Он сразу понял, что перед ним сын. Николай велел показать ему младшего Воронцова-Вельяминова, тайно, когда того привезли из Иркутска. Он был, как две капли воды похож на наследника престола, только волосы у юноши были рыжие.

-В нее, - вспомнил Николай. «Я говорил ей, сдохнет, как собака, в крови и грязи. Так и случилось. Старший сын у нее в Петра Федоровича получился. Ломали, ломали его, да только, боюсь, ничего у них не вышло. Но убивать его не след, инженер он отличный. Просто следить неустанно. Он думает, что мертвы все его родственники. Никакой опасности нет».

Он велел Дубельту беречь мальчика. Николай сварливо сказал: «Дуболомов, Леонтий Васильевич, у нас  хватает, а умных людей  днем с огнем не найдешь. Нельзя ими разбрасываться. Он далеко пойдет, Федор Петрович, поверь мне».

После того, как Дубельт ушел, Николай приказал  принести ему чаю. Подойдя к окну, он посмотрел на Петропавловскую крепость и взял с круглого стола маленький томик в невидной обложке.

-Пушкину ссылки хватило, чтобы сломаться, - хмыкнул он, листая страницы. «А этого надо на каторгу отправить, иначе он так врагом престола и останется. Удивительно хорошо пишет, конечно, - Николай нашел свое любимое место. Император, невольно вытер слезу:

- Падает роса на траву, в избах на берегу засветятся огоньки, стадо пригонят - тут-то я и ускользну тихонько из дому, чтобы посмотреть на мое озеро, и засмотрюсь, бывало. Какая-нибудь вязанка хворосту горит у рыбаков у самой воды, и свет далеко-далеко по воде льется. Небо такое холодное, синее и по краям разведено всё красными, огненными полосами, и эти полосы всё бледнее и бледнее становятся; выходит месяц; воздух такой звонкий, порхнет ли испуганная пташка, камыш ли зазвенит от легонького ветерка, или рыба всплеснется в воде, - всё, бывало, слышно.

-Господи, - вздохнул император, - родился же на свет человек такой. Ничего, пусть у расстрельного столба постоит. Пусть в Сибири, на каторге, побывает. Россию он  уже любит, а надо, чтобы меня полюбил.

Николай отпил чаю и улыбнулся: «В следующем году буду раз в месяц с мальчиком завтракать. Два у меня умных сына получилось, Alexandre и он. В Федоре я уверен. Нет у престола опоры более надежной».

Они ужинали в столовой. Было тепло, в стекла стучал мелкий, весенний дождь, горели свечи. Жандармы сидели в передней. Когда Степана привозили в город, они ночевали здесь, на квартире.

Стол покрывала белая, накрахмаленная скатерть, чай был горячим и крепким. Федор, после почти двух десяток лет казенного житья, любил уют. Кухарку он не нанимал, готовил сам,  и сам же  убирал. Он покупал хорошую мебель, фарфор, ковры, картины. Сюда хода его студенческим друзьям не было. Для работы ему сняли каморку у Сенного рынка. Там все было завалено пеплом и стаканами с остатками спитого чая.

-Это новое, -  Степан любовался морским пейзажем.

Федор подвинул к нему серебряную корзиночку с пирожными: «Ешь. Это я в той французской кондитерской брал, на Большой Конюшенной улице. Очень вкусные».

Он запрещал себе женщин. Он, конечно, знал, что делать, в Иркутске кадетам давали отпуска. Федор был брезглив,  и быстро понял, что безопасной станет только замужняя дама. Соблазнить скучающую жену одного из воинских начальников оказалось проще простого. Но здесь, в столице, с его работой, такое было совершенно невозможно. Немногие девушки из революционных кругов ему решительно не нравились, да и опасно было их подпускать близко, а жен литераторов и профессоров, тем более.

-Я не собираюсь портить себе карьеру, - напомнил себе в очередной раз Федор, когда хорошенькая француженка в кондитерской, как обычно, подмигнула  ему. «Придется подождать. Женюсь потом, Леонтий Васильевич порекомендует кого-нибудь. И Степан женится, не век же ему в Кронштадте сидеть. На войне свою преданность докажет, делом, и надзор за ним ослабят».

-Да, - кивнул младший брат: «Это Айвазовский, очень хороший живописец». Он стал выкладывать на стол книги: «Здесь все новое. Дюма, «Грозовой перевал» мисс Бронте..., Все проверено цензурой, - младший брат передал ему томики. Степан вздохнул:

-Все равно, дорогой мой, пока Шильдер эти книги не просмотрит, мне их в руки брать нельзя, сам знаешь. Но я завтра с ним и Якоби встречаюсь, покажу их. Рассказывай, что там у тебя в университете, - велел он.

Степан слушал и думал: «Ничего. Он изменится, обязательно. Я найду родственников. Федя с ними познакомится, и станет другим. Я знаю, так и будет. У нас нет ничего, кроме семьи, - он обвел глазами столовую и, откинувшись на спинку кресла, улыбнулся.

Косой свет полуденного, жаркого солнца заливал маленькую, с узкой кроватью, комнату. На деревянном столе стояла бутылка белого вина, рядом с бумагами, придавленными пистолетом. Пахло порохом, и, неуловимо, волнующе, апельсиновым цветом.

Пьетро разлил вино: «Это из Орвието, папа. Прошлогоднего урожая, неплохой букет. Сам понимаешь, - он развел руками, - с этой осадой у нас не так хорошо с припасами…, - он вздохнул. Франческо выпил и кивнул: «Отличное. Мне надо, - он внимательно посмотрел на сына, - довезти Лауру до Рончильоне, и ждать тебя там?».

-Да, - Пьетро взялся за письма из дома. «Там служит мой товарищ по Английскому Колледжу, отец Мерфи, он обвенчает нас. А потом…, - он не закончил и указал глазами на север: «Я все-таки уговорил ее уехать, хотя это стоило немалых трудов. В Риме, - мужчина усмехнулся, - нам обвенчаться негде. Его святейшество внес меня в список тех, кто отлучен от церкви. Там все командиры в легионе у синьора Гарибальди».

Папа римский бежал в Гаэту, откуда рассылал письма католическим монархам с просьбой о военной интервенции. В Риме была объявлена республика. Учредительное собрание лишило понтифика светской власти, собственность церкви была национализирована. Франческо, идя по улицам города, видя триколор, что развевался над крышами, шептал: «Не верю, не могу поверить».

-В общем, - заключил Пьетро, почесав пистолетом бровь, - со свежим шрамом, - Мерфи ирландец, он понимает, что такое борьба за свою независимость. Мы, скорее всего, покинем Рим. Гарибальди предлагал раздать оружие крестьянам, чтобы они, вместе с нами, противостояли французам, однако Мадзини боится. Но ничего, папа, - серые глаза блеснули, - мы будем бороться дальше.

-Тебя сколько раз ранили? - вдруг, спросил Франческо. «Только не ври. Маме я все равно ничего говорить не буду».

-Три, но легко, - Пьетро ухмыльнулся. «Волноваться не о чем. Спасибо, что ты приехал, папа».

Франческо положил длинные, сильные пальцы на руку сына: «Все же твоя свадьба, - ласково сказал он, - как я мог не приехать? За Лауру не беспокойся. Я пожилой человек, она женщина, нас не тронут. Доберемся до Швейцарии, потом поедем в Брюссель…, Мама будет рада, я уверен. Лаура ей понравится».

Пьетро покрутил темноволосой головой и развязал шнурки на воротнике старой, но чистой рубашки: «Думаю, рано или поздно они, как это сказать, привыкнут друг к другу».

Отец расхохотался и велел: «Читай.  Вещи все сложены, мы задерживаться не будем. Кассиева дорога  безопасна. К вечеру мы доберемся до Рончильоне».

-Я бы вам конвой дал, - задумчиво сказал Пьетро, просматривая письма, - но ведь он только  привлечет внимание. Лаура отличная наездница, ты тоже. Там  глушь, деревня, озеро Вико рядом, но все равно…, - он помолчал: «Я там крестьянина знаю, у него в доме устроимся. Побуду с Лаурой несколько дней и вернусь сюда».

Мать писала, о том, что в Лондоне  все спокойно: «Приехала Марта, из Америки, она очень способная девочка, дружит со Стивеном. Тот заканчивает Кембридж и собирается работать в Арсенале, в Вулидже, а больше, как ты сам понимаешь, нам знать не положено. Маленький Джон в Африке, исследует территории к северу от реки Оранжевой. Твой дядя очень занят, часто ездит на континент, мы его совсем не видим».