Как всегда, она только чуть вздохнула, и, сдвинув ноги, ощутила его поцелуй — в щеку.

— Надо помолиться, Мэри, — страстно, внезапно, сказал муж. «Помолиться, чтобы у нас были дети. И Энни тоже молится — я ей велел. Я буду так счастлив, так счастлив, любовь моя!»

— Не надо, — про себя, — глухо, отчаянно, упрямо, сказала женщина, и еще раз повторив: «Не надо», — закрыла глаза.

Мальчик остановился на откосе холма и посмотрел на океан. Он лежал перед ним — бескрайний, огромный, простирающийся до горизонта. Легкий ветер ерошил темные волосы ребенка. Мальчик знал, что перед ним — залив, настоящее море было на той стороне полуострова, — но все равно — ему нравилось приходить сюда.

Где-то далеко, на том берегу, был континент. Мальчик вздохнул, и, присев на сочную, свежую траву, опустив подбородок на колени, сказал себе: «А ведь там тоже — земля без конца, и где-то — еще один океан. Теперь не получится стать моряком, а жалко. Ну, что делать». Над его головой, кружились, перекликаясь, чайки. Мальчик, помахав им рукой, разочарованно сказал: «А хлеба-то я вам не взял, забыл».

— Ну да ничего, — он вскочил на ноги, — легкий, высокий, сероглазый, — завтра принесу. А пока рыбу ешьте, у вас ее много, — он взглянул на белый, влажный песок пляжа, и вдруг, на мгновение, закрыв глаза, стиснув кулаки, сказал себе: «Не смей! Ты уже большой, не смей плакать!»

Мальчик стер слезы, и не выдержал — зарыдал, опустившись на траву, пряча лицо в коленях.

— Не надо, — раздался сзади тихий голос. Он повернулся, и, не глядя, прижавшись мокрой щекой к черному, траурному платью матери, расплакался еще сильнее. Полли гладила сына по голове, следя за серыми волнами, а потом сказала: «Хочешь, сходим к папе? Или тебе надо побыть одному?»

Александр шмыгнул носом, и, утерев лицо рукавом льняной рубашки, — кивнул, взяв мать за длинные, смуглые пальцы.

Полли встала, держа сына за руку, — подол платья бился на ветру, и, оглянувшись на залив, подумала:

— Правильно я сделала, что не отпустила Александра с месье де Шампленом на континент.

Ребенку еще семи лет не было, какие экспедиции? Он, конечно, рвался, бедный, просил меня — хоть посмотреть на то место, где Фрэнсис погиб. Ну, ничего, осенью уезжаем уже отсюда, тем летом кораблей не было, а в сентябре — месье де Шамплен обещал, что обязательно отплывем. Бедная матушка, думает, наверное — случилось что-то, почту-то никак не послать.

Кладбище было небольшим и ухоженным. «Климат тут хороший, — вздохнула Полли, открывая деревянную калитку, — вон, те из колонистов, что в предыдущем поселении жили, на острове Сен-Круа, говорят, что там гораздо хуже было. Ну, и аптека моя помогает, конечно».

Женщина и ребенок остановились у простого камня с крестом.

— Мама, — Александр поднял глаза, — а потом можно будет папу похоронить дома, в Англии? Ну, осенью, как мы уедем.

Полли помолчала, и, наклонившись, поцеловала сына в затылок: «Мы вернемся за папой, милый, обещаю. Ты же знаешь — мы сначала плывем в Ля-Рошель, потом едем в Париж, и только после этого — домой. Папа же говорил с тобой о его работе, ты понимаешь — пока надо, чтобы его могила была здесь».

Александр кивнул, и, погладив камень, сказал: «Вот, папа, я пришел. Давай я тебе все расскажу, хорошо? И про учебу тоже».

— Ты побудь с папой, — ласково попросила Полли сына, — а я в аптеку пойду, сегодня индейцы должны приехать, надо для них снадобья подготовить.

Она еще раз поцеловала Александра, и, уже у выхода, оглянулась — мальчик стоял, склонив голову, что-то тихо говоря.

Полли посмотрела на черный, детский камзол, на маленькую шпагу, и подумала: «Господи, сирота. Мы с Мэри в пять лет сиротами остались, а этот — в шесть. Как раз прошлым годом, в это же время месье де Шамплен вернулся с континента. С телом Фрэнсиса, в закрытом гробу. Я же просила его, умоляла — хоть бы на мгновение взглянуть на его лицо. А он тогда посмотрел куда-то в сторону и ответил: «Да там и лица нет, мадам Полина, мы же долго его везли, да и жарко уже. Простите».

В аптеке было тихо и пахло травами. Хирург, месье Довилль, высунул голову из своей приемной и весело сказал: «А я вас уже заждался, мадам Полина, микмаки приехали, два десятка человек на этот раз. Вождь с месье де Шампленом разговаривает, а остальные сейчас придут, так что начинаем прием».

Полли улыбнулась, и, поправив черный холщовый чепец, засучив рукава платья до локтей, надев передник, направилась к колодцу, что стоял в центре большого, мощеного камнем двора, — надо было греть воду.

— Жалко, что вы уезжаете, конечно, — зорко взглянул на нее Довилль, когда она внесла большой медный таз с прокипяченными инструментами. «Все-таки и библиотека на вас держится, и в театре вы играли, мадам Полина…

Полли улыбнулась, раскладывая стальные ножи на полотенце: «Ну, месье Довилль, у меня сын, мальчику надо учиться, он способный ребенок, а пока тут появится университет — Полли пожала плечами, — много воды утечет».

В дверь постучали, и Полли, впустив высокую, в расшитом бисером кожаном халате, женщину, с ребенком в перевязи, вежливо сказала, подбирая слова: «Садитесь, пожалуйста!».

— И язык местный выучила, — вздохнул про себя Довилль, осматривая ребенка. «Как полгода со дня смерти ее мужа прошло — уж кто только ей руку и сердце не предлагал. Я тоже, кстати. Жалко ведь — красивая женщина, молодая еще, хозяйственная, умная, и сын у нее прекрасный. Но нет, не хочет, не хочет, говорит, нечего ей тут делать, домой тянет, во Францию. И хорошо, что месье де Шамплен придумал эту историю, — месье Франсуа якобы утонул. Не надо ей знать, что муж ее повесился, ни к чему это».

В большом, бревенчатом обеденном зале жарко горел очаг. Полина остановилась на пороге — мужчины сразу же поднялись, и звонким голосом сказала: «Уважаемые кавалеры Ордена Веселья! Библиотека будет открыта сразу после трапезы, и вы сможете обменять книги.

Также завтра, в библиотеке, месье Лекарбо будет читать свои новые стихи, и переводы индейских песен, приглашаются все!»

Она поймала взгляд Александра — сын сидел рядом с де Шампленом, и, открыв рот, восторженно что-то слушал, и, помахав ему рукой, вернулась в боковую комнату, где ели женщины.

Полли хозяйским взглядом оглядела стол и, садясь, проговорила: «Завтра с утра нас ждут огороды, уважаемые мадам! Надо прополоть грядки и начинать высаживать семена, лето обещает быть теплым, так что к осени мы будем уже с овощами».

— Все равно от цинги они не спасут, — вздохнул кто-то из дам.

— Отчего же, мадам Маргарита — Полли принялась за рагу из лесных голубей, обильно сдобренное пряностями, — месье Довилль говорит, что свежие овощи и свежее мясо — вот лекарство от цинги. Ту зиму, благодарение Господу, миновали без нее, — Полли перекрестилась, — и эту минуем.

— Вы-то уезжаете, мадам Полина, — поджала губы мадам Маргарита, — бросаете нас. В Париже, конечно, ни о какой цинге и не слышали.

— Да, — мечтательно заметила еще одна женщина, — пройтись бы по лавкам, я уж и забыла, какие они — кружевные рубашки.

— Мадам Луиза, — Маргарита понизила голос, — сами знаете, тут у нас так мало женщин, что наши мужья рады не то, что кружевам, а даже и самому простому холсту, главное — чтобы мы его вовремя сняли, — женщины расхохотались и Полли тоже улыбнулась.

Вечером она плотнее укрыла Александра — мальчик настаивал на том, чтобы спать с открытыми ставнями, а ночи еще были прохладными, и, пройдя к себе, стала приводить в порядок рецепты лечебных снадобий. Полли на мгновение отложила перо, и, посмотрев на нежное, вечернее небо, услышав шорох волн под холмом — вздохнула.

Потом она легла в широкую, пустую кровать, и, свернувшись под меховым одеялом, глядя на дощатую стену, — стала ждать, пока ее глаза закроются.

Ей снился Париж. Фрэнсис распахнул ставни в томную апрельскую ночь, и, обернувшись, сказал: «Вообще, я не понимаю, почему люди не устраивают три или четыре венчания? Мы могли бы с тобой, скажем, еще и в Стамбул отправиться, Роберт мне про него много рассказывал. И там бы тоже поженились. Ну, или в Индии, у Великого Могола».