Дебора взглянула в темные, с покрасневшими белками, глаза. Она ласково коснулась покрытой сыпью щеки. Давид попытался отвести ее руку.

-Не заразно, - она погладила его по голове. «Это не заразно, милый. Не волнуйся, пожалуйста. Моя мама здесь, и Шмуэль   тоже».

-Потом...- он разомкнул губы, - позови мальчика..., Я понял, Дебора, понял..., Это был клещ, как в Старом Свете, я просто не заметил укуса..., Голова очень болит, - Дебора увидела слезы у него на лице. Вытерев их, она сбросила туфли и прилегла рядом.

Дебора положила голову мужа себе на плечо. Поцеловав его, она услышала шепот: «Пусть сделают вскрытие, обязательно. Ты этим займись, ты ничего не упустишь. Все запиши и отдай Лоуэллу, пусть он опубликует..., Это важно...»

Она только кивнула и положила ладонь  ему на грудь: «Сердце уже отказывает. Господи, только бы он не страдал, пусть тихо уйдет, пожалуйста. Пусть со Шмуэлем успеет попрощаться».

Она отвернулась к окну, чтобы не смотреть на лицо сына. Шмуэль сидел на постели, держа отца за руку. Лицо сына побледнело, губы дрожали. «Папа..., - сказал мальчик, - папа, милый, не надо, пожалуйста. Почему, почему так? - Шмуэль заплакал и зло, сквозь зубы, шепнул: «Я обещаю, обещаю, папа, я стану врачом и больше никто не будет умирать».

Давид чуть заметно, слабо улыбнулся: «Ты о маме позаботься, мой хороший, - он подавил желание закрыть глаза, и напомнил себе:  «Дебора..., Прощения попросить...»

Он почувствовал ее рядом. Найдя знакомую ладонь, Давид еще успел сказать: «Так мало..., мало был с тобой..., Прости, милая».

-Я тебя люблю, - услышал Давид. Он вспомнил, как Дебора стояла, рядом с Элайджей, на носу корабля, что швартовался к амстердамской пристани. Темные косы развевал морской ветер, она была в простом, синем платье. Давид, увидев ее, замер: «Не бывает такого счастья».  И сейчас она сидела- с прямой спиной, с гордо поднятой головой, как рысь на ее кинжале.

-Я тебя люблю, - повторила Дебора. Занавеска заколыхалась, Мирьям увела плачущего внука, и они остались вдвоем.

Дебора, прижавшись к нему, еще успела уловить, как он шепчет: «Шма». Давид, с облегчением, опустил веки и увидел заснеженную равнину. До него донесся лай собак, там, вдалеке, в сером мареве, медленно двигались какие-то тени. Все стало невыносимо ярким, залитым белым, беспощадным светом.

-Операционная, - понял Давид. «Только откуда этот свет, не бывает такого, это не свечи». Он взглянул на стол. То, что лежало на нем, двигалось, стонало, и  было прикрыто холстом. Чья-то рука, - смуглая, сильная, так похожая на его собственную, - подняла простыню.  Он еще успел крикнуть: «Нет!»,  а потом все померкло. Давид, взглянув в темные глаза врача, погрузился во мрак.

Дебора вышла на деревянные ступени и увидела мать со Шмуэлем. Она вдохнула весенний, сладкий воздух. Подойдя к ним, взяв сына за руку, женщина отвела его в сторону. Мальчик приник к ней, и, вздрогнул: «Мамочка..., А можно..., можно мы поедем домой? Пожалуйста. Папу надо там похоронить, где дедушка лежит».

Ворота госпиталя были открыты. Дебора, проводив взглядом прикрытую холстом телегу, обняв Шмуэля, серьезно ответила: «Нужно. Привезем папу в Амстердам, и там останемся. Я буду практиковать, ты-  учиться...- она велела себе не плакать, и добавила: «Дядя Натан заменит папу, у тебя на бар-мицве. Хотя, - Дебора вздохнула, - его не заменить, конечно. Ты поплачь, милый, - она устроила Шмуэля на скамейке под ветвями дерева. «Поплачь, пожалуйста. Шиву мы здесь посидим, а потом поедем в Нью-Йорк и отплывем в Европу».

Мать шепнула: «Мы с Эстер обо всем позаботимся. Мужчины из похоронного общества придут, когда вы закончите.  Натан позаботится о шиве, о молитвах..., Ты делай свое дело».

-Буду, - только и сказала Дебора.

Она спустилась вниз. Тело мужа уже перенесли в подвал. Окна под каменными сводами зала были распахнуты. Дебора надела фартук и холщовые нарукавники. Убрав прядь волос под платок, женщина  взглянула на стол. Лоуэлл, тоже в фартуке, раскладывал ножи. Дебора пристроила рядом тетрадь и спросила: «Начнем, доктор Лоуэлл?»

Врач отступил в сторону и  чуть склонил голову: «Я буду вам ассистировать, доктор Кардозо». Дебора взяла лупу и стала диктовать: «Тело мужчины, сорока трех лет, рост шесть футов один дюйм, вес  сто шестьдесят пять фунтов, скончался сегодня, в десять часов утра, от лихорадки неустановленного происхождения, предположительно вызванной укусом клеща. На теле множественные кровоизлияния темно-красного цвета. Приступаем к вскрытию».

-Нож, пожалуйста, доктор Лоуэлл, - попросила Дебора. Откинув простыню, она помолчала: «Делаю разрез».

Питер спустился вниз, на скромную кухню дома, который они сняли в Стоктоне. Распахнув окно, он посмотрел на  дымы доменных печей, выстроившихся вдоль берега реки Тис. «Уже газом город освещают, - хмыкнул он, ставя медный кофейник на треногу в очаге. «Недалек час, когда у нас газовые плиты появятся».

-Недалек, - раздался сзади смешливый голос сына. Мартин, - уже в сюртуке, с папкой бумаг под мышкой, - поцеловал отца в щеку: «Восьмой десяток тебе, а ты все в шесть утра поднимаешься»

-Раньше, - сварливо отозвался отец, поправляя очки, - я вставал в пять, сам знаешь. Возраст, ничего не поделаешь, - он развел руками и посмотрел на оловянную коробку, что сын небрежно положил на стол.

-Это прототип, - предупредил его Мартин, - будь осторожней. Они деревянные, головка покрыта смесью сульфида сурьмы, бертолетовой соли и гуммиарабика. Чиркать надо о наждачную бумагу.

-Я  понял, - пробормотал Питер, рассматривая спичку - длиной в ярд.

-Их в кармане не поносишь, - он повертел спичку в руках и чиркнул. Белый, ослепительный шар огня сорвался с головки и пронесся по комнате. Мартин даже не пошевелился. Шар ударился в каменную стену. Питер затоптал остатки и помахал спичкой: «Такая же дрянь, как изобретение того француза, Шанселя. И воняет точно так же. Никакого смысла покупать у этого Уокера патент я не вижу».

-Он и не хочет их патентовать, папа, - Мартин снял кофейник с огня и разлил кофе: «Он не химик, он местный аптекарь. Развлекается на досуге, он не заинтересован в промышленном производстве».

-Тогда и я - мы, - не будем вкладывать в это деньги, - подытожил Питер. Он оглянулся - серый дым слоился над черепичными крышами Стоктона. Рассмеявшись, сев за стол, он протянул руку за папкой: «А вот в это будем».

-Это если все пройдет удачно, - осторожно заметил Мартин, размешивая сахар. Он взялся за хлебный нож: «Были уже инциденты на железных дорогах. Локомотивы взрывались..., В первый раз поезд везет пассажиров. Поезд, - повторил он вслух. Отец, просматривая бумаги, поднял полуседую голову:

-Не волнуйся. Там Стефенсон,  Майкл, Бенедикт здесь год провел, на строительстве, он чуть ли не каждую шпалу своими руками укладывал. И Джованни им расчеты делал. А теперь, - Питер хлопнул все еще сильной ладонью по папке, - нам надо двигаться дальше. Из Манчестера, дорогой мой, в Ливерпуль.

Они разложили карту, и Мартин взял карандаш: «Тридцать пять миль полотна, тоннель, шестьдесят четыре моста и виадука, да еще и болото. Думаешь, они справятся, папа?»

Питер поднял бровь: «Справятся, не сомневайся. У нас акционеры, не забывай. Люди свои деньги вложили в это предприятие, нельзя их обманывать.  Через пять лет пустим первый рейс. Все будет,  как положено, у нас появится расписание поездов, билеты..., Надо продумать сигнальную систему, я поговорю с Теодором и зятем своим, как мы в России будем».

Они с Мартой отплывали из Ньюкасла в Санкт-Петербург в октябре. В Лондоне, на только что законченной Риджент-стрит уже поднимались вверх стены будущего торгового эмпориума - здание строилось по проекту Франческо. Изабелла, еще весной, рассматривая чертежи, улыбнулась: «Я так не умею. Очень элегантно, как раз в духе Джона Нэша. У меня все виллы получаются похожими на фабричные цеха, что бы я ни делала».