-Да, конечно, - пробормотал Константин, - конечно, так будет лучше. Как вам удобнее. 

Он немного побаивался этих женщин, иногда спрашивая себя: «Где это видано, чтобы на девятом десятке человек так выглядел? Слышал я, от егеря своего, поляки шепчутся, что они душу дьяволу продали, а евреи вообще о них молчат».

Великий князь навел справки. Мещанки Горовиц аккуратно платили аренду за мельницу, и все еврейские подати. Они даже за границу ни разу не выезжали, если судить по паспортам, конечно. 

-Охота людям болтать, - недовольно пробормотал Константин. Он вспомнил нежные губы, тихий голос: «Ты просто приезжай, милый, когда сможешь. Я всегда буду ждать тебя».

Он и приезжал, два раза в год, не в силах забыть ее ласковые глаза, тяжелые, черные волосы, ее улыбку, приезжал и жил у себя в охотничьем доме, каждый день, видясь с ней.

Ханеле отложила паспорт и легко взбежала вверх, по дубовой лестнице. Из-за двери спальни слышался веселый, громкий младенческий голос. Она заглянула внутрь. Внучка сидела, откинувшись на подушки, любуясь ребенком. Дочь наливала в медный таз воду.

Она устроилась на постели. Внучка, едва слышно, сказала: «Такая хорошенькая, бабушка!»

Девочка открыла туманные, серые глазки и зевнула. Ханеле прикоснулась мизинцем к мягкой, белой щечке, к влажным, черным волосам. Она внезапно почувствовала холод медальона у себя на шее. Правнучка заворочалась. Ханеле велела: «Грудь ей дай, а я потом к  отцу схожу. Утром мы с матерью твоей на мельнице будем. Приглашу его сюда, пусть на девочку посмотрит».

-На маленькую Хану, - добавила Ханеле и улыбнулась. Правнучка помахала ручкой. Ханеле наклонилась,  и осторожно взяв ее пальчики, положила их на медальон. Девочка притихла. Ханеле повторила себе: «Все, что предначертано,  то и случится».

Утро было ранним, тихим, на верхушках сосен едва играл рассвет.  Вода в ручье была такой прозрачной, что Менева, устроившись на камне с удочкой, улыбнулся. Серебряные спины лососей отсвечивали розовым, песок на дне был мелким, белым.  Пахло хвоей, блестела роса на траве. Он закинул бечевку в воду и закрыл глаза. Менева вспомнил уходящие вверх, огромные деревья, с красными стволами и ее благоговейный шепот: «Какой же они высоты?»

Менева держал в поводу лошадей:

-Триста футов. Был вождь, из племени чероки, я знал его. Очень хороший человек, он создал для чероки письменность, даже газету печатал. У него, как и у меня, белая кровь текла.

Менева махнул рукой на восток: «Там его звали Джордж Гесс, а мы его называли Секвойя. Ваш ученый в честь него этому дереву имя дал».

Мирьям зашла в дупло и ахнула:

-Здесь жить можно, Менева! Вся семья поместится, - она лукаво улыбнулась. Менева привязал лошадей и обнял ее, касаясь губами вороных, пахнущих дымом и травами, волос: «Здесь и переночуем».

Индеец подсек лосося и аккуратно уложил его в деревянное ведерко:

-Нельзя, нельзя. Вы  решили..., У тебя народ, ты не можешь его бросать. Нельзя уезжать с ней, - Менева молча, упрямо сжав губы, рыбачил. Он закурил короткую трубку.

Менева сидел, глядя на радужных рыб в чистой воде. Над вершинами гор вставало солнце. Наконец, подхватив ведро, мужчина пошел к дому. По дороге Менева заглянул в птичник и бросил индейкам зерен. Он поставил ведро на ступеньки крыльца и долго проверял упряжь на ухоженных, крепких, невысоких лошадках.

-Провожу ее, - решил Менева, - хотя бы до первого белого поселения. Она просила этого не делать, но, все равно, провожу. Жалко, в Сан-Франциско не попаду. Хотелось бы книг купить. Ничего, - он все гладил гнедого коня по холке, - когда пойдем отсюда на север, а ведь пойдем, этого не избежать, тогда и загляну в Сан-Франциско.

Было  жарко, и он принес лошадям воды. Седла и упряжь, конечно, были в полном порядке. Менева, как любой индеец, заботился о своих лошадях.

-Собаку надо завести, - он чистил рыбу на небольшой, аккуратной кухне. Здесь был очаг, сложенный из речных валунов, старые котелки и ножи, еще времен его отца.

Менева сбрасывал чешую в ведро.

-А что бы отец сказал? - он отложил нож и задумался: «Она меня не любит..., - индеец вздохнул, - она молодая девушка, у нее есть семья, брат, свой народ..., Зачем ей со мной быть?»

Весной он решил уйти на север. Сюда, в долину, добрались посланцы от лакота и чероки. Гости сказали Меневе, что к ним, в горы, идет экспедиция белых. Они собирались  прокладывать дорогу от океана до океана, такую дорогу, как на востоке, где людей уже давно возил пар. Они узнали, что белые начали воевать друг с другом. Менева тогда искоса взглянул на Мирьям:

-Ее жених..., бывший, он военный. Дэниел Горовиц. Если его убьют, мне не придется мстить за отца. Мирьям не вспоминала о женихе, и не рассказывала, кто из мормонов ее похитил. Однако те же посланцы принесли вести о смерти старейшины Смита. Менева  долго сидел на крыльце, ночью, затягиваясь трубкой:

-Я слышал. Он тоже был евреем, этот Смит. Тоже Горовицем. Не хочу Мирьям спрашивать. Видно, что ей тяжело об этом говорить.

Он  вернулся в дом. Мирьям уже спала. Менева осторожно устроился рядом с ней и поцеловал нежную, белую, теплую шею.  Она что-то пробормотала и обняла его. Менева еще долго лежал, баюкая девушку, напевая колыбельную, что помнил еще от своего отца.

-На север, - он выбросил чешую, вымыл руки в ручье и стал солить рыбу в деревянной миске. Менева вспомнил карту: «Если уйти к канадской границе, нас никто не найдет. Белые начнут прокладывать дорогу в центре страны. Те горы они оставят в покое. Вот и хорошо».

-Собаку завести, - Менева отчего-то улыбнулся: «Надо щенка взять, у кого-нибудь, обязательно».

Он прошел в комнату, неслышно, на цыпочках. Из-за тканой занавески доносилось размеренное, спокойное дыхание.

Менева вспомнил, как один из лакота сказал:

-Священник, белый, что детей грамоте учил, уплыл туда, - индеец махнул рукой на запад, - дальше, на острова, что посреди моря лежат.

Они сидели у костра. Гости поставили свои типи. Заходящее солнце освещало луг, где паслись лошади. Менева перевернул жарящуюся на огне птицу и хмыкнул:

-Куда дальше? Хотя нет, - он вспомнил атлас, - там лежат земли, где живет много людей. Они и сюда приезжают, - он слышал рассказы вояжеров о китайском квартале в Сан-Франциско.

-Еще севернее, - помотал головой лакота: «Где вечный снег и лед».  Они помолчали, покурили, а потом один из гостей заметил:

-Говорят, белые, что давно еще пришли с большими кораблями во льды…, Кто-то из них выжил. Я видел в лесах красивую коробку, из серебра, там было написано на языке белых.

Менева слышал об экспедиции Франклина, но пожал плечами:

-Это случилось пятнадцать лет назад. Наверняка, они все умерли. Просто братья, что живут в снегах, нашли их вещи. Жаль, что священник уехал. Мне говорили, он был достойный человек.

Он сказал об этом Мирьям. Та, рассматривая атлас, нахмурилась: «Неужели Пьетро на Аляску подался? Там Россия, там опасно».

Менева накрывал на стол:

-Как приедешь в Сан-Франциско, - он, на мгновение прервался и заставил свой голос не дрожать, - ты ему не пиши в Форт Ванкувер, его там нет. Напиши своему брату, напиши..., - он замолчал. Мирьям подошла к нему. Забрав оловянные тарелки, девушка прижалась щекой к его щеке:

-Я напишу Бет,  Давиду..., Нашим родственникам. Найду хорошую оказию, вернусь на восток и буду продолжать учиться, - она ласково, немного грустно улыбалась.

-Или ему напишет, - мрачно подумал Менева: «Но Мирьям не любила его, это просто была договоренность. Хотя она и меня не любит, - он забрал тарелки обратно и ворчливо сказал: «Лучше бы ты в Сан-Франциско устроилась акушеркой и ждала, пока за тобой кто-то приедет. Тот же Джошуа».

Мирьям закатила светло-голубые глаза: