На глаза наползала серая пелена, она слышала младенческий плач, опять свистели пули. Ханеле сжимала длинные, немного костлявые пальцы:

- Все, как в тумане. На Святой Елене, я ему показала эту девочку. Марта ее будут звать. Она справится, обязательно…, - Ханеле вздыхала. Она видела усаженную цветущими липами улицу, большие, черно-красные флаги, и девушку, маленькую, изящную, с бронзовыми волосами, что стояла, растерянно озираясь на углу. Высокая, черноволосая, сероглазая женщина, зашла в кованые ворота с гербом. Она подняла руку, прощаясь.

- Вы еще встретитесь, - прошептала Ханеле, - обязательно. Просто будь твердой. И открой письмо, что она тебе оставила.

Девушка вскинула прозрачные, зеленые глаза и кивнула. Ханеле заметила, что нежные пальцы рвут конверт. На узкую ладонь выскользнул старый, золотой, тусклый крестик с изумрудами, а потом все исчезло.

Она глядела в окно горницы, сжимая в руке медальон, и слышала сзади взволнованное дыхание правнучки. Ханеле повернулась и щелкнула пальцами. Девушка склонила изящную, черноволосую голову. Глаза у правнучки были большие, дымные, темно-серые. Ханеле надела на стройную шею медальон: «Пора, милая. И помни, не делай ничего безрассудного».

- Не буду, бабушка, - она, на мгновение, прижалась мягкой щекой к щеке Ханеле. Ландо ждало у ворот имения. Правнучка ехала в Гродно, а оттуда, через Смоленск, в Липецк. У нее имелись рекомендательные письма, из Варшавы. Из бумаг следовало, что Анна Константинова училась на подпольных курсах для женщин, в Царстве Польском. Она выполняла задания революционеров, перевозя взрывчатые материалы и листовки. На шее правнучки, рядом с медальоном, висел скромный, католический крестик. Платье у нее было простого покроя, однако, из хорошей, дорогой ткани. Письма, они, конечно, написали сами.

Возница привязал чемоданы сзади ландо, правнучка поставила на колени саквояж, и помахала женщинам. Мать, бабушка и прабабушка остались у ворот. Хана повторила себе:

- Просто выполни то, что предначертано, и вернись домой. Я его узнаю, - озорно подумала она, -сразу. Я его вижу, он тоже в Липецк едет. Только с севера, из столицы, - она почувствовала теплые лучи солнца на своем лице и развернула шелковый зонтик.

Ханеле смотрла вслед удаляющемуся ландо.

- Мы с ней встретимся, обязательно, - наконец, сказала она дочери и внучке, - надо подождать. Все исполнится, как и было обещано.

Она поморщилась, услышав слабый, младенческий плач, и добавила:

- Пойдемте, сейчас крестьяне приедут, на мельницу…, Надо обед готовить…, - Ханеле прислушалась. Плач исчез.

- Все будет хорошо, - улыбнулась она. Женщины закрыли деревянные, высокие ворота. Аист долго кружился над домом. Птица, закричав, полетела на восток.

Анна ждала в вестибюле гостиницы «Золотой лев», на Петровском проезде, поглядывая на свой стальной хронометр. Она была в платье светлого сукна, с летним зонтиком. В руках девушка держала фаянсовую чашку для минеральной воды.

По приезду в город она зарегистрировалась в полицейском участке. Анна сказала, что собирается провести на курорте несколько недель, для поправления здоровья. Служащий в канцелярии, казалось, не слышал ее. Он не отводил взгляда от больших, серых глаз, от белой, будто фарфоровой шеи, немного приоткрытой скромным воротником платья. Черные, как вороново крыло, волосы были разделены строгим пробором и затянуты в тяжелый узел.

- Восемнадцать лет ей, - вздохнул канцелярист, - сама, словно статуя. Я такую даму в «Ниве» видел, на гравюре.

Он поморщил лоб:

- Сестра Наполеона, мадам Полина Бонапарт. Работы итальянца, Кановы. Очень похожа, - он поставил лиловый штамп на грубую, серую бумагу полицейского разрешения и еще долго смотрел вслед мадемуазель Константиновой. Девушка уходила по Дворянской улице, постукивая каблучками туфелек, узкие бедра немного покачивались. Канцелярист увидел, что какой-то военный чин, в роскошном ландо, остановил кучера, тоже заглядевшись на мадемуазель Константинову.

«Золотой Лев» стоял прямо напротив Нижнего парка. По ночам, из открытого окна комнаты, сладко пахло липами. Утром над парком висел нежный, белесый туман. Она просыпалась, закинув руку за голову, и лежала, глядя в потолок. Щебетали птицы, Анна улыбалась: «Скоро я его встречу». Она видела сверкающий паркет бального зала, люстры из богемского хрусталя, золотистое шампанское в узком бокале. Звенели колокола собора Рождества Христова. Она переворачивалась на бок:

- Бабушка сказала, что евреи всегда так делали. Ничего страшного, что я христианкой притворяюсь. Когда все будет закончено, я..., - Анну, немного, беспокоило то, что перед глазами у нее висела серая дымка. Она спросила об этом у бабушки, и та ее успокоила: «Так бывает. Господь тебе все покажет, в нужное время». Девушка, несколько лет назад увидела далекую, безжизненную, покрытую льдами землю, брошенные корабли, птиц, что вились над снегом. Она спросила у Ханеле: «Они такие же, как мы?»

- Не совсем, - ответила та.

- Они не мстят, милая. Они охраняют тех, кого нужно охранять. Однако они наши родственники, -Ханеле улыбнулась, - очень дальние. Все это давно случилось, а потом..., - Ханеле махнула рукой и заговорила о чем-то другом.

- А мы на земле для того, чтобы мстить, - подумала девушка, - бабушка мне объяснила. Когда свершится то, что предначертано, мы больше этим не будем заниматься. Станем почти обыкновенными людьми, - она рассмеялась. Амулеты в семье умела писать только Ханеле. Она пожимала плечами:

- Это не каждому дано, милые мои. Как не каждому дано видеть все, и знать все, - Ханеле вертела перо:

- Так легче. Может быть, - она нежно гладила руку правнучки,- ты и вправду, поедешь на Святую Землю, замуж выйдешь..., - лоб Ханеле пересекала морщина и она замолкала. Анна знала, что бабушка никогда не говорит дурных вещей, и не стала спрашивать у нее, что будет дальше.

В Липецке, все оказалось легко. Анна остановилась в «Золотом Льве», взяв скромный, аккуратный номер, расплатившись за две недели вперед. Больше она здесь не намеревалась оставаться. Она знала, что потом, вместе с ним и другими революционерами, поедет в Воронеж. Там должен был состояться еще один съезд, менее радикальный. Собравшиеся здесь должны были обсудить подготовку казни императора Александра, ее дяди.

Анна еще на мельнице прочла в газетах, что в Светлый Вторник радикал Соловьев, в столице, на набережной Мойки, стрелял в его величество, но промахнулся.

- Вы не промахнетесь, - успокоила ее бабушка, - но не сразу все получится. Два года вам понадобится, чтобы к нему подобраться. И помни, - она взяла внучку за подбородок, - это не страшно, что он тебе дядя. Твой отец тебя введет в хорошее общество. Ты молодая, красивая девушка..., - Ханеле подмигнула правнучке, - голова у тебя на месте, - она поцеловала вороной затылок.

Анна собиралась здесь, в Липецке, лишиться девственности. Ей надо было привязать к себе того, кто ехал из столицы. Она видела, что этот человек еще колеблется, но для дела было важно, чтобы он ступил, окончательно и бесповоротно, на путь террора.

Через два дня по приезду она, у бювета с минеральной водой, в парке, заметила новую пару. Высокий мужчина с пегой, неухоженной бородой, в старом, засыпанном пеплом костюме, курил, разглядывая толпу. Его спутница, некрасивая, низкорослая женщина, бледная, с нездоровым, усталым лицом, пила воду.

Познакомиться с ними было просто. У Анны имелись письма от варшавских социалистов, по-польски она говорила, как по-русски, и отлично знала город. Ее семья ездила туда несколько раз в год. Как выглядят Перовская и Желябов, она узнала еще весной. Решительно подойдя к паре, девушка тихо сказала: «Товарищи, у меня есть поручение от товарищей в Польше».

Ее проверили. Анна, с готовностью, показала письма, где ее рекомендовали, как надежного курьера. Перовская, наконец-то, улыбнулась: