-Что случилось? - озабоченно спросила сестра.
-Нам надо ехать туда, - Давид провел рукой по своим темным, немного вьющимся волосам: «С папой и мамой плохо, Мирьям».
Амстердам
Ей снился огонь. Все вокруг пылало, стены домов рушились, дул раскаленный, несущий пепел ветер. Кто-то раскачивался в петле, в сером, хмуром небе виднелся пылающий шар. Она увидела дымные глаза матери. «Я бы все равно, - кусая губы, захрипела Авиталь, - все равно, не оставила бы Шмуэля, мама. Так нельзя, я люблю его, и он меня. Мы должны быть вместе».
Мать пожала плечами. Ее лицо было белым, непроницаемым. Она, наклонившись, приложилась щекой к лицу Авиталь. «Ей можно, - женщина ощутила, как изо рта течет струйка крови, - с ней ничего не случится. Как хорошо, как прохладно...»
-Я больше ничего не могла сделать, милая, - услышала она легкий вздох матери: «Прости меня, пожалуйста».
Ей стало зябко. Авиталь застучала зубами и увидела бесконечную, заснеженную равнину. Черная, большая птица вилась над торосами льда, она заметила темную тень где-то вдалеке. Протянув руку, женщина попросила: «Еще немножко. Потерпи, пожалуйста, потерпи...». Она услышала лай собак, крики.
-Потерпи..., - Авиталь ощутила прикосновение его сильных, таких знакомых пальцев.
-Как быстро, - Шмуэль закашлялся, - быстрее, чем у меня. У нее сердце отказывает. Господи, как хорошо, что мы из дома не выходили. Только в сад. Но это не страшно, здесь все сожгут. Как хорошо, что к трупу, на корабле, кроме меня, никто не прикасался.
Он сам убрал тело в кожаный мешок и проследил за тем, как его сожгли. У матроса не было родственников, судя по записям капитана «Принца Виллема». Даже если бы и были, все равно, по санитарным правилам тела скончавшихся от неизвестных болезней предавались огню.
В спальне было темно. Ставни Шмуэль захлопнул в день, когда Авиталь, проснувшись, потянулась: «Голова что-то болит. И, кажется, у меня жар. Что скажет профессор Кардозо?». Она, лукаво, взглянула на мужа, а потом, испуганно, прошептала: «Шмуэль..., Шмуэль..., почему ты на меня так смотришь?»
У него сыпь появилась через день после этого. Он закрыл все окна и задвинул засов на двери: «Послезавтра я должен встречаться с доктором Царфати. Если я к нему не приду, он забеспокоится и сам сюда явится. Все будет хорошо, он даст знать детям».
Она лежала на кровати, обессилено, тяжело дыша: «Слава Богу, в школе каникулы. Шмуэль, а если выйти, если позвать кого-то...»
Пахло кровью и нечистотами, в комнате стояли тазы. Шмуэль, сидел рядом с ней, держа ее ладонь, сам чувствуя, как его бьет лихорадка: «Нельзя. Нельзя выходить, милая. Может быть, я ошибся, может быть, она передается по воздуху..., - он нашарил трясущейся рукой салфетку и вытер кровь с ее лица.
Шмуэль оглянулся: «Мои записи, с корабля..., Они здесь. Ничего, - мужчина нашел глазами саквояж с инструментами, - ничего. Надо все сделать внизу, зажечь свечи..., Они услышат, через дверь. Я посплю, я так устал, так устал...- он вытянулся на постели, и положил руку на лоб Авиталь. Жар сменился холодной испариной.
-Холодно, - Шмуэль закрыл глаза. Он потянул на себя массивную, железную дверь и отпрянул. Яркий, белый свет бил прямо ему в лицо. «Операционная, - он осмотрелся, - только почему так светло? Это не газовые фонари, что-то другое».
Блестящий, серый стол был прикрыт холстом. Шмуэль увидел смуглую, крепкую руку, и нахмурился: «Татуировка. Почему там цифры, для чего?». Из-под холста донесся слабый стон, ткань зашевелилась. Он, даже не думая, взял скальпель из лотка с инструментами. Рука откинула холст: «Нет! - успел подумать Шмуэль, - нет, не верю, не бывает такого!». Он взглянул в темные глаза, того, кто стоял рядом. Шмуэль вонзил скальпель в руку человека. Вена вскрылась, забил фонтан крови и Шмуэль вздрогнул. Он очнулся и увидел, как жена, выгибается на кровати. Ее тошнило той самой кровью, и еще чем-то, вязким, почти черным. «Некроз желудка, - понял Шмуэль, - надо запомнить. Потом продиктовать детям. Но я еще на вскрытии все увижу, конечно. Надо дожить, - велел он себе.
-Шмуэль..., - ее голос был почти неслышен, - Шмуэль, обними меня..., Я так тебя люблю, так люблю..., Я видела маму, она мне велела уходить..., Но я бы все равно...- испачканные кровью ресницы зашевелились, - не ушла, милый..., не оставила бы тебя.
-Интересно, - Шмуэль положил пылающую, растрепанную голову жены себе на плечо, из-под ее закрытых век сочилась кровь, - неужели обезьяна - это и есть хозяин болезни? Вряд ли. Папа умер от клещевой лихорадки. Наверное, какое-то насекомое. Вскрыть бы тех обезьян, конечно. Но при клещевой лихорадке выделения больного не заразны, а здесь..., - он вспомнил сбитые простыни на кровати и ее задыхающийся голос: «Еще! Так хорошо, так хорошо, милый...»
-Здесь опасны любые выделения, - напомнил себе Шмуэль. Авиталь захрипела, забилась. Он, прижавшись к искусанным губам, дыша за нее, уловил: «Дети..., пусть счастливы будут, Господи..., Люблю тебя...».
Он зашептал: «Шма». Жена уже не могла говорить. Уложив ее обратно на кровать, он взял в руки изуродованное багровой сыпью лицо: «Люблю тебя, милая».
-Сил бы хватило ее вниз донести, - Шмуэль попытался встать и почувствовал, что его шатает.
Мужчина взглянул на щель в ставнях и заметил отблеск какого-то огня.
-Хорошо..., - он постарался поднять труп жены на руки. На площадке Шмуэль прислонился к стене, и решил: «Сначала свечи, инструменты, а потом она. Ты сможешь, ты обязан, это твой долг. Как мама поступила с отцом».
В передней, зажигая свечи, он услышал стук в дверь и крик: «Папа! Мамочка! Кто-нибудь!»
-Хорошо, - улыбнулся Шмуэль. Борясь с головокружением, хрипя, он отозвался: «Давид! Мирьям! Я сейчас буду вам диктовать, все записывайте!»
Дом был оцеплен нарядом королевской полиции, набережная Принсенграхта перегорожена деревянными барьерами. Доктор Царфати встретил их на мосту. Приподняв шляпу, он поклонился: «Профессор Кардозо не пришел на нашу встречу сегодня утром...- он указал на горящие факелы, - я сразу прибежал сюда».
Они успели на последний поезд из Лейдена в Амстердам. Мирьям стояла, расширенными глазами глядя на пустую набережную, на пожарную баржу с помпой, что была пришвартована около дома. Холодный ветер с Эя развевал ее темные косы.
-Что случилось..., что случилось, доктор Царфати? - Давид взял сестру за руку.
-Профессор Кардозо, - врач вздохнул, - как он мне сказал, через дверь, заразился какой-то африканской лихорадкой. Он вскрывал труп, в порту, неделю назад, - Царфати помолчал: «Госпожа Кардозо тоже заболела. Это очень опасно, профессор Кардозо объяснил мне. Как чума».
-Анри, - шепнул Макс, - почему так? - он кивнул на пожарные телеги со шлагами, подведенными к помпе.
Анри стоял, молча, а потом вздохнул: «Это протокол, Макс. Так делают при чуме, холере, любом заразном заболевании. Тем более, - юноша помолчал, - том, что неизвестно науке. Побудь с кузиной Мирьям, пожалуйста, - попросил он, доставая из кармана сюртука блокнот, - мы с кузеном Давидом пойдем туда, - он указал на парадную дверь дома.
-А зачем блокнот? - смола с фонарей капала на булыжники набережной. «Какая ночь звездная, - вскинул голову Макс, - и тепло, наконец-то. Хотя нет, это от огня жарко».
-Дядя Шмуэль...- Анри все смотрел на дом, - если он в сознании, конечно, наверняка, захочет нам что-то продиктовать, об этой болезни. Он врач, так положено.
Мирьям сжала зубы и раздельно сказала: «Я здесь не останусь». Она подхватила подол простого, темного, шерстяного платья, и зашагала к входу.
Шмуэль, наконец-то, донес жену вниз. Он опустился на колени, задыхаясь, и крикнул: «Вы здесь?»
-Папа! - донесся до него голос дочери: «Папочка, милый, что с мамой...»
-Надо сказать, - велел себе Шмуэль: «Они поймут, они такие, как я...»
-Мамы..., - он открыл саквояж с инструментами, - мамы больше нет, милые..., Она не страдала, обещаю вам. Давайте, - Шмуэль закашлялся. Сняв пропотевшую, испачканную рвотой и кровью рубашку, он вытер лицо: