. Приезжали они, почему-то, всегда в самый неудачный сезон, сырым, промозглым началом весны, и таким же ноябрем. Госпожа ван Леер поделилась с мужем своим удивлением. Фламандец пожал плечами:

- Должно быть, отпуска ему в другие времена не дают. Нам выгодно, комнаты не простаивают.

В гостиной у Гольдбергов стояло старое, кабинетное фортепиано. Госпожа ван Леер много раз слышала, как женщина играет мужу красивую, печальную музыку. От нее у деловитой фламандки почему-то всегда наворачивались слезы на глаза. В остальном постояльцы вели себя тихо. Онивставали поздно, ложились рано, и много гуляли. Госпожа Гольдберг покупала в лавках овощи и рыбу. Она пекла торты, угощая ими хозяев пансиона. Готовила женщина отменно. Гольдберги, после двух недель отдыха, уезжали, всегда оставляяя крупную сумму на чай.

Госпожа ван Леер оглядела чистые комнаты. Она провела рукой по крышке рояля, поправила серебряные подсвечники. В спальне пахло сухими травами. В «Черном Лебеде» в белье всегда клали саше. Атласное покрывало на кровати было откинуто.

- Француженка, - подумала госпожа ван Леер, - я видела, она французские газеты покупает. Но и голландские тоже. Любят они друг друга, - хозяйка пансиона много раз замечала, что Гольдберги, возвращаясь с прогулки, держатся за руки. У госпожи Гольдберг всегда был букетик цветов. Фламандка, наставительно, сказала мужу:

- Посмотри. Они не первый год женаты, а все равно, он цветы дарит.

Господин ван Леер затянулся трубкой:

- Это на отдыхе. Я уверен, что в Амстердаме, или, где они живут, он так не делает.

Хозяин пансиона на следующий день, смущенно улыбаясь, принес жене розы.

Госпожа ван Леер проверила кухню. Газовая плита была в порядке, светильники тоже. Она всегда оставляла постояльцам запас свечей. Фламандка знала, что еврейские женщины зажигают их вечером, в пятницу. Она никогда не видела, чтобы госпожа Гольдберг это делала. Женщина полюбовалась крепким, дубовым столом, стульями времен своей бабушки: «Впрочем, они чуть ли не с петухами ложатся. Или, может быть, он адвокат, в университете преподает..., - она пошла в кладовую за посудой: «Денег у них много, это ясно».

Гольдберги отлично одевались, у них был дорогой багаж. Маленькая, полная женщина носила шелковые платья, бархатные накидки и меха.

- Она очень скромная, - госпожа ван Леер, управлялась с ящиком, - у них это положено. Хотя дома она голову не покрывает, я видела, - госпожа Гольдберг была белокурая, с большими, серыми глазами. На ее детских, пухлых пальчиках блестело золотое, обручальное кольцо и еще одно, с небольшим бриллиантом.

Хозяйка пансиона ей немного завидовала. Господин Гольдберг, высокий, темноволосый красавец, с ухоженной, в легкой седине бородой, не отводил глаз от жены. Мужчина носил ее саквояжи, и часто возвращался в пансион с заманчиво выглядевшими свертками. Госпожа Гольдберг всегда улыбалась, глядя на него. Говорили они едва слышно, не повышая голоса. Лучше гостей найти было нельзя.

Госпожа ван Леер расставила посуду, и принесла букет роз. Она положила на большую, под шелковым балдахином, кровать конверт: «Добро пожаловать! Желаем приятного отдыха». Первым годом муж предложил господину Гольдбергу бутылку шампанского. Постоялец мягко ответил: «Большое спасибо. Мы привезли свое вино».

- И хлеб она сама печет, - хозяйка посмотрела в окно спальни, выходившее на канал. На деревьях еще не появились листья. Серая вода пузырилась под крупным дождем, лебеди, нахохлившись, сгрудились в заводи. На церкви Нотр-Дам забили колокола. Госпожа ван Леер перекрестилась и поспешила в столовую. Пора было накрывать завтрак для немногих постояльцев.

На железной дороге, ведущей из Брюгге на север, в Антверпен, тоже шел дождь, заливая стекла вагона первого класса. Пахло хорошим кофе. Мужчина читал письмо, устроившись на бархатном диванчике. Он отложил конверт и взглянул на хронометр. Он всегда проезжал Брюгге и ждал ее на маленькой станции Бланкенберге, по дороге в Брюссель. Ее поезд шел с юга. Он иногда думал, что живет ради того, чтобы увидеть дымок локомотива, темно-зеленые вагоны брюссельского экспресса. Она появлялась в двери, маленькая, в скромном, шелковом платье. Завидев его, женщина нежно улыбалась.

Через две недели они расставались, тоже в Бланкенберге. Давид велел себе не вспоминать об этом. Он избегал таких мыслей, до последнего дня, до последней ночи, до последней чашки кофе, что она варила на кухне номера в пансионе. Он знал, что и Элиза об этом думает. Ее серые глаза блестели слезами, он усаживал ее к себе на колени:

- Осенью, любовь моя. Осенью, в ноябре, мы встретимся. Так будет всегда, обещаю тебе.

Сестра писала, что у нее все хорошо, клиника процветает, а маленький Николас учится в Итоне.

- К сожалению, тетя Сидония не пережила зимы, - читал Давид, - смерть кузена Питера ее подкосила. Дядя Мартин справляется, как может. Кузина Марта перестроила особняк Кроу. Холланды вернулись в город, тетя Ева присматривает за дядей Мартином. Марта очень занята, скоро уезжает, а ее старший сын отправился на восток, в Индию и Афганистан. В этом конверте ты найдешь весточку для бабушки. Надеюсь, у нее все в порядке. Дядя Аарон на Святой Земле. Мария живет под крылом Судаковых, учится. Летом у нее и Моше, кажется, будет хупа. Передавай мои пожелания здоровья и благополучия Рахили и Шмуэлю..., - Давид вздохнул, затягиваясь дорогой папиросой.

Жене он говорил, что едет на консультацию. Рахиль привыкла к его отлучкам. Давид был известным хирургом, его приглашали на консилиумы по всей Европе. Сын, следующим годом, поступал в Лейденский университет. Он хотел изучать инфекционные и тропические болезни, как его дед. Жена, было, озабоченно, сказала: «Это опасно...». Давид развел руками: