— Простудишься, — ласково сказала Марта, и, потянувшись, — Шарлотта была выше ее, — пристроила мех обратно на голову женщины. Та вдруг поймала ее руку и улыбнулась:

— Как хорошо, что ты здесь! Раньше мне и поговорить не с кем было, здешние дамы, хоть и милые, но, — Шарлотта понизила голос, — тупые, как гусыни, дальше своего города не выезжали никогда. И дети наши подружились.

— Да, — Марта усмехнулась, глядя на то, как Мориц Оранский подъехал к группе девочек, где была Тео, и что-то сказал. Девчонки расхохотались, Тео — пуще всех. Мальчик протянул ей руку, и они стали кататься вместе. «Как бы не поженились», — шутливо заметила женщина.

Шарлотта рассмеялась:

— Посмотрим, Марта, Бог даст. Главное, что ты — тут, со мной, — жена штатгальтера взяла ее за руку и Марта сказала:

— Да я и сама рада, милая. Все-таки правильно сделал мой покойный муж, что перевел дело из Германии в Англию, — иначе я бы так и не попала в Голландию, и тебя не встретила».

— Она славная женщина, — сказал ей Джон тогда, прошлым летом. «Ей просто одиноко.

Католики, после того, как она сбежала из монастыря, при одном упоминании ее имени плюются, а с протестантскими дамами ей говорить не о чем — это все же глухая провинция, а не Лондон, и не Германия. Тем более дети у нее — она же мачеха пяти законным детям Вильгельма и одному внебрачному. И свою первую дочку, родила недавно, в марте».

— Почти как Изабелла, — Марта помрачнела. «Надо было этому твоему человеку раньше приехать, зачем до июля было тянуть?».

— Затем, — Джон посмотрел на серую гладь Женевского озера — было не по-летнему холодно, собирался дождь, — что ты сейчас сама в Нижние Земли поедешь, и поймешь — там нельзя бросать дело на полдороге.

Там война, Марта, и она долго еще протянется. А если не мы — там такая кровавая каша будет, — Джон передернул плечами, — и так уже — брат брата режет, и дети на отцов руку поднимают.

— Все равно, — упрямо сказала женщина, и, поежившись, укуталась в шаль, — если бы я во Флоренции осталась, я бы увезла Изабеллу куда-нибудь в надежное место, хотя бы сюда. А потом забрали бы девочку — и дело с концом. Я бы и сейчас ее взяла, но не возить, же мне за собой кормилицу. И Орсини, получается, жив, — она помрачнела.

— Он при смерти, — пожал плечами Джон. «Джованни ему кишки наружу выпустил, и рана загноилась. Лежит во Флоренции, подыхает потихоньку — в мучениях. А если бы ты там осталась — после, ди Ридольфи, — ты бы рисковала. У тебя дети, не забывай.

— Знаешь, знавала я таких, как Орсини, — зеленые глаза Марты блеснули тяжелой сталью, — они не умирают. Встанет и пойдет.

Джон помолчал и увидел маленькую складку в углу рта.

— Ты мне сказать что-то хочешь, Марта? — осторожно спросил он.

Выслушав, Джон чуть коснулся ее руки: «Если это тебя утешит, то Орсини не жить. И вообще, — он вдруг прервался, — чтобы такого больше не случалось, тебе надо выйти замуж».

— Как будто замужних не насилуют, — горько рассмеялась женщина.

— И ответить-то нечего, — пробормотал Джон.

— Ладно, — Марта улыбнулась, — так что, мне просто проводить время с этой Шарлоттой, развлекать ее, или с Вильгельмом тоже надо будет работать?

— Через нее, в основном, — ответил разведчик. «Вильгельм ее слушает — она женщина разумная, в отличие от его предыдущей жены, Анны Саксонской. Та мало того, что уродина была, каких поискать, но еще и без царя в голове.

— Что ж он на ней женился? — поинтересовалась Марта.

— Золото, — война дорого стоит, — и поддержка немецких протестантов — Анна была единственной наследницей Морица, саксонского курфюрста, — объяснил разведчик.

— Кто-нибудь, когда-нибудь женится нынче по любви? — вздохнула Марта.

— Те, у кого нет денег, — рассмеялся Джон.

— Скажи мне, — повернулась Марта к Шарлотте, — правда, что кое-кто из лидеров восстания так и не удовлетворен Гентским миром?

Женщина помрачнела. «Знаешь, Марта, есть умеренные протестанты — вот как я, и мой муж, и умеренные католики. Там, — она показала рукой на юг, — таких людей большинство. А есть, — и с той, и с другой стороны, — те, которые скорее умрут, чем пойдут на компромисс.

— И твой муж их слушает? — Марта глубже засунула руки в муфту — солнце клонилось к закату, было морозно.

— На войне слушают голос оружия, — тихо ответила Шарлотта.

— Сама ведь знаешь, что адмирал Виллем де ла Марк был изгнан в прошлом году из Голландии, за то, что не признавал моего мужа законным правителем. Но стоит ему вернуться, и все морские гезы пойдут за ним. А их много.

— Я знаю, что гезы даже вели сепаратные переговоры с турецким султаном, — небрежно заметила Марта, вспомнив, что ей когда-то рассказывал Селим.

— Да, и с покойным Селимом, и сейчас, — ходят слухи, что адмирал де ла Марк постоянно сносится с великим визирем Соколлу, — ответила Шарлотта.

— Он же всем заправляет там, в Стамбуле, султан Мурад только охотится и рисует миниатюры, — рассмеялась женщина.

— Как интересно, — улыбнулась Марта. «Не пора ли нам? А то, — она достала из муфты шелковый платок и высморкалась, — чувствую, детей сегодня придется сажать прямо в котлы на кухне, чтобы согреть».

Шарлотта вдруг попросила: «Марта, а пойдем один разок на санках съедем? Пожалуйста!»

— Ты ведь носишь! — строго сказала ей Марта.

— Я сзади тебя сяду, и мы тихо спустимся. Ну, пожалуйста! — улыбнулась Шарлотта.

— Тихо, как же, — проворчала Марта, усаживая подругу на деревянные санки. «Держись за меня, крепко!», — приказала она.

Холодный ветер ударил в лицо, снег завихрился сзади, и санки вылетели на лед. Дети восторженно закричали и кинулись к женщинам.

Шарлотта легла на спину, раскинув руки, и блаженно улыбнулась. «Хорошо-то как, Марта!», — сказала она, глядя в низкое, темнеющее, зимнее небо.

Он проснулся как всегда — от холода и тоски.

Встав, он подбросил дров в камин, — пламя тут же разгорелось, стало чуть теплее, но тоска, — щемящая, горькая, — никуда не исчезала.

Петя подвинул кресло к огню и налил себе вина. «Сопьюсь», — равнодушно подумал он, но тут, же усмехнулся: «Если бы все было так просто».

Он стал пить, вернувшись из Италии — сначала немного, а потом — все больше и больше.

Однако вино не помогало — даже совсем пьяным он не мог забыть ее окровавленное лицо, и страшные, распухшие пальцы, что сжимали золотой медальон.

Джованни написал ему, что Орсини медленно подыхает — это тоже не помогло. Боль внутри осталась — тянуло слева, отдавало в плечо и локоть. Петя выпил и потер руку — опять закололо.

На прощанье друг сказал ему, — мягко: «Пьетро, ты потом еще встретишь какую-нибудь хорошую девушку, поверь мне. Просто подожди».

Он выпил еще и закрыл глаза — сон все не шел. Раньше Изабелла была рядом почти каждую ночь — как наваждение — сладкое и мучительное. Петя шептал: «Господи, я прошу Тебя, ну не надо, пожалуйста. Не сейчас».

Господь услышал его — теперь ему снилась мать. Ее прекрасное лицо было заплаканным, и она отталкивала его, — шестилетнего, — от себя. Он рвался к ней, но дверь закрывалась, и там, за ней, не было ничего, кроме ветра, темноты и бесконечного, вечного одиночества.

— Девочка моя, — пробормотал он, открывая медальон и целуя прядку волос. «Подожди еще немного, папа тебя заберет».

— Господи, — подумал Петя, — а если ей будет плохо? Если случится что-нибудь? Это же ребенок, совсем маленький. И меня рядом не будет, я ничего не смогу сделать.

Близнецам было года три, когда они заболели — тяжело, с жаром и бредом. Маша сбилась с ног, и Петя, вернувшись, домой, увидев ее измученное лицо, сказал: «Иди, поспи. Я посижу с ними. Ты отдохни, Машенька».

Она перекрестила детей, и, прикоснувшись сухими губами к его лбу, прошептала:

«Спасибо».

Петя увидел синие круги под ее глазами и твердо сказал: «Все. Спать. Не волнуйся, пожалуйста».

Он просидел всю ночь у кровати племянников — мальчики тяжело дышали, в середине ночи их стало рвать. Он менял постель, давал им лечебное питье, носил на руках, когда кто-то из братьев просыпался и звал мать. К рассвету они уснули, и Петя сам задремал, сидя в кресле.