Марта посмотрела на сизый дым и бережно приняла трубку. «Констанца  писала, - вспомнила она, - писала, как она, то есть, мистер Констан, выкурил с Черным Волком трубку мира».

-Это честь для меня, - тихо сказала женщина, - спасибо тебе.

Они сидели, молча, передавая друг другу трубку. Менева вздохнул: «Я с ней тоже..., курил ее, миссис Кроу. С Рыжей Лисой. Я ведь любил ее, когда-то. Как ее дети?»

-Дочь замуж вышла, за сына Осеннего Листа, - Марта коснулась рукой широкого плеча в замшевой куртке, - а сына, Дэвида - мой сын опекать будет. И сестра твоя.

Над их головами, где-то в кроне сосны, пели птицы, озеро тихо шуршало совсем неподалеку. Менева, выбил трубку: «Он мне все сказал..., тот..., человек, миссис Кроу. То есть не человек. Он стрелял ей в спину, безоружной. Сказал, что его послал мистер Вулф, что ее, Рыжую Лису, обвиняют в шпионаже, в том, что она передавала мне сведения..., Мы о книгах друг другу писали, она мне новые издания везла, - смуглое лицо Меневы исказилось, - это все ложь, ложь, миссис Кроу. Мне надо было отомстить за нее, потому я и стал воевать».

Марта помолчала: «Это не твоя война, милый. И за Констанцу отомстили, не волнуйся. Забирай дитя и уезжай в горы». Марта раскрыла саквояж и протянула Меневе выпуск National Intelligencer с некрологом  по Дэниелу.

Мужчина пробежал его глазами и упрямо сжал красивые губы: «Это не месть, миссис Кроу. Я должен сам...»

-Уже некому, - Марта забрала у него газету. «Мертвым не мстят. Его убили, - спокойно добавила Марта.

Менева молчал, искоса глядя на нее.

-Не я, - Марта отдала ему трубку.

Она порылась в саквояже и чуть не добавила: «Бабушка сына твоего, мать человека, которого ты искалечил». Она сразу узнала эти серо-синие, красивые глаза. Маленький Менева был похож на отца и деда. «Пусть увозит его, - сказала себе Марта. «Так безопасней, для всех».

-Атлас вам купила, в Питтсбурге, - она улыбнулась и протянула Меневе книгу. «Небольшого формата, удобная книга. Пусть малыш о других странах узнает.  И уезжайте, сегодня же».

Менева осторожно уложил атлас и трубку в походную суму, что стояла рядом. «Мои воины останутся». Он наклонил голову и коснулся губами руки Марты: «А мы отправимся на запад. Спасибо вам, миссис Кроу. Довести вас до Порт-Тальбота, там ведь британцы...- предложил Менева.

-А я кто? - Марта подняла бровь и потрепала его по голове. «Здесь три мили, дорогой, дорога на восток прямая. И я слово одно знаю, особое, услышав его -  начальник любого британского гарнизона обязан мне оказать всемерную поддержку. Так что пошли, - она поднялась, - сестру твою проводим».

Бот уже стоял на якоре, качаясь на легких волнах. Менева, кинувшись к отцу, закричал: «Меня тетя Мораг и Осенний Лист по озеру катали, мне понравилось!»

Мораг отвела брата в сторону. Он, увидев, как блестят ее темные глаза, тихо сказал: «Все будет хорошо. Я забираю маленького и ухожу в горы, далеко, на запад. Миссис Кроу права - это больше не моя война. Не плачь, - он провел ладонью по ее влажной щеке, - не плачь, Мораг, я всегда буду с ним».

Бот уходил на юг. Мирьям, помахав рукой двум взрослым и ребенку, что стояли на берегу, обернулась к дочери. Та не отрывала взгляда от каштановой головы ребенка. «Спасибо, мама, - шепнула ей Мораг. «Теперь я спокойна». Мирьям только поцеловала дочь и вздохнула: «Ветер хороший. К утру будем дома, там мальчишки по тебе уже и соскучились».

Мораг нашла крепкую руку матери и держала ее - до тех пор, пока сосны и белый песок превратились в одну полоску, до тех пор, пока и она не исчезла на горизонте.

Когда бота уже не было видно, Менева усадил сына на невысокую, крепкую лошадку и поклонился Марте: «Спасибо вам еще раз, миссис Кроу».

Малыш обернулся: «Приезжайте к нам на запад, там красиво! Там горячие озера, водопады...».  Луто побежал вслед за всадниками. Марта, подняв руку, перекрестила их. Она подождала, пока отец и сын не скроются из виду.  Подхватив свой саквояж, женщина пошла на восток, по тропинке, что вилась вдоль берега озера - огромного, затихающего, залитого сиянием заката.

Рыженькая девочка лет десяти, в светлом, скромном холщовом платьице остановилась перед воротами, что вели на чисто выметенный двор. Обернувшись, она велела сестре: «Давай!»

Ривка Судакова помялась и протянула Саре корзинку: «Неудобно же».

-Что неудобного? - Сара подняла бровь. «Мы испекли печенья, угощаем всех, -  она повела рукой в сторону мастерской, откуда доносился звук токарного станка. Вкусно пахло свежим деревом. «И приглашаем господина Бергера на Шабат, - девочка рассмеялась. «Раз мы сами готовим».

Она свысока посмотрела на  остальных сестер: «Нехама, Двора, присматривайте за Ционой. Вы уже взрослые».

-Я тоже взрослая, - пробурчала темноволосая, маленькая девочка, блеснув серыми, отцовскими глазами. «Мы твои тети, - наставительно заметила Сара, - и ты должна нас слушаться. Всех! - она подняла нежный пальчик. Девочка зашла в прохладную, несмотря на августовскую жару, большую, уютную мастерскую.

Работало все четыре станка. Бергер, наклонившись над  столом, аккуратно, осторожно соединял части валиков для свитка Торы. Сара посмотрела на его темноволосую, прикрытую черной кипой голову: «Доброе утро, господин Бергер, господа! Мы вам печенья принесли, мы его сами сделали!»

Шломо повернулся и покраснел: «Сара! Спасибо большое». Девочка прошла по мастерской, раскладывая печенье по столам. Вернувшись к Бергеру, она лукаво заметила: «Господин Бергер, мы сегодня с девочками сами на Шабат готовим. Приходите, мы будем рады. Дедушка разрешил».

Бергер еще сильнее зарделся и что-то пробормотал.

-Приходите, пожалуйста, - Сара смотрела на него темными, материнскими глазами.

-Спасибо, непременно, - наконец, выдавил из себя Шломо. Девочка, чему-то усмехнувшись, ускакала за ворота.

Он набил трубку и снял передник. Выйдя на жаркий двор, присев на собственноручно сделанную скамейку, Бергер чиркнул кресалом.

-Приду, - мрачно сказал себе Шломо, затягиваясь. «Как всегда, приду,  и не буду знать, куда глаза девать. Кто я такой? Я ее младше на четыре года, в ешиву только по вечерам хожу, руками работаю..., Что у меня дом свой есть, так у госпожи Горовиц тоже дом хороший, Моше там давно все перестроил. Три этажа у них теперь». Он курил и вспоминал темные, большие глаза, убранные под платок волосы, - только на белом виске виднелась мягкая прядь. Он видел всю ее - маленькую, быструю, пахнущую чем-то сладким - будто цветами, что росли в саду Горовицей.

-Приду, и буду мучиться, - подытожил Шломо,  выбивая трубку в кованый ящик, что стоял на дворе. Он настаивал на чистоте, и даже установил дежурство по мастерской - каждый из рабочих, по очереди, убирал в конце дня. Он тоже убирал. Бергер вернулся к своему столу. Повертев в руках валики, он пробормотал: «С равом Горовицем бы поговорить…, А что я ему скажу? Брось и думать о таком».

Сара вышла за ворота и вздернула нос: «Придет, непременно. У него глаза такие были».

-А если он маме не нравится? - озабоченно спросила  Рахель. «А мы ...- она замялась. Сара покровительственно ответила: «Нравится. У нее тоже глаза такие, как она его видит. Тем более, мудрецы говорят, что это заповедь - сватать людей, понятно?». Она оглядела сестер: «Двора, Нехама, отведите Циону домой, ее кормить пора...»

-Я уже год, как сама ем! - возмутилась Циона. «Я взрослая!».

-Потом, - не обращая на нее внимания, продолжила Сара, - приходите. Обед отнесете, дедушке, в ешиву. Мы с вами, - она посмотрела на остальных сестер, - будем готовить, когда мама с рынка вернется.

Девочки стайкой, щебеча что-то, пошли к дому Горовицей. Сара, проводила глазами двойняшек, - те тащили за руки Циону. Племянница ныла: «Не хочу домой, хочу еще гулять!»

-Погуляйте с ней! - крикнула старшая девочка: «Все получится. Господину Бергеру нравится мама, и он ей тоже, сразу видно. Она краснеет». Сара подкинула носком туфли камешек, что валялся на улице: «Сказано же «Нехорошо человеку жить одному».  Мама уже пять лет одна. И господину Бергеру  жениться пора».