Он проснулся от звука глубокого зевка. Майкл, — Петя никогда не путал мальчиков, он и сам не знал — как, но не путал, — поднял голову и сказал: «Я есть хочу». Ник потер глаза кулачками и толкнул брата: «Я тоже!»

— Сейчас пойду, попрошу мистрис Доусон приготовить вам что-то, а вы сидите, не бегайте, вы болеете еще, — Петя поднялся и увидел стоящую на пороге Машу. Детскую заливал полуденный свет.

— Иди спать, — улыбнулась она. «Теперь я».

Уже когда Петя стоял рядом с невесткой, она тихо, горько сказала: «А Степан приезжает раз в год, и думает, что сыновья всегда здоровы».

Он тогда ничего не сказал, просто чуть пожал ей пальцы.

Петя вдруг подумал, что дочь его и так сирота — никогда уже не увидит матери. «Неделю», — он уронил голову в руки, «всего неделю они были рядом — этого же так мало!»

Тогда, в июле, нежась под его поцелуями, Изабелла вдруг попросила: «Расскажи мне, что у тебя там, в Лондоне? Про свою семью. Мы с кем будем жить?»

— Одни, — он рассмеялся. «Как приедем, брат мне отдаст мою долю в усадьбе нашей загородной, — мы ее вместе покупали, — и подыщем что-нибудь свое».

— Зачем? — удивилась Изабелла. «Это же твоя семья, значит — и моя тоже. Или ты не хочешь с ними оставаться?»

— Я-то хочу, — Петя помолчал. «Я думал, ты не захочешь. У нас все-таки не дворец, а довольно простой дом».

Герцогиня рассмеялась. «Пусть будет, как и было — зачем менять что-то? Ты же говорил, у брата твоего есть дети?»

— Близнецы, мальчики. И жена брата тебе понравится, Мария ее зовут — она очень милая девушка, спокойная, домашняя. — Петя погладил женщину по голове. «Нам хорошо там будет, и детям тоже».

— Тем более что, — Изабелла помолчала, — я ведь неопытная мать. Немолодая женщина и неопытная мать. Лучше, если рядом будет кто-то, у кого уже есть дети.

— А ну молчи, немолодая женщина, — Петя прижал ее к себе — ближе. «Чтобы я больше такого не слышал, — он поцеловал Изабеллу и добавил: «А что касается неопытной матери — этот недостаток я постараюсь исправить, к следующему лету. Начну прямо сейчас, пожалуй».

Тогда он в последний раз слышал ее низкий, задыхающийся голос, ощущал на губах ее сладость, и потом, когда она закричала — не сдерживаясь, вдруг сказал, приникнув к ее уху:

«Ты мое счастье, Изабелла, — вечное, навсегда».

Они лежали, тихо, держась за руки, и Петя услышал голос Изабеллы: «Ты когда потерял родителей?».

— В шесть лет, — сказал он, и, сам не ожидая от себя этого, почувствовал, как ресницы его увлажнились.

— Милый мой, — сказала женщина и положила его голову себе на плечо. «Иди ко мне. Просто побудь так, рядом. Все пройдет, я с тобой, и теперь мы вместе».

Утром он зашел в собор святого Бавона и встал на колени перед алтарем. Мадонна, с бронзовыми волосами, всегда напоминала ему Марфу.

— Вы же обе с праведниками пребываете, любимые мои, — сказал он тихо. «Попросите Матерь Божью за мою дочь — ты, Марфа, и ты, Изабелла. Пусть она будет здорова. Господи, пусть с ней все будет хорошо».

Петя зажег свечу и вернулся к алтарю. Он стоял, склонив голову, когда почувствовал чье-то прикосновение к плечу.

— Вы очень набожны, Пьер, — сказал герцог Гиз. «Обычно так себя ведут люди, у которых на душе не все чисто».

— У меня все чисто, ваша светлость, — спокойно, не поворачиваясь, ответил Петя.

— Ну вы помолитесь еще, — хмыкнул Гиз, — а я вас подожду. Я давно с вами хотел поговорить, месье Корнель.

Авраам Судаков, стоя рядом с отцом жениха, смотрел, как свидетели подписывают ктубу — брачный договор.

— Ну что, дон Исаак, — сказал он тихо, наклонившись к уху свата, — вы довольны?

Исаак Мендес де Кардозо так же неслышно ответил: «Мы с вами год над этим браком работали, дорогой дон Авраам — как же мне не быть довольным-то?».

— Ну, с Божьей помощью, — вздохнул Судаков. «Пойдемте, невесту благословим, а то наш жених уже заждался».

Эстер сидела в большом кресле — она была тоненькая, в шелковом, вышитом платье, со свечой в руках. Фейга и ее сватья, Хана Мендес де Кардозо стояли сзади — тоже со свечами.

Авраам нежно посмотрел на жену и улыбнулся, увидев озабоченную складку между ее черными бровями.

«Я в порядке», — одними губами сказал он, и подумал, что Фейга уж слишком волнуется — хоть ему и было семьдесят семь, но путь до Амстердама оказался совсем нетрудным, тем более, что ехали они всей семьей.

— Может, рано? — в очередной раз подумал Авраам, наклоняясь к приемной дочери.

«Шестнадцать все же. А с другой стороны — партия отличная, семья богатая — из Португалии успели кое-что вывезти, да и здесь за полвека тоже не обеднели, даже наоборот, и мальчик разумный, тем более врач. Все будет хорошо».

— Будь счастлива, дочка, — шепнул он и поцеловал ее в смуглый, теплый лоб. «Будь счастлива, Эстер».

— Спасибо, папа, — прошептала она и тут же улыбнулась — жених стоял на пороге. Авраам увидел глаза дочери и горько подумал: «Вот так — растишь, заботишься, а потом придет мальчишка — и уведет. Ну, ничего, Мирьям два года только исполнилось, эту я долго от себя не отпущу».

Давид Мендес де Кардозо, осторожно опустил плотную вуаль. Там, под ней, было покрасневшее от смущения, прекрасное лицо Эстер. Он, одним дыханием, сказал: «Как я люблю тебя!».

Он распрямился и взглянул на отца и будущего тестя. «Ну, все, Давид, — ворчливо сказал дон Исаак, — пошли, закончилась твоя холостяцкая жизнь. Двадцать шесть уже, пока и под хупу».

Эстер вели женщины. Фейга одной рукой держала свечу, а второй — маленькую Мирьям. Она надеялась, что дочь, уложенная спать, так и продолжит спокойно сопеть на большой кровати, но девочка, проснувшись за час до церемонии, весело сказала: «Свадьба! Хочу свадьбу!»

— Не плачьте вы так, сватья, — нежно сказала Хана, наклонившись к ее уху. «Давид мальчик хороший, добрый, мы вашу Эстер будем любить, как собственную дочь».

Фейга всхлипнула. «Да я свою свадьбу вспомнила, сватья».

Она тогда смотрела на Авраама и думала: «Ну вот, теперь спокойно доживем вместе, сколько нам Господь отмерил. Тихо, в любви и согласии, ну ничего, что детей у меня быть не может, куда уж — ему шестьдесят, мне тридцать, какие дети?».

А потом она все отказывалась поверить, пока Авраам усмешливо не сказал ей, положив руки на живот: «Он вон, толкается уже, а ты все говоришь, что располнела».

Когда Давид и Эстер уже стояли рядом, она обернулась, и посмотрела на своих детей.

— Четверо сыновей, — гордо подумала Фейга, прижимая к себе пахнущую молоком и сладостями младшую дочь. «И эта красавица замуж выходит. И эта, — она поцеловала Мирьям в щечку, — еще долго с нами останется. Воистину благ Господь наш, и нечего мне более просить».

После того, как невесте надели на палец кольцо, после того, как они отпили из тяжелого серебряного кубка вино, дон Исаак нагнулся и положил на драгоценный персидский ковер стеклянный бокал, завернутый в шелковую салфетку.

Жених наступил на него ногой, раздался хруст, и маленькая Мирьям, хлопая в ладоши, первая закричала: «Мазл тов!».

— Ты поешь, дочка, — ласково сказала Фейга за столом, наклонившись к Эстер. «Постилась же целый день».

— Да мы там, — девушка покраснела, — как после хупы вместе были, поели.

— И что вы там поели? — вздохнула свекровь. «Конфет? Я ж помню, когда замуж выходила, так волновалась, что, как с Исааком после хупы наедине была, так кусок в горло не лез».

Эстер опять покраснела. До свадьбы они с женихом виделись два раза, — хоть и целый год, пока шли переговоры между семьями, они писали друг другу. Но почта со Святой Земли в Амстердам шла долго, — ее передавали со знакомыми купцами.

Да и здесь, в Амстердаме, они хоть и сидели друг напротив друга за большим столом в гостиной дома Кардозо, но дверь в комнату была открыта — для соблюдения законов скромности, и в нее постоянно кто-то заходил.

Только после хупы, когда их, наконец, — хоть и ненадолго, оставили одних, Давид, взяв ее за руку, — теперь это было можно, — сказал: «Какая же ты красивая, Эстер! Я все никак поверить не могу, что мы женаты, — он рассмеялся.