Авиталь Мендес де Кардозо наклонилась, и стала подстригать кусты роз стальными ножницами. В саду было сыро, днем прошел дождь. Пахло влажной землей, с канала доносился крик лодочника.  «Хорошо, - успокоено подумала Авиталь, вспомнив письмо, что они получили от Судаковых, - теперь дядя Исаак и тетя Дина будут внука воспитывать. Кончилось их одиночество. Стивен в Лондон уехал, - она, едва заметно улыбнулась, - сестру свою искать начнет. Не могут люди пропадать просто так, не бывает этого».

Из раскрытой двери кухни повеяло ароматом хорошего кофе. Авиталь услышала сзади шаги мужа.

-Я не закончила, профессор Кардозо, - томно сказала женщина, - у меня тетради еще, из школы. Их проверить надо. 

Шмуэль шепнул: «Зря, что ли, мы с тобой детей сразу после Песаха в Лейден отправили? У меня отпуск, заслуженный. Я хочу провести его вместе с женой».

-Принеси мне кофе, - Авиталь указала на деревянную скамью у кирпичной, покрытой плющом, стены дома, - а там посмотрим, - она склонила голову набок и подмигнула Шмуэлю.

Давид  учился на первом курсе Лейденского университета, вместе с Анри де Лу. Здесь же, в Лейдене, был и Макс. Он отправлялся из Амстердама в Нью-Йорк, к своей тете, Полине Фримен. Шмуэль устроил дочери частные занятия с профессорами в университете. В Европе, женщины пока не могли учиться медицине.

-Не как в Америке, - Шмуэль разлил кофе в серебряные чашки и сунул в карман домашней, бархатной куртки портсигар.

-Восемь лет, как Женский Медицинский Колледж открыли, в Филадельфии. Ничего, - он улыбнулся, - Мирьям туда  с опытом приедет. У нее твердая рука, я сам ее учил. Отличный врач выйдет. Из Давида и Анри тоже. Хотя, казалось бы, женщине больше пристало детскими болезнями заниматься, но вот Анри, лучше него никто общего языка с ребятишками не находит. Насчет женщин это предрассудки, конечно, - напомнил себе профессор Кардозо.

Молодежь  уехала в Лейден. Авиталь, смешливо сказала: «Нечего им со стариками делать. Пусть своей компанией побудут».

Шмуэль вынес кофе в сад, и они уселись на скамью. Авиталь была в домашнем, синего бархата, платье, темные волосы  прикрыты таким же беретом. В маленьком ухе раскачивалась бриллиантовая сережка. «Ты  сегодня в микву идешь, - шепнул Шмуэль, - а потом я тебя никуда не отпущу».

-Очень надеюсь, - Авиталь отпила кофе и блаженно улыбнулась. Она закрыла глаза и, внезапно, вздрогнула. Дымно-серые глаза матери остановились на ее лице. Ханеле протянула руку и сжала ее запястье: «Беги, Авиталь».

Женщина подняла длинные ресницы: «Я смотрю, порез твой зажил».

-Я и забыл о нем, - усмехнулся Шмуэль.

Неделю назад, когда они проводили всех в Лейден, Шмуэля вызвали в порт. Санитарный инспектор извинился: «Профессор Кардозо, я знаю, вы в отпуске, но лучше вас в таком никто не разбирается.  Вы  в Батавии жили, и вообще ...-  он повел рукой и не закончил.

Корабль, «Принц Виллем», пришел из Западной Африки, из дельты реки Конго. Поднимаясь по трапу, взглянув на название, Шмуэль вспомнил веселый голос Макса де Лу.

Юноша закурил папироску и протянул длинные ноги к огню в камине. Начало весны было холодным.

-Все было просто, дядя Шмуэль, -  Макс почесал белокурые, отмытые от угольной пыли волосы Юноша второй год работал на бельгийских шахтах, организуя подпольные профессиональные союзы и кассы взаимопомощи. Сейчас Макс ехал в Америку, курьером от европейских радикалов, помогать тамошним товарищам, как говорил юноша, обретать классовое сознание.

-Как только бабушка мне написала, - продолжил Макс, -  я отправился в Мон-Сен-Мартен и поговорил со строителями, что замок восстанавливают. Они мне сказали, что месье Виллем, - Макс издевательски рассмеялся, - пока суд, да дело, оказывается, поселился в Брюсселе. Особняк снял. А об остальном бабушка и дядя Поль позаботились, все узнали. Месье Виллем  сына в пансион отправил, а дочь его в монастыре траппистинок, во Флерюсе. Это рядом с Шарлеруа, - Макс выдохнул дым: «Туда не пробраться, конечно. Однако бабушка как-нибудь найдет способ сообщить детям, что у них брат родился».

-Питер никогда в жизни не докажет, что Виллем устроил пожар, в Бомбее, -  Шмуэль, поздоровался с капитаном.

-Что у вас? - спросил он, спускаясь вслед за ним в трюм.

-Лихорадка какая-то, - пожал плечами голландец: «Когда  мы в дельте Конго стояли, матросы несколько обезьянок купили, у местных. За таких зверьков  в Европе хорошо платят. Однако они у нас передохли все. Мы их выкинули в море, разумеется, а потом  матрос заболел. Как он еще в себе был, признался, что одна из этих обезьян его укусила.  Вскоре - капитан вздохнул, - у него озноб начался, жар, бред. Кровь текла, из глаз, из ушей, тошнило. Мы его сразу в трюме заперли, не хотелось какую-то неизвестную хворь в город заносить. Три дня назад он умер. Мы уже в Па-де-Кале были».

-Это вы правильно сделали, - Шмуэль полил себе на руки раствором хлорной извести и велел: «Заодно здесь все опрыскайте». Он натянул кожаные перчатки и раскрыл саквояж с инструментами.

-Как интересно, - он любовался белой шеей жены, вдыхая едва уловимый запах роз: «Все внутренние органы были в некрозе. От печени  одни лохмотья остались. И у него сыпь появилась, такая же, как у папы, когда он умирал. Эта лихорадка явно не передается по воздуху, иначе, трюм, или не трюм, они бы все заболели.  Но, все равно, хорошо, что его  не трогали, и никто к нему не заходил. Скорее всего, это укус обезьяны виноват. Значит, беспокоиться не о чем.

Он порезался в конце вскрытия, совсем легко. Корабль, хоть он и стоял на якоре у причала, качнуло. Скальпель сорвался и проткнул неприкрытую перчаткой кожу на предплечье. Шмуэль работал, сняв сюртук, в фартуке и рубашке с засученными рукавами.

Авиталь  поставила чашку на скамью, не касаясь мужа, и  взглянула на закатное солнце: «Пойду готовиться». Наверху, в умывальной, раздевшись, осмотрев белье, она закатила глаза: «Я правильно все считала.  Ерунда, какие-то капли.  Даже беспокоиться не из-за чего».

Авиталь вымыла голову. Вытираясь, женщина застыла с шелковым полотенцем в руках. Она опять услышала далекий голос матери: «Авиталь, я не могу ничего больше сделать. Прошу тебя, беги».

Женщина пожала плечами и стала одеваться. Окунувшись в микву, возвращаясь, домой по набережной Принсенграхта, Авиталь остановилась и посмотрела на запад. Небо очистилось, тучи ушли, огромное, красное солнце опускалось за крыши города. Вода в канале была тихой. Авиталь, отчего-то испугалась: «Будто кровь по нему течет».  Пахло морем, по мостовой ехали запоздавшие экипажи. На углах домов зажигались газовые фонари.

Шмуэль открыл ей дверь. В передней, муж обнял ее: «Прямо здесь, слышишь? Потом я тебя в спальню отнесу». Она закинула ему руки на шею и помотала головой. Берет, упал на пол, влажные косы рассыпались по спине. Она сквозь зубы ответила: «Конечно».  Оказавшись на сундуке, откинувшись к стене, целуя мужа, Авиталь, застонала. Она почувствовала во рту привкус крови, тяжелый, соленый.

-Я так тебя люблю, - она лихорадочно, быстро подняла юбки.  Прижавшись к Шмуэлю, вцепившись пальцами ему в плечи, она повторила: «Люблю!»

На круглом столе орехового дерева стоял кофейник, открытая шкатулка с папиросами, были разбросаны медицинские учебники и тетради.  В распахнутые ставни виднелся шпиль церкви святого Панкратия и черепичные крыши домов на противоположной стороне тихого канала Хееренграхт. Макс де Лу сидел на каменном подоконнике, делая пометки в «Старом порядке и революции» Алексиса де Токвиля.

-Он о прадедушке пишет, - усмехнулся Макс, - послушай, Анри. 

Юноша потушил папиросу и начал читать:

- Когда, наконец, растерявшаяся нация начала как бы ощупью искать своего господина, именно тогда неограниченная власть смогла возродиться и найти для своего обоснования удивительно легкие пути, которые были без труда открыты гением человека, ставшего одновременно продолжателем дела Революции, и ее разрушителем, - Макс хмыкнул: «Видишь, даже де Токвиль, монархист, называет прадедушку  гением и продолжателем дела революции».