Они так всегда с нами поступают — отрубленную голову накалывают на пику, и ставят посреди городской площади. Чтобы неповадно было».

— Спасибо, — еле слышно сказала она. Пьер увидел, как чуть дернулась красивая, склоненная шея — будто от удара.

— Ваше величество, — он поклонился, и тихо, осторожно закрыл за собой дверь.

Только тогда она смогла заплакать.

На первом этаже Суконных рядов гомонила толпа. Там, внизу, была розница — лавки с чем угодно, от пряностей до шелков и кружева.

Торговцы кричали наперебой, в узких проходах толкались съехавшиеся ко двору нового короля провинциальные паны, — оглядывающие испуганными глазами столичных пани, — бойкие девицы и дамы мерили перчатки, поднимая вверх нежные ручки, прикладывали к груди отрезы тканей, трещали веерами.

Наверху, на галерее, стояла тишина, ровно в Мариацком костеле, чьи красные башни поднимались, напротив, на другой стороне Рыночной площади. Здесь, в маленьких, душных комнатах, был опт — здесь обсуждались условия сделок и подписывались контракты, — на огромных листах бумаги, с тяжелыми, сургучными печатями.

Рука, унизанная перстнями, потянулась к центру стола и, пошевелив горстку гвоздики, взяла одну. Торговец обнюхал пряность со всех сторон и аккуратно положил на маленькие весы.

Сидевший напротив молодой мужчина только поднял брови и чуть улыбнулся.

— Некоторые, — наставительно сказал торговец, — не будем называть их имен, — обваливают гвоздику в муке, смешанной с пеплом. Чтобы была тяжелее.

— Некоторые, — ответил синеглазый мужчина, — продают стружку дерева, выдавая ее за мускатный орех. У меня за спиной триста лет репутации дома Клюге, пан Замойский, не стану я такими вещами заниматься.

— Вы, пан Крук, молоды еще, — Замойский помял толстыми пальцами гвоздику. «Она просушена на совесть».

— Да уж знаем, как пряности хранить, — усмехнулся второй купец.

Замойский потянулся за перцем. «Это из Нового Света, что ли?».

— Да, — ответил Крук, и тут же привстал: «Осторожней! Не надо его надкусывать!»

У пожилого мужчины на глазах выступили слезы. Молодой налил ему воды в серебряный бокал и сказал: «Лучше, конечно, молока, но уж что есть».

Замойский отдышался и выругался — витиевато. «Я смотрю, он посильней будет, чем индийский».

— Во много раз, — Крук рассмеялся. «Так что и меньше требуется».

— А это что? — Замойский покрутил в пальцах темно-коричневую горошину. «Что-то новое? — он взглянул на синеглазого мужчину.

— С Ямайки, — улыбнулся тот. «Понюхайте».

— Корица, мускатный орех, гвоздика, — все вместе — пробормотал поляк, вдохнув аромат.

«Хитро. И тоже, наверное, не так много нужно, не то, что обычного перца».

— Именно, — молодой торговец откинулся на спинку кресла.

— А что с обыкновенной корицей? — спросил Замойский. «Такая же?»

— Да, я уж не стал ее привозить. Поставщик португальский у меня не меняется, от него и мой имбирь. Сейчас будем, правда, потихоньку пробовать имбирь в Новом Свете выращивать, — сказал синеглазый.

— Были вы там, пан Крук? — Замойский все нюхал душистый перец. «Думаю, вот это у нас с руками оторвут».

— В Новом Свете? Был, пан Замойский, — мужчина отчего-то вздохнул.

— И как там? — взглянул на него поляк.

— Интересно, — чуть улыбнулся Крук, вспомнив горящие корабли, и прыгавших в море, умирающих людей.

— Пойдемте, покажу вам ваниль. Она в соседней комнате — аромат тонкий, незачем с тяжелыми пряностями ее хранить, — молодой купец поднялся.

— Значит, тогда из Данцига вы уже сами забираете, — молодой купец еще раз просмотрел контракт. «Слава Богу, в Северном море пиратов нет, можно везти спокойно».

— Слышал я, после битвы при Лепанто и Средиземное море безопасным стало? — Замойский размашисто подписался внизу листа и посыпал чернила песком.

Крук пожал плечами. «Конечно, берберов там не так много, как раньше было, но все равно — осторожность никогда не помешает. Я во Флоренции ткани покупаю, вы не поверите, какие высокие страховые тарифы устанавливают генуэзцы, — он тоже подписался, и поджег палочку сургуча.

Купцы поставили свои печати и обменялись контрактами.

— Ну, а теперь, пан Крук, — хлопнул его по плечу Замойский, — идемте, поужинаем. Сейчас поймете для чего нам все эти пряности.

— Очень вкусно, — синеглазый наполнил свой бокал. «И вино у вас хорошее, как я посмотрю».

— У нас теперь французский король, — расхохотался Замойский. «Говорят, когда он ехал в Краков, то за ним везли целый обоз с вином. Да и теперь, — поляк налил себе водки, — гонцы постоянно везут ему, то сыр, то еще что-нибудь. Не любит он нашу еду».

— Ну и зря, — молодой купец отрезал себе еще кровяной колбасы и, вдохнув дурманящий аромат бигоса, наполнил тарелку — до краев.

— Ешьте, ешьте, — Замойский тоже взял ложку. «Вы, Петр, пока молоды — можете себе позволить, вон вы какой тонкий. Потом женитесь и растолстеете — на меня посмотрите».

— А что, пан Замойский, — синеглазый отпил вина. «Возьмет в жены новый король Анну Ягеллонку, как обещал, или оставит даму с носом?».

Купец поковырялся в зубах ножом. «Она же его на тридцать лет старше, пан Крук. Знаете, хоть у нас и говорят — lepsza jedna panna niż cztery wdowy, одна девица лучше четырех вдов, но, если король все, же поведет ее под венец, не хотел бы я оказаться на его месте в брачной постели. У пани Анны там все уже мхом поросло, не иначе».

Мужчины расхохотались, и Замойский велел принести еще водки.

Добравшись до постоялого двора, он первым делом умылся — весна выдалась холодной, кое-где еще лежал снег, и колодезная вода тоже была ледяной — как раз то, что было нужно ему сейчас.

Петя вдруг подумал, что давно так не напивался — прошлой осенью, когда Дрейк вернулся из Нового Света, они, поминая Гийома, выпили изрядно — но тогда их было трое.

Он посмотрел на крупные звезды над головой, на возвышающийся над городом Вавельский замок и сказал: «Завтра. Все завтра. Можно, я сейчас просто посплю? Я заработал кучу денег, могу я хоть пьяным выспаться спокойно?».

В комнате было тепло — камин разожгли уже давно. В постели, уткнувшись лицом в подушку, он застонал — в последний раз он видел ее в феврале, и знал, что теперь навряд ли увидит до осени — проклятый Орсини все лето собирался болтаться во Флоренции. Пете, закончив дела здесь, надо было ехать в Геную, — помогать Хуану Австрийскому, собирать деньги на новые военные подвиги.

Тунисская кампания изрядно подорвала финансы полководца, и сейчас он нуждался в займах. «Черт, — пробормотал Воронцов, — ну смогу же я на пару дней вырваться, там близко. Господи, ну пусть Орсини уедет в Рим, или в свое Браччано, хоть ненадолго».

Он вспомнил дом, который еще в том году снял для встреч с ней, — маленький, незаметный, с крохотными комнатами — внизу был очаг, крутая, узкая лестница вела на второй этаж. Там было косое, подслеповатое окно и огромная кровать — больше, — подумал сейчас он, — им ничего и не было надо.

Даже когда ее там не было, вокруг стоял аромат роз. Он вдруг ощутил его, — на мгновение, — и представил Изабеллу, — в той самой кровати, когда ее раскинутые руки уцепились за резные столбики, и волосы — тяжелые, густые, — разметались по шелковому покрывалу. Заставив себя встать, Петя открыл ставни.

Он постоял, вдыхая еще морозный воздух, чувствуя, как медленно уходит боль из тела.

Король польский, великий князь литовский, Генрих Валуа завтракал. Время было уже послеобеденное, — для всех остальных, — но король, игравший до рассвета в карты, только недавно встал с постели.

Красивая тонкая рука потянулась к вину, но сзади раздался вкрадчивый, нежный голос, говоривший по-французски с акцентом: «Ваше величество, позвольте мне».

— Ты меня балуешь, — рассмеялся король, и, отрезав хороший кусок сыра, принялся за еду. Он принял налитый до краев кубок и обернулся. В ухе короля закачалась жемчужная сережка.