-Ничего, - рассмеялся Федор, - он еще тысячу лет выдержит, крепкий, как кровь наша.

Икона была в простом, медном окладе. Он хотел оставить Богоматерь жене, но Тео только погладила его по щеке: «Что ты, милый, как можно. У меня церковь рядом, а ты на войну идешь. Пусть с тобой будет».

Федор присел к столу и посмотрел в зеленые глаза Богородицы. «Бедный Пьетро, - вздохнул он, - бедный Джованни. Хуже нет - своих детей пережить, а ведь он Констанцу уже потерял». Федор отчего-то вспомнил раннее, светлое утро в таверне, в Мон-Сен-Мартене, ее рыжие, пахнущие цитроном волосы. Мужчина, сам того не ожидая, улыбнулся: «Она, конечно, одна такая была - Констанца, да хранит Господь душу ее».  Они вместе с женой написали Джованни с Изабеллой, и отправили отдельную почту в Лидс - для Рэйчел и Майкла.

-И Майкл тоже, - пробормотал Федор, - вдовцом остался, в тридцать семь лет. Ах, Мэри, Мэри, казалось бы, через огонь и воду прошла, а в своей постели умерла. Хоть сын у Майкла есть, все легче. И у нас, - он помолчал, - сын.

Петру он запретил идти на войну - сразу же. Сын, было, хотел что-то сказать, но Федор оборвал его: «Тебе семнадцать лет, без тебя найдется, кому воевать. Сиди дома, учись, мать одну оставлять нельзя».

Петя упрямо сжал красивые губы. Юноша пробормотал, сверкнув голубыми, отцовскими глазами: «Батюшка...»

-Я сказал, - Федор раздул ноздри, - и чтобы больше и разговора об этом не было.

Он потер лицо руками. Вернувшись в постель, поворочавшись, Федор  заснул - неспокойным, легким сном. «Ханеле бы спросить, что ждет нас, - смешливо подумал он, открыв глаза. «Хотя о чем это я? Она только хорошее говорит. Ханеле тогда права была, в Брно. Сына мне обещала. А я, дурак, не верил еще. Она никогда не ошибается».

Он услышал тихий голос жены: «Спи, Теодор». Тео потянулась: «Я тебя обниму, и спи. На рассвете тебе выезжать». Он прижался щекой к ее пышной, теплой, смуглой груди. Федор  заснул, вдыхая запах роз, держа ее за руку.

Тео поставила вазы на камин. Позвонив в колокольчик, она велела горничной: «Как Петр Федорович придет, сразу накрывайте на стол».

Девушка замялась: «Там записку принесли, Федосья Давыдовна, как раз от Петра Федоровича. Вот только сейчас».

-Давайте, - Тео  почувствовала, что бледнеет. «Может, на дежурство его оставили, в училище, - сказала себе она. «Война же, мало ли что».

Она развернула листок. Почерк у сына был твердым, четким, разборчивым. «Милая мама, - читала Тео, - ты только не волнуйся, пожалуйста. Я ушел добровольцем в армию,  в пятый пехотный корпус,  в часть под командование  его сиятельства князя Сергея Петровича Трубецкого. Мамочка, пожалуйста, пойми,  я не мог иначе, это моя страна, моя земля, я не могу оставаться дома. Тем более, папа воюет, а ему уже седьмой десяток. Мамочка, я буду писать, обязательно, обещаю тебе. Твой любящий сын, Петр Воронцов-Вельяминов».

Снизу была торопливая приписка: «Мы отправляемся из казарм Семеновского полка, мамочка. Когда тебе принесут это письмо, мы уже выедем из города».

Тео пошатнулась. Прижав к груди записку, опустившись в кресло, она перекрестилась. «Господи, - Тео уронила голову в руки, - Господи, нет, я молю тебя...». Женщина положила руку на прикрытый кружевами крестик на смуглой шее, и твердо сказала: «Они вернутся, я уверена».

Марш растянулся на несколько верст. Петя, оглянувшись  - они были уже у Чесменского дворца, впереди лежал новгородский тракт, помахал рукой невысокому, черноволосому юноше на гнедой лошади. Тот пробился ближе к Пете. Вытерев пыльное лицо,  молодой человек блеснул белыми зубами: «Как ты и просил, записки наши только сейчас отнесут. Слушай, - Никита Муравьев озабоченно оглянулся, - а как это будет? Ты-то кадетский корпус закончил, а я штатский, я пистолета в руках и не держал никогда. Охотился, но это не считается, - юноша покраснел.

-Я тебя научу, - отмахнулся Петя. «Ничего сложного в этом нет.  Наполеон, - он перегнулся в седле, - я слышал, - Петя кивнул на прямую спину поручика Трубецкого, - уже к Смоленску идет».

-Мы его дальше не пустим, - уверенно ответил Никита.

Летнее, жаркое солнце освещало зеленые луга. Петя взглянул на колонну: «Батюшка уже в армии. Не выгонит же он меня. Да и вряд ли мы с ним встретимся. А уж тем более  с Мишелем, - он тяжело вздохнул: «И я  не буду с братом своим старшим воевать».

-Ты хорошо придумал, - прервал его мысли Муравьев, - письма заранее написать, и разными датами пометить. Мой камердинер, человек надежный, с турками сражался, во время оно, - он все пошлет, когда надо. А что городской почтой, - Никита отпустил поводья и развел руками, - здесь уже ничего не сделаешь.

-Они и не заметят этого, мамы наши, - ответил Петя, - так рады будут, что письма вообще пришли.

-Запевай! - раздалось откуда-то впереди. Трубецкой обернулся: «Ну-ка, прапорщик, с таким голосом, как у вас - прямая в оперу дорога».

Петя покраснел. У него и вправду был красивый, глубокий баритон. Мать, занимаясь с ним, говорила: «Слух у тебя, Петенька, тоже отменный. Это ты  в меня, конечно».

- Солдатушки, бравы ребятушки,

Где же ваша слава?

Наша слава - русская держава,

Вот где наша слава! -  разнеслось над новгородской дорогой.

Петя внезапно улыбнулся. - Все будет хорошо, - тряхнул он рыжей головой. Положив руку на простой, стальной эфес  шпаги, юноша повторил: «Хорошо».

Он проснулся рано утром, еще до рассвета. Император спал на простой, походной койке, закинув правую руку за голову, а левую - положив на смуглую, крепкую шею. Медальона не было. Наполеон потерял его при переправе через Неман, уже вернувшись из Белостока. Цепочка, непонятно как,  расстегнулась. Он только успел увидеть блеск серебра в светлой воде реки. Наполеон сжал зубы: «Проклятый Неман. В Тильзите я в нем шпионов ловил, а здесь...». Он вспомнил, как Анна, провожая его, стоя в сером, густом туман, -  солнце еще не взошло, - повторила: «Остерегайся воды».

-Она была  права, как всегда, - буркнул себе под нос Наполеон. Присев на койке, император закурил сигару. Он тогда поцеловал алые, мягкие губы и хмыкнул: «Буду. Мы с тобой уже осенью увидимся». Дымные, серые глаза посмотрели на него, и  Анна согласилась: «Да».

-Хорошо, - успокоено подумал тогда Наполеон, трогая коня. «Значит, все в порядке будет, с походом». Дочь тоже улыбнулась, - вечером, когда он, сидя на кровати, рассказывал девочке о Египте. Она подняла на него большие, тоже серые глаза и тихо попросила: «Ты возвращайся, папа». Девочка кивнула: «Вернешься».

Наполеон оглянулся на приоткрытую дверь - Анна накрывала на стол, к ужину. Он, едва слышно спросил: «Аннет..., Милая, что ты видишь?»

Глаза девочки, на мгновение, стали дальними, холодными. Дочь помолчала: «Нельзя говорить дурное. Спокойной ночи, папа».

-Такая же, как мать, - подумал Наполеон, усаживаясь напротив Анны.

-Такая же, - смешливо согласилась женщина и он покраснел. На ее стройной, белой шее блестела золотая цепочка. Наполеон, выпив водки, неожиданно хмуро спросил: «И медальон ты ей  отдашь?»

-Увидим, - она вытащила из печи горшок и велела: «Ешь. Это кисло-сладкое мясо, я помню, тебе нравится. Не мясо, - Анна рассмеялась, - курица». Женщина немного отпила из своего стакана и вздохнула: « Она хорошая девочка, она будет знать, что не надо его трогать».

-Интересно, - Наполеон принялся за курицу, - сколько их еще таких родится?

Он  вздрогнул - в ухоженной, чистой комнате запахло порохом, дымом. Наполеон услышал страшный, низкий, нечеловеческий крик, ощутил на своем лице сырой, влажный ветер. Анна взглянула на него: «Столько, сколько надо, пока не свершится месть. Показать тебе, что будет?»

Ее глаза были словно лед. Наполеон, сглотнув, пробормотал: «Не надо, спасибо».