-Я стреляю лучше, чем раввин Горовиц, поверь мне. И в седле лучше держусь. Не волнуйся, - она поцеловала темно-каштановый, в седине висок.

Менева заварил кофе в котелке, что висел над очагом и услышал из спальни какое-то шуршание.

Она, конечно, проснулась. Она сидела на краю постели, - они спали на большой, крепкой, сделанной еще его отцом кровати,  - и терла маленькими кулачками серо-синие глазки.

-Папа! - девочка радостно протянула ручки к Меневе и стала ловко слезать на пол.

Мирьям дремала, разметав по шкурам черные волосы. Менева подхватил дочь. Она вся была теплая, тяжеленькая. Девочка потребовала: «Ходить!»

-Сейчас, сейчас, мое счастье, - он поцеловал смуглый лобик: «Не надо маму будить». Менева унес ее во двор и ласково сказал:

-Отправимся к ручью, умоемся, поиграем с тобой, а потом мама проснется..., - дочь завертелась у него в руках. Он поставил девочку на выметенный, чистый двор.

-Годик весной было, - гордо подумал Менева, - а ходит как бойко. И говорит отлично, сразу на двух языках. Я ее потом другим наречиям научу. Это если, конечно..., - Менева велел себе не думать о таком. У  него сразу начинало ныть сердце, тоскливо, отчаянно.

Мирьям называла ее Авиталь. «Роса моего отца,  - объяснила она Меневе, - так мою мать звали».  Он выбрал похожее имя, Амада, лесная роса, на языке чероки. Девочка бегала по мелкой воде, смеясь, шлепая смуглыми ножками по песку. Черные, материнские волосы, развевались в утреннем солнце. Менева взял ее за ручки. Амада капризно сказала: «Сама! Сама, папа!»

-Сама, конечно, моя хорошая, - мужчина отступил. Дочь смело пошла дальше и застыла, стоя по колено в ручье, открыв рот.

-Рыбы, - Менева заглянул через ее плечо: «Лосось, папа с утра его ловил».  Амада подняла голову. Солнце уже высоко стояло в небе.

-Папа! - Менева ощутил, как ее маленькая ручка ложится в его ладонь. Дочь наклонилась и, хитро улыбаясь, брызнула на него водой.

-Еще! - велела девочка. Менева, рассмеявшись, взял ее на руки: «Сейчас искупаемся, этим все закончится».

Мирьям открыла глаза и услышала блаженный, детский смех, ласковый, уверенный мужской голос, что доносился от ручья. Она прикусила зубами угол тканой подушки и долго лежала, сдерживая слезы, мотая головой, чтобы не заплакать.

После обеда Авиталь стала зевать. Менева, как всегда, смешливо сказал: «Мне шестой десяток, я тоже начал ценить дневной покой». Дочка обхватила его шею руками. Мирьям обняла их обоих и постояла, слыша, как бьется маленькое сердечко, вдыхая ее сладкий запах. «Ты приходи, - сказал Менева одними губами, - приходи к нам». Мирьям кивнула. Она убралась и вышла на крыльцо, взяв тетради со своими гербариями и оловянную коробочку с крепким табаком. Долина спала. Вдалеке, над лесом, где стояли типи, поднимался легкий дымок. «Все было так просто, - горько подумала Мирьям, - так просто, так хорошо..., Господи, - она затянулась самокруткой, - за что это мне?»

Она вспомнила ту ночь, два года назад, его ласковый, неслышный шепот, его руки, нежные, уверенные.

-Хорошо, - повторила Мирьям и покраснела, - и всегда, всегда так было..., А если..., -  она оглянулась на полуоткрытую дверь в дом.

Они лежали, обнявшись, Мирьям тяжело, восторженно дышала. Девушка  услышала грустный голос: «Я тебя на тридцать лет старше, зачем я тебе?»

-Молчи, - она наклонилась над ним, тяжелые, черные волосы упали ему на лицо.  Мирьям стала целовать его, тихо, едва касаясь губами. «Молчи, - уверенно повторила она, - мне хорошо, хорошо с тобой, Менева, и так будет всегда». Через месяц, поняв, что ждет ребенка, она  присела к нему на колени и весело попросила: «Послушай меня».

Он, конечно, боялся. Он рассказал Мирьям, что у него были уже и сыновья, и дочери, но никто из детей не выжил.

-Незачем волноваться, - легко улыбнулась Мирьям, поцеловав его седой висок, - мне восемнадцать лет, я молодая девушка. Все будет хорошо.

-Да, - только и ответил Менева. Она заметила, как затуманились его серо-синие, большие глаза. Настала зима и долину засыпал снег. Мирьям раньше не знала, что сугробы могут быть выше человеческого роста. Менева научил ее ходить на индейских лыжах, коротких, широких, подбитых шкурами. Теплые источники все равно не замерзали. Мирьям даже несколько раз купалась в бурлящей пузырьками, веселой воде. Они поздно вставали, Менева заваривал ей чай из трав, ходил на охоту, они лежали под шкурами, держась за руки. Ребенок весело ворочался. Мирьям, улыбаясь, рассказывала Меневе о Европе. Она, иногда, робко, думала: «Может быть, он поедет со мной..., Ничего страшного, что он не еврей. Наши дети все равно будут евреями. Но ведь у него народ...»

К Меневе приезжали гости, с востока, севера и юга. Мирьям однажды спросила: «А почему ты сам никуда не ездишь?»

-Как я вас брошу? - удивился Менева, обнимая ее, кладя ладонь на живот. Ребенок забил ножкой и Мирьям рассмеялась.

-Как я вас одних оставлю? - Менева стал ее целовать, медленно, ласково. «И потом, - добавил он, - когда ребенок родится, я тоже никуда с места не сдвинусь. Всегда буду рядом с вами».

Он сам все делал по хозяйству:

-Лежи. Лежи, читай, гуляй, шить еще можно, - Менева присел на кровать и ласково посмотрел на маленькую, замшевую рубашечку, что выкроила Мирьям.  По вечерам они сидели у огня. Менева рассказывал ей индейские легенды. Он знал множество преданий, не только его народа, лакота, но и чероки, сиу, сказки тех индейцев, что жили на севере, в Канаде, и на юге, в пустыне, на мексиканской границе.

-Вы сильнее, -  заметил Менева, -  у вас есть порох, пули, сила пара, корабли и железные дороги. А у нас, - он наклонился и погладил траву, - только горы, реки и водопады. Наша смелость, и наши песни.

Они гуляли по весенней, расцветающей равнине. Роды приближались. Менева теперь всегда сам водил Мирьям, под руку, осторожно. Она только отмахивалась: «Все хорошо, милый мой. Ваши женщины и в седле ездят, и рыбачат. Я сама видела».

Менева помолчал: «Я знаю, Мирьям. У меня, - серо-синие глаза взглянули вдаль, на вершины гор, - у меня еще никогда, такого не было. Спасибо, спасибо тебе».

Девушка почувствовала, что краснеет, и вздохнула:

-Господи, это я его должна благодарить. Он меня спас, выходил. Он меня любит так, как я и не знала, что любить, возможно..., А я его? - Мирьям вспомнила, как, сидя у очага, Менева  брал ее руку и целовал пальцы, один за другим. Девушка притягивала его к себе, обнимала, и они оказывались рядом, так близко, что Мирьям уже и не различала, где она, а где он.

Миссис Блэк пришла помочь ей с родами, но все прошло легко и быстро. Схватки начались на рассвете, а  через два часа Мирьям держала в руках девочку, небольшую, крепенькую, черноволосую, с ясными, светлыми глазами. Авиталь оказалась спокойной, хорошо ела и крепко спала. Менева все равно вскакивал на каждый шорох, укачивал ее, пел ей индейские колыбельные и читал наизусть «Старого Морехода».

Менева сказал Мирьям, что,  когда Амада подрастет, он отвезет ее к шаману, человеку неба, и там ее назовут по обрядам лакота.

-То же самое имя, - улыбнулся индеец, - Лесная Роса. Так положено, должна быть церемония. У нее будет платье, расшитое бисером и костью, я пригоню табун лошадей.  После обряда, надо будет все это отдать тем, кто нуждается.  Человек учится помогать другим, так у нас принято. И я расскажу Амаде о ее предках, конечно.

Мирьям кормила. Она покачала засыпающую девочку и ничего не ответила.

-Она еврейка, - подумала Мирьям, - моя Авиталь. Я могу забрать ее с собой.  Сейчас новое время, ничего страшного. Могу сказать, что была замужем, что муж мой погиб..., Но Менева..., - она подняла голову и заметила, как индеец  печально, неотрывно смотрит на дочь.

Весной Авиталь пошла и стала говорить. Мирьям начала видеть сны. Она знала, что это бабушка Ханеле. Она слышала ласковый, настойчивый голос: «Тебе надо уйти, милая. У тебя своя стезя». В ее снах была бесконечная, снежная равнина, выл ветер, она слышала лай собак. Мирьям вздрагивала от выстрелов и открывала глаза. Менева был рядом, девочка сопела, умостившись у Мирьям на груди. Она прижималась к теплому, надежному плечу. Менева гладил ее по голове, шептал что-то ласковое и Мирьям успокаивалась. Однако она помнила слова бабушки и говорила себе: «До лета. Летом я заберу Авиталь и уеду».