Из-за дверей опочивальни слышался заливистый детский смех.

Митька ползал по ковру за убегающей от него белой кошкой.

— Царевич Федор Иоаннович подарил, — нежно проговорила Марья, глядя на сына. Тот сел и захлопав в ладоши, сказал: «Мяу!».

Ореховые, в темных ресницах глаза, посмотрели на Марфу и та, улыбнувшись, спросила:

«Встает-то уже?».

— Встает, конечно, только не ходит еще, боится, — озабоченно отозвалась государыня.

— Так ему восемь месяцев только, — успокоила ее Марфа. «Как раз к концу лета и пойдет».

— А детки-то ваши какие все пригожие, храни их Господь! — Марья Федоровна вздохнула. «Как младшего-то назвали?»

— Петенькой, по отцу, — Марфа чуть помедлила. «Он же как раз через два дня родился, как Петр Михайлович преставился, упокой Господи душу его».

— И, — царица чуть помрачнела и не закончила. Марфа нашла ее руку и крепко пожала: «На все воля Божия, Марья Федоровна, — сказала Вельяминова. «На все воля Божия».

Царь тяжело поднялся с трона и оглядел Марфу со всех сторон.

— А ты все не меняешься, Марфа Федоровна, — усмехнулся он. «Шестое дитя, за тридцать тебе, а ровно девочка пятнадцатилетняя. Федосье Петровне сколько исполнилось? — кивнул он на девушку, что стояла, склонив голову.

— Шестнадцать в марте было, — спокойно ответила Марфа.

— Свахи не ездят еще? — улыбнулся царь.

— Так сговорена дочь моя, в Англии, в конце лета уж и отправляю ее туда, государь, в сентябре венчается она, — сказала женщина.

— С кем сговорена-то? — спросил Иван Васильевич.

Федосья, было, открыла рот, но почувствовала на запястье железные, холодные пальцы матери.

— С другом нашим семейным, тоже купцом. Вдовец он, человек взрослый, спокойный, как раз хорош для нее будет, — Марфа взглянула прямо в глаза царю.

— Ну держи, Федосья Петровна, подарок на венчание твое, — царь стянул с пальца перстень.

— Благодарю, государь, — прошептала она.

— Ну что, Марфа Федоровна, — царь, хромая, прошел обратно к трону, — позвал я тебя и детей ради того, чтобы порадовать вас, — Иван Васильевич погладил бороду.

— Как ты из рода своего последняя осталась, нет Вельяминовых более, — он чуть помедлил, — и как ты есть слуга моя верная, так решил я, что род ваш прерваться не должен. Отныне будете именоваться — Воронцовы-Вельяминовы.

Марфа, передав Петеньку старшей дочери, поясно поклонилась царю.

— Ну и, — Иван усмехнулся, — вотчинами тоже вас наделю, не без этого. Знаю я, что муж твой покойный распродал все, а тебе, может статься, и понадобятся оные.

Марфа смотрела в лазоревые глаза ребенка, что, проснувшись, спокойно смотрел на нее, и слушала чтение царского указа.

— Молодец ты, боярыня, — чуть слышно сказал Иван, подозвав ее к себе, посмотрев в спокойные глаза цвета свежей травы. «Молодец, Марфа Вельяминова».

— Воронцова-Вельяминова, — поправила она государя, едва заметно улыбнувшись, подняв красивую, покрытую вдовьим платом, голову.

— Дорогу боярыне Воронцовой-Вельяминовой с чадами! — звонко, будто скинув три десятка лет, крикнул царь, и рынды раскрыли высокие двери тронной палаты.

Марфа задержалась на крыльце, закинув голову, ощущая на лице уже жаркие лучи майского солнца.

— Помнишь атамана Ермака, знакомца-то своего, Марфа Федоровна? — раздался рядом тихий голос государя.

— Да как не помнить, — ответила она, увидев, что царь улыбается.

— Ну так встретишься с ним скоро, дружина его в Ярославле уже. Приедем к тебе на Воздвиженку, поговорим, карты посмотрим. Это лето последнее, что мы на Москве сидим, хватит уже, — жестко сказал Иван Васильевич.

— Сибирь? — коротко спросила Марфа.

Царь кивнул головой. «Сибирь, покуда до края ее не дойдем».

Забили колокола к обедне, и Марфа, перекрестившись, сказала: «Помоги нам Господь».

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ

Нелли Шульман

Вельяминовы. Начало пути

Книга вторая

— Ну, здравствуй, Ермак Тимофеевич! — царь чуть привстал с трона и тут же опустился, растирая колено. «Видишь, не молодеем мы, ты ж ровесник мой, вроде, тоже за пятьдесят тебе уже?»

— В прошлом году на шестой десяток перевалило, государь, — поклонился атаман.

«Постарел», — подумал Ермак, рассматривая государя. «Вон, седой уже весь почти». Он провел рукой по своим коротко стриженым, — перец с солью, — волосам, и, улыбнувшись, проговорил: «Однако ж я тебе и молодых привез, будет, кому Сибирь завоевывать. Вот, атаманы мои, — он повел рукой в сторону высоких, широкоплечих молодцев. «Кольцо, Иван, и Михайлов, Яков»

— По атаманам твоим петля плачет, как я слышал, — ехидно отозвался царь.

Ермак чуть покраснел, а молодцы опустили головы.

— Да ладно, — Иван Васильевич махнул рукой, и, опираясь на посох, спустился по ступеням вниз, к большому столу, где были разложены карты.

— Ну, показывай, — велел царь.

Ермак вгляделся и присвистнул. «Была бы у нас такая карта, как мы тем летом на Иртыше и Туре толкались, так меньше времени бы потеряли».

— Так я особо ее к твоему приезду и подготовил, — усмехнулся царь. «Теперь легче вам будет.

Что Кучум?».

Атаман вздохнул, сдерживаясь. «Той осенью, как мы в Кашлык вступили, бежал, собака, в Ишимские степи, теперь оттуда отряды посылает. Они ж конные все, государь, налетят, и убегут обратно — не догонишь их. А у меня в дружине народу не прибавляется, за Большой Камень мало по своей воле-то едет».

— Ну, как теперь ты здесь, — царь широким жестом показал за окно, — так бери, в Разбойном приказе много народу плахи ожидает, кто согласится с тобой отправится, тех прощу я».

— Займетесь, — приказал Ермак своим помощникам.

— А что с инородцами? — поинтересовался царь.

— Есть остяки, что начали ясак платить, — задумчиво ответил Ермак, — когда мы Кашлык захватили, то прислали людишек с рыбой и пушниной. Я с них шерть взял, то есть по-нашему, присягу, что вовремя будут ясак отдавать. Ну и подданные они теперь твои, государь, конечно».

— Однако ж это не все остяки? — внимательно взглянул на него Иван Васильевич.

Ермак помолчал, и, погладив короткую, с проседью, черную бороду, спокойно ответил: «Не все, а только лишь те, что рядом с Кашлыком живут — по Демьянке, она справа в Иртыш впадает, по Конде и Тавде — те слева».

— А остальные? — царь посмотрел на карту. «Окромя этих речушек, — ты уж прости, Ермак Тимофеевич, — тут еще вон, места сколько, и люди там, небось, живут».

— Вождь там у них есть, Тайбохтой, — зло сказал атаман, — он с Кучумом снюхался, народ подбивает на отряды мои нападать. У хана вон уже — остяцких лучников предостаточно, те народ меткий и страха не знают».

— А вы, видно, знаете! — внезапно, — собравшиеся вздрогнули, — заорал царь. «Я тебе еще во время оно говорил, Ермак Тимофеевич, как ты супротив крымского хана тут стоял, — нет пути назад! Вона, видишь, — царь указал за окно, — солнце восходит.

— Так, — он помолчал и тихо закончил, — вот только за ним и надо идти. На восток, пока вся Сибирь нашей не будет. И ежели, понадобится ее для этого кровью умыть — так умоем».

— Умываем уже, — раздался властный, негромкий голос Кольца. «Мы с Яковом, — он кивнул на товарища, — зимой остяцкие стойбища на севере разорили, всех вырезали — от стариков до младенцев, однако же, они, государь, от этого только сильнее становятся».

Иван Васильевич пристально оглядел атамана. «Ты ж вроде трусом не глядишь, Иван, ехидно сказал государь, — и Яков — тако же. Как на Волге гулять, али на море Хвалынском — все смелые, а как за Большим Камнем вы оказались — к своему Кашлыку жметесь, и сидите там, боитесь далее высунуться».

— Государь, — было, хотел сказать Ермак.

— А ты молчи, — зловеще отозвался царь. «Вона, на карту глянь, на Большом Камне золота с самоцветами достаточно, чтобы всю Москву оными вымостить. Брать их надо, промыслы надо закладывать, крепостцы ставить, жить в Сибири — как вы иначе ее воевать собираетесь?