Майор Горовиц, действительно, передал Бет, что ни семью Вильямсона, ни, тем более, его дочь, не тронут.

Бет спустилась  в подпол и увидела огонек свечи. Сальвадор  улыбнулся: «Рад вас видеть, Странница».

Бет продиктовала все сведения и передала ему карты. Девушка убрала блокнот: «Я отсюда в Ричмонд. Миссис Янси дала мне отменные рекомендации. Я почти француженка, из Нового Орлеана, - Бет лукаво улыбнулась, - постараюсь устроиться на хорошее место. Как там рав Горовиц? - она поднялась.

-Приедет сюда свататься, думаю, - усмехнулся Сальвадор, запирая дверь подпола: «У нас есть мистер Толедано, богатый человек. Он дочь свою единственную за рава Горовица прочит. Мы с ним увидимся, но, - мужчина поднял палец, - привет  от вас я ему передавать не буду».

-Из соображений безопасности, - согласилась Бет и огляделась. Сад был пуст. Над Чарльстоном повисла жаркая, южная ночь, звенели цикады. Бет вскинула голову и посмотрела на сияющие, рассыпанные по небу звезды.  Она замерла. С востока, со стороны моря раздался взрыв. Бет услышала канонаду орудий и обернулась к Сальвадору: «Что это?»

По улице бежали мальчишки-газетчики, с факелами: «Генерал Борегар выставил ультиматум форту Самтер! Северяне должны сложить оружие! Генерал Борегар начал бомбардировку форта!»

Пахло жасмином, магнолиями, с деревьев сорвались разбуженные шумом птицы. Небо на западе озарилось алыми вспышками. Сальвадор, стоя рядом с ней, тихо ответил: «Это война, Странница».

-Война, - Бет, незаметно, сжала пальцы и помолчала: «До встречи, Александр. Я пришлю весточку из Ричмонда, как устроюсь».

Такие письма были безопасны. Бет уже отсылала их из Алабамы.

-Ящик 47, почтамт Чарльстона. Дорогая тетя, у меня все в порядке, - она шла к своему пансиону. Люди высыпали на улицы. Бет слышала крики: «Ура! Да здравствует Конфедерация!».  Кто-то стрелял в воздух, на кованых балконах развевались флаги, люди открывали бутылки с вином. Трубач, стоя на перекрестке, играл «Дикси». Музыка перемешивалась с грохотом канонады. «У меня все в порядке, - упрямо шептала Бет, - надеюсь, что вы здоровы».

Это означало: «Я на месте, готова к работе». Она прошла мимо пустой конторки пансиона. Весь Чарльстон, казалось, был на улицах. В открытое окно ее каморки доносился запах гари и соли. Небо озарялось багровым, тревожным светом.

-Надо завтра попасть на поезд, - Бет стала собираться, - пока не издали распоряжение, что железные дороги перевозят только военных. Отсюда, - она вспомнила карту, - четыреста миль  до Ричмонда.  Пересадка в Шарлотте, в Северной Каролине. За два дня доберусь.

Аист кружился над высоким, старым дубом. В растворенное окно горницы слышался щебет птиц. На выскобленных половицах лежали лучи солнечного света. Дверь скрипнула. Дочь сказала Ханеле: «Все хорошо, мама. Уже скоро».

Та качнула черноволосой головой и улыбнулась: «Конечно, все хорошо, милая. Я сейчас приду».  Тканые, холщовые занавески колебались под ветром с реки. Ханеле встала и прошлась по горнице. Дом был перестроен, от крепких, каменных подвалов до крытой новой черепицей крыши, от хлева и птичника до мельницы. Та бойко работала, вертелось колесо, от усадьбы к реке вела выложенная камнем дорожка. Ханеле вышла во двор. Присев на крыльцо, она кинула курам зерен.

-Просил ее в город переехать, - усмехнулась Ханеле, - особняк купил..., Особняк, конечно, пусть стоит. Пригодится. Все равно маленькую надо будет в синагогу везти, имя ей давать..., После Шавуота, как подрастет немного, - до нее донесся слабый стон из окна второго этажа.

Константин и здесь, в лесу, выстроил дом. Он приезжал каждую весну и осень, на охоту, и оставался на несколько недель. От охраны он отказывался. С внучкой они встречались здесь, в усадьбе. Ханеле и дочь на это время уезжали в Гродно или Белосток. Он и сейчас был там. Ханеле кинула взгляд в сторону леса: «Вечером к нему схожу. Волнуется, конечно, но все будет в порядке».

В лесу все они одевались скромно. Ханеле достала из кармана своей простой, деревенской юбки, письмо от племянника.

-Дорогая тетя, - читала Ханеле, - у нас все по-прежнему. Моше занимается в ешиве. Отец его провел здесь все лето и вернулся в Лондон. Он поплывет в Китай и Японию. О Мирьям, как нам сообщают, так ничего и неизвестно. Может быть, вы, тетя, что-то слышали..., - Ханеле прервалась: «Исаак, конечно, деликатный человек. Хорошо, что маленький у них живет, так и надо. А Мирьям..., - она помотала головой и вернулась к письму: «Брат Дины, Аарон, так ничего и не знает о своей дочери. Она тоже пропала».

Ханеле поморщилась и посмотрела дымными, серыми глазами куда-то вдаль.

-Ах, вот как, - она, незаметно, улыбнулась: «До этого не скоро дойдет». Ханеле увидела белесую пелену: «Нет, нет, она хорошая девочка. Она выполнит все, что надо, и вернется к нам. Так и будет».

Ханеле прислонилась виском к теплому, деревянному столбику крыльца.

-А тебе, - сказала она, держа в руках письмо племянника, - тебе надо уйти. 

Она пошарила впереди себя рукой и стерла теплые слезы с лица внучки. Ханеле услышала детский смех, плеск воды, ласковый, нежный голос мужчины и повторила: «Уйти. У нее хороший отец, все будет как надо. У тебя  другая стезя». Ханеле наклонилась и поцеловала черные, распущенные волосы. Светло-голубые глаза взглянули на нее. Внучка вздохнула: «Я знаю, знаю, что надо. Еще немножко, до лета...»

-До лета, - согласилась Ханеле, глядя на заснеженные вершины гор, на крепкие сосны, на горячий пар, что поднимался от источника: «У вас все хорошо будет, милая. И у тебя, и у них, - Ханеле повела рукой туда, где раздавался смех, -  не волнуйся».

-Все хорошо, - повторила она, поднимаясь. Белесая пелена все висела перед глазами. Ханеле, внезапно, подумала:

-Когда все свершится, все и закончится. Вот и славно, я устала. Пойду к маме, она меня ждет. 

Она пошатнулась и схватилась рукой за ручку двери. Она заметила маленькую, хрупкую, с бронзовыми волосами девушку. Та стояла, растерянно озираясь, на городской улице. Женщина, что уходила вдаль, высокая, черноволосая женщина, с дымными, серыми глазами, обернулась. Она все смотрела на девушку, а потом, на мгновение, подняв руку, скрылась в кованой калитке каменного здания. Пахло цветущими липами, на песке аллеи лежали белые лепестки. Ханеле услышала музыку, увидела красные, и черные флаги, что  свисали с балконов. Она успела сказать: «Это не навсегда.  Не навсегда, милая. Вы еще встретитесь».

Ханеле, постояв  немного, вернулась в горницу. «Когда Наполеон умирал, - вспомнила женщина, - я эту девочку видела. И ему показала, - Ханеле улыбнулась и присела к столу: «Надо Исааку написать, что у нас хорошие новости. Правнучка. И вообще, - она повертела в руках карандаш, - скоро все получат хорошие известия». Ханеле закрыла глаза и вздрогнула. До нее донесся свист пуль и жалобные, детские крики.

-Не вижу, - поняла она, и взяла «Санкт-Петербургские ведомости». Им доставляли газеты и новые книги. Почтой Ханеле так и не пользовалась. Она передавала письма на Святую Землю через знакомых купцов. «И в Амстердам напишу, - решила она, - порадую Давида. Просто скажу, что скоро придут добрые вести».

- В силу означенных новых положений, крепостные люди получат в свое время полные права свободных сельских обывателей, - прочла Ханеле: «Он этот комитет возглавлял, по реформе. Вот  и хорошо. Евреям тоже, скоро свободней станет. Как сказано: «Не для того ли ты достигла достоинства царского».

Она полистала паспорт. Документ был выписан на имя дворянки Гродненской губернии Константиновой, Анны Константиновны.

-А если мальчик родится? - робко спросил великий князь еще осенью: «Я мог бы и второй паспорт привезти...»

-Девочка, - ласково улыбнулась Ханеле, - дочь у вас будет.

Он, было, открыл рот. Константин хотел предложить крестить ребенка. Женщина только мимолетно, холодно блеснула серыми глазами.