Он проснулся от плача ребенка за стеной. В крохотной, боковой каморке корчмы было даже жарко, пахло гусиным жиром, луком. Пестель, услышав тихий голос матери, что встала укачивать дитя, прижался губами к  нежному плечу Джоанны. Она спала, положив белокурую голову на руку, размеренно, спокойно дыша. Они продали лошадей в первой же деревне, по дешевке, и там же купили крестьянскую одежду. Пестель пошарил рукой по полу. Найдя сигары, он прикурил от свечи. Джоанна пошевелилась, что-то пробормотала, и, казалось, уснула еще крепче.

-Всадники привлекают внимание, - сказала она, выезжая из леса. «Тем более, сразу видно, лошади у нас армейские».

Перевязанную голову он покрыл потрепанной, заячьего меха шапкой. За эти несколько дней у него отросла короткая, неухоженная бородка. Джоанна была в суконной юбке, старых сапогах и бараньей свитке. В селах она притворялась немой. Только здесь, в еврейском местечке, велев ему подождать на улице, Джоанна решительно направилась к одноэтажной, каменной синагоге.

На них не обращали внимания - голова Джоанны была укрыта платком, как и у местных женщин. Пестель едва успел сказать: «А как же ты…». Джоанна улыбнулась: «Немецкий язык я знаю, а они  говорят, похоже. Ты же помнишь - Петр Федорович велел, в случае нужды,  сослаться на того раввина, что живет в Любавичах».

-Я  хотел евреев выслать из России, - вспомнил Пестель, глядя на толкотню вокруг него - был базарный день. «Писал, что их невозможно превратить в русских, а, значит, они не должны жить в нашей стране. А я сам? Тоже ведь не русский, и даже не православный. Лютеранин. Впрочем, в Бога я не верю, конечно, но все равно. Тогда и поляков надо высылать, и всех инородцев сибирских. Ничего, я все эти заметки перепишу - до Греции еще долго добираться. Главное - Дунай миновать, там уже меня никто не найдет. А потом Жанна с мальчиком ко мне приедут…, - он вздрогнул. Джоанна стояла рядом, откусывая от еще горячего бублика. «Пошли, Пестель, - смешливо, почти неслышно сказала она. «Нам дадут супа, чая и крышу над головой. Пришлось, правда, сказать, что мы муж и жена, - Пестель заметил, что она покраснела.

-Но мы, же не евреи, - удивился он, идя вслед за ней к корчме, что стояла у выезда из местечка.

Джоанна отломила половину бублика и передала ему. «Евреи, французы, русские, немцы…, - она пожала плечами. «Мой муж был французом, и сражался за свободу Венесуэлы, ты, немец, едешь бороться в греческих отрядах. У свободы нет подданства, Пестель».

Ее ресницы задрожали. Джоанна забрала у него сигару: «Тепло. Хорошо». Ребенок успокоился. Вокруг была тишина, только где-то на улице, в темной, беззвездной ночи, лаяли собаки. Она курила, положив голову ему на плечо, а потом вздохнула: «Отсюда я поеду в Любавичи, с их обозом. Хозяйка, - Джоанна махнула рукой в сторону двери, - мне волосы завтра покрасит. Мало ли, - она нахмурилась, - вдруг  у них уже мое описание есть. Твое так точно имеется. А тебе дадут бричку с лошадью, крестьянин и крестьянин.

-Тем более у меня борода теперь, -  Пестель потушил сигару: «Я тебе оставлю деньги, ассигнации, серебро…Мне хватит, чтобы до Тульчина добраться, а там, тайник открою. Он у меня уже четыре года, как сделан. И постараюсь передать тебе весточку, в Брюссель. Уже оттуда, -Пестель указал на юг, - чтобы ты знала, где я».

В темноте на ее шее  поблескивал синий алмаз. Джоанна носила кольцо на простой, серебряной цепочке. Пестель прикоснулся к нему губами. Она, обняв его, прильнув к нему, шепнула: «Лорд Байрон, он писал мне о Греции. Мы приедем к тебе, Пестель, обязательно приедем». Она счастливо рассмеялась. Он целовал ее пахнущие дымом волосы, мягкие губы, маленькую грудь. Джоанна, отчаянно, подумала, вспомнив трупы на заснеженном поле: «Хочется жизни».

-Я тебя люблю, - он закрыл глаза. «Когда в Санкт-Петербурге, первый раз увидел, так и полюбил. Ты прости, - Джоанна услышала в темноте, что он улыбается, - прости, что я так долго этого не говорил, Жанна.

-Еще много раз скажешь, - она наклонилась над ним и тоже стала целовать. «Так бывает, Пестель. Мой муж покойный, правда, мне это в первый же день сказал, когда мы с ним встретились».

-И еще один человек, - Джоанна, на мгновение, вспомнила Поля: «Он поймет. Не может не понять. Он всегда хотел, чтобы я была счастлива».

-Надо было и мне сказать, - проворчал Пестель, - не терять время.

-Ты еще все наверстаешь, - ласково пообещала Джоанна, обнимая его.  Потом она заснула, - крепко, как ребенок, - и видела во сне бесконечное, лазоревое море. Мишель  и девочка, - маленькая, белокурая, синеглазая, - бегали наперегонки в мелкой, теплой воде. Дул жаркий ветер, шелестели листьями оливы. Джоанна, прищурившись, увидела парус, что растворялся вдали, в полуденной, горячей дымке.

-Он вернется, - улыбнулась женщина. Подозвав детей, взяв их за руки, она пошла  наверх, по каменистой тропинке, к беленому домику под черепичной крышей.

Девочка прижалась щекой к ее руке. Подняв большие глаза, она серьезно спросила: «Папа еще приедет, мамочка?»

-Обязательно, - Джоанна поцеловала ее. «Мы просто будем его ждать, милая».

Они простились рано утром, еще до рассвета, на заднем дворе корчмы. Пестель усмехнулся, осматривая телегу: «Как с лошадью управляться,  я еще не забыл. Береги себя, - он оглянулся и поцеловал ее в губы, - и мальчика тоже».

- Там встретимся, - Джоанна указала на юг и помахала телеге, что, выкатившись из ворот корчмы, свернула на разъезженную, грязную дорогу. Дул теплый ветер. Она, постояв еще на крыльце, прислушалась к пению петухов: «Отсюда в Любавичи, там до Витебска доберусь. Деньги у меня есть. Приведу себя в достойный вид, и в Санкт-Петербург. Петю, наверное, уже туда увезли. Только бы их не казнили. Ссылка -  это не страшно, оттуда всегда сбежать можно. Наверняка, меня тоже ищут. Ничего, мы и пешком с Мишелем границу перейдем. Пестель знает мой адрес в Брюсселе, напишет, как только в безопасности окажется». Вернувшись в зал,  Джоанна сказала хозяйке на медленном немецком языке: «Давайте, я вам помогу, полы помою, приберусь  - пока не открылись».

Обоз на Любавичи отправлялся в полдень. Джоанна, собрав вещи в холщовый мешок, - волосы у нее были уже темные, хозяйка покрасила их настоем грецкого ореха, - вышла на улицу.

Теплый, почти весенний ветер дул с юга. Она, вспомнив свой сон, отчего-то улыбнулась. В разрывах туч виднелось голубое небо, в лужах растаявшего снега гомонили воробьи. Джоанна посмотрела на дорогу и замерла. «Нельзя двигаться, нельзя бежать, - напомнила она себе. «Это вызовет подозрения. Стой на месте».

В конвое было два десятка солдат, конных, что сопровождали бричку, где сидели офицеры. У Пестеля были связаны руки, непокрытая голова - замотана тряпкой. Джоанна услышала, как один из офицеров кричит: «Проезжаем, не останавливаемся! Нечего в этой дыре делать. Нам надо до вечера добраться в Белую Церковь, там его будут допрашивать, вместе с остальными мятежниками!»

Никто даже не обратил внимания на маленькую, бедно одетую женщину, в шерстяном платке и заплатанной юбке.  Джоанна застыла, глядя ему в глаза. Пестель все смотрел на нее - пока телега и конвой не скрылись из виду.

Она сжала мгновенно захолодевшими руками мешок и пошла к возам. Внезапно остановившись, Джоанна обернулась в сторону Белой Церкви и жестко приказала себе: «Не смей! Не смей рисковать. У тебя ребенок. Дети, - она покачнулась. Устроившись в телеге, натянув на себя свитку, Джоанна закрыла глаза. Обоз медленно тронулся, она услышала скрип колес, щебет птиц. Джоанна одними губами, сказала: «Мы будем  сражаться дальше, обещаю».

-Это черновик, ваше величество, - Бенкендорф поклонился и положил на огромный, дубовый стол лист бумаги. Кабинет был залит солнечным сиянием. Нева - широкая, синяя, волновалась под легким ветром. Николай потрещал костяшками длинных пальцев. Присев, он стал внимательно читать документ.