— Так, — он задумался, — теперь, когда я все это попробовал, — недурно, надо заметить, и все было абсолютно безопасно, — надо выбрать жену. Ну, из тех, понятно, из кузин моих, капитал надо приумножать, в Новом Свете, для моей церкви, он мне понадобится».

Майкл нашел в кармане письма отца, и распечатал их, подойдя к фонарю, что висел у входа на трап. Бросив один взгляд на карту, он присвистнул: «Да я же знаю, где этот остров, с закрытыми глазами найду, «Святая Мария» в тех краях долго обреталась. Хорошо, очень хорошо. Ну, это потом».

Прочитав вторую записку, он положил ее в карман, и потрещал пальцами. «Бедная мамочка, — подумал Майкл. «Наверняка ее взяли силой, святую женщину, упокой, Господи, ее душу, — он перекрестился. «Ну что ж, тогда я просто обязан отомстить этому отродью, — он брезгливо поморщился, — мало того, что мамочка ее носила, так еще и умерла из-за нее, сучки».

Мужчина улыбнулся и еще раз посмотрел на запад — берега уже не было видно, вокруг простиралось плоское, спокойное Северное море. Майкл спустился вниз, в свою каюту, и, достав чистую тетрадь, положив рядом Библию, написал на первом листе: «Устав Церкви Последнего Пришествия Иисуса Христа, данный ее единственным пастырем и пророком Господа Бога нашего».

Он, на мгновение, задумался, а потом, покусывая перо, стал быстро писать.

Хрупкая, невысокая, темноволосая девушка посмотрела на расстеленные, перед ней шелка и, повернувшись к прислужнице, коротко сказала: «Этот, темно-зеленый, расшить его сливовым цветом, и к нему — пояс вот из этой ткани, бронзовой».

— Марико-сан, — поклонилась служанка, и, помявшись, спросила: «А ночное кимоно?»

Тонкая бровь поднялась вверх, смуглый, ухоженный палец указал на молочно-белый шелк.

«И белые цветы в волосы, да, — восторженно прошептала прислужница.

Тео-сан отодвинула перегородку, и, улыбаясь, сказала: «Наставница пришла». Сейджи, — пухлый, светловолосый, зеленоглазый мальчик, — что сидел в перевязи за спиной у матери, — захихикал, и сказал, пуская пузыри: «Маико! Маико!»

Сестра улыбнулась, и, проходя мимо, пощекотала складочки у ребенка на шее. «Вот будет у тебя такой же, следующим годом, — ворчливо сказала Тео-сан, — тоже натаскаешься».

Остановившись в общей комнате, Марико бросила попугаю, что висел на жердочке, зерна, и тот сказал, открыв один глаз: «Куэрво! Куэрво!»

Марико наклонила голову, и, разглядывая птицу, спросила: «Не прилетали к тебе, оттуда?», — она кивнула головой на восток.

Попугай закрыл глаз и отвернулся. «И ко мне не прилетали, — вздохнув, заметила Марико-сан, и, раздвинув перегородку, своей комнаты, поклонившись наставнице, опустившись на колени, взяла биву.

— Начнем с мелодии исхода лета, — велела пожилая женщина. «Вспомни свои любимые строки из «Горной Хижины», про это время года».

Марико опустила чудные, длинные ресницы, и тихо продекламировала:

— Звук должен быть таким, — после недолгого молчания, заметила наставница, — чтобы собравшиеся слушатели чувствовали в каждом движении струны приближающуюся осень.

Лето на излете, и, хоть вокруг еще зелено и весело, там, — она вздохнула, — в высоком небе, слышен клик перелетных журавлей.

— Крики птиц, да, — пробормотала Марико. «Плеск воды». Она закусила нежную губу, и, положив пальцы на струны, начала играть.

Невысокая женщина в простом, сером кимоно, с деревенской прической, полная, подошла к воротам замка и, низко поклонившись, тихо спросила охранников: «Не откажите в любезности, его светлость даймё, Масамунэ-сан, в замке ли он сейчас?»

— А тебе-то чего, тетушка? — рассмеялся один из стражников, посмотрев на босые, белоснежные, сбитые ноги женщины. «Если ты за милостыней, то вон, — он кивнул, — на том берегу озера монастырь, сестры не откажут, а мы не подаем».

— Еще всякие крестьянки будут надоедать, — пробормотал второй.

Темные, огромные глаза женщины наполнились слезами, и она, кланяясь, попросила: «Вы, пожалуйста, скажите Масамунэ-сан, что пришла его сестра, Мияко-сан, жена даймё провинции Акита. То есть вдова, — поправилась она, и застыла, опустив красивую, черноволосую голову, сцепив нежные пальцы.

Стражник недоверчиво посмотрел на женщину и велел: «Жди тут».

Даймё посмотрел на искусно вычерченные на рисовой бумаге планы, и коротко сказал архитектору: «Я хочу, чтобы у нее был собственный сад, отдельный. По вечерам мы будем сидеть там, на террасе и любоваться заходящим солнцем. Посмотрите, как можно перепланировать то, что есть сейчас. И обязательно сделайте большую гардеробную, — я намереваюсь одеть ее в лучшие кимоно, для них понадобится много места».

От высокой двери раздался подобострастный кашель. «Что еще? — нахмурился даймё.

— Там пришла женщина, говорит, что она — ваша сестра, — испуганно сказал стражник.

Масамунэ-сан коротко щелкнул пальцами, и, архитектор, свернув чертежи, исчез.

— Зовите, — усмехнулся дайме, поднимаясь на возвышение темного дерева, поправляя мечи за поясом черного кимоно с бронзовыми журавлями.

Женщина встала на колени прямо у порога и, склонившись, распростерлась на полированном полу. Мягкие, длинные волосы выбилась из прически, и даймё услышал сдавленные рыдания.

— Зачем ты сюда явилась? — холодно спросил он.

— Масамунэ-сан, — Мияко подняла заплаканное, нежное лицо, — вы мой единственный брат. Я вдова, отец наш давно умер, куда мне было еще идти? Я добралась сюда пешком, с западного побережья, через горы, — она прикусила полную, темно-красную губу, сдерживая слезы. «Мои сыновья погибли, вы же знаете, на поле боя».

— Вместе с твоим предателем-мужем, да, — пробормотал даймё и вдруг взорвался: «Волчица!

Мать волчат! Не для того ты была в браке, чтобы переметнуться на сторону изменников, поднявших мятеж против его светлости сёгуна Токугавы!

— Он еще не сёгун, — робко заметила женщина.

— А ну молчи, — зловеще велел ей брат. «Родила пятерых сыновей, и хоть бы один, хоть один остановил своего отца! У меня не дрогнула рука убить нашего младшего брата, когда он стал врагом Токугавы, а ты, волчица…, - он стиснул зубы и добавил, издевательски: «Я видел головы твоей семьи, они гнили перед воротами императорского дворца в Киото. Сколько там было самому младшему?»

— Двенадцать, — измученно сказала Мияко-сан.

— Да, — хмыкнул ее брат, — он же покончил с собой, верно, твой муж велел ему, умирая от ран.

А старшие погибли с оружием в руках».

— Двадцать лет, восемнадцать — близнецы, ты их помнишь, — тихо проговорила Мияко, и пятнадцать. И мой младший сыночек, да, — она опустила голову.

— Никого я не помню, и тебе советую забыть, — ледяным голосом отозвался Масамунэ-сан.

«Ты должна была покончить с собой, как дочь, жена и мать самураев, ты почему этого не сделала?»

— Так дочка же, ваша светлость брат, — стиснув руки, ответила женщина. «Фумико-сан, не могла же оставить ее одну, без призора, пятилетнюю. Мы прятались в деревне, в горах, у крестьян, верных моему мужу».

— Ну, — заметил Масамунэ-сан, — это ненадолго. Скоро его светлость сёгун выжжет там у вас все, и я ему в этом помогу. Ты сюда без дочери пришла, как я посмотрю. Где она? — коротко спросил даймё у сестры.

— Умерла, — безразлично ответила Мияко-сан, глядя в пол. «От лихорадки там, в деревне. Я тоже болела, вместе с ней, едва поправилась».

— Лучше б и ты сдохла, — пробормотал Масамунэ-сан, — одни хлопоты с тобой. Ну и отправляйся в монастырь, зачем ты сюда пришла?

— Вы же мой единственный брат, — умоляюще сказала женщина.

— Да, — Масамунэ-сан посмотрел на сестру и велел: «А ну поднимись!»