Актеры застыли.

— Остановите репетицию! — крикнул Уильям. «Ричард!»

— Что такое? — нахмурился Бербедж.

Уильям подошел к сцене, и, вскинув голову вверх, глядя на грубые доски, сказал:

«Кристофера Марло убили в пьяной драке, в Дептфорде, сегодня днем».

В наступившем молчании было слышно, как уборщик, шаркая, подметает булыжный пол, усеянный ореховой скорлупой.

— Ты должен быть рад, — наконец, проговорил Бербедж. «Теперь в английском театре у тебя не осталось соперников, Уильям».

Шекспир помолчал и, вздохнув, ответил: «Дело ведь не только в сборах, Ричард. Дело еще и в, другом. Если бы я там был, я бы сам шагнул под кинжал того мерзавца, — он отвернулся и, мгновение, помолчав, стиснув зубы, велел: «Продолжаем, господа, с реплики Клиффорда, пожалуйста».

— Ну, еще немножко, — ласково сказала Эстер роженице, и велела дочери: «Мирьям, ты возьми салфетку, вытри госпоже де Йонг пот со лба, ужасно жарко».

Окна в опочивальне были широко распахнуты, но на улице стояла влажная духота, и даже вода Зингеля, что тек прямо у дома, стояла, будто зеркало.

— Господи, ну когда уже закончится-то! — простонала молоденькая женщина на кровати.

— Скоро, — Эстер улыбнулась. «Ну, что вы хотите, госпожа де Йонг, ребенок у вас первый, крупный, мальчик, скорее всего…

— Муж хочет мальчика, — измучено улыбнулась роженица. «Он, как в море уходил, сказал:

«Это точно парень!»

— Они все хотят, — пробормотала Эстер, и, вымыв руки в тазу, весело сказала: «Ну вот, сейчас и головка покажется. Мирьям, иди сюда, смотри внимательно!»

Девочка увидела черные, влажные волосы, и тихим шепотом спросила сидевшую между ног роженицы мать: «А если девочка?».

— Главное, чтобы дитя здоровое было, — так же тихо ответила Эстер, и поддев пальцем пуповину, сняла ее с шеи ребенка. «Там разберутся».

Роженица напряглась и ребенок — большой, красный, выскользнув в руки Эстер, тут же заорал — громко.

— Как по заказу, — улыбнулась акушерка и велела дочери: «Давай, оботри его, и подавай осторожно госпоже де Йонг. Сейчас пуповину перережем, послед родим, и все приберем тут».

Мирьям посмотрела на то, как родильница воркует что-то сыну и улыбнулась. «Как назовете-то, госпожа де Йонг? — спросила Эстер.

— Якобом, как свекра моего покойного, — женщина перекрестилась и ласково прошептала схватившему грудь сыну: «А скоро и отец твой с моря придет, порадуется, мой маленький Якоб!»

Они медленно шли вдоль Зингеля. Мирьям, что несла сумку с инструментами, вдруг остановилась и спросила: «А почему мы на похороны дедушки не ездили?».

Эстер погрустнела и поцеловала дочь в каштановую макушку. «Так, милая моя — это год туда и год обратно, землей — опасно, там, на юге турки с австрийцами начали воевать, да и по морю — тоже, все же там пираты есть, это нам повезло, когда мы обратно сюда из Святой Земли плыли, что не встретили их. Да и то вон — дедушка зимой умер, в январе, а письмо от бабушки только сейчас до нас дошло.

— А сколько было лет дедушке? — тихо спросила дочь.

— Девяносто два как раз, — вздохнула Эстер. «Видишь, какую долгую жизнь ему Господь даровал. Как раз тетя твоя, сестра моя младшая, тоже Мирьям, на Хануку замуж вышла и в Польшу уехала, а потом дедушка и умер — ты же помнишь, как бабушка Фейге написала, — они в Иерусалим поехали, там он просто — прилег отдохнуть и не встал больше. Смерть праведника, — Эстер помолчала и пообещала дочери: «Станешь постарше, можно будет бабушку съездить навестить, и на могилу дедушки сходить».

— А где он лежит? — спросила дочь, удобнее пристроив сумку.

Эстер посмотрела на темную воду канала, на жаркое, стоящее в зените солнце, и вдруг вспомнила рыжие холмы и пронзительное, голубое небо Святой Земли.

— На Масличной горе, — тихо ответила она. «Там, где будет стоять Мессия, когда он придет.

Те, кто там похоронен, первыми поднимутся из могил».

Женщина вдруг почувствовала боль где-то снизу и вдохнула теплый, летний воздух. «А маленькая осталась там, далеко-далеко, на краю земли, — подумала она горько.

— Совсем одна, только океан вокруг, и больше ничего. Господи, ну ведь сказано: «И возвестите островам отдаленным и скажете: "Кто рассеял Израиль, Тот и соберет его, и будет охранять его, как пастырь стадо свое". Значит, и о маленькой не забудут, Господь обо всех помнит».

— Мама, ты, что такая бледная? — озабоченно спросила Мирьям. «И пот у тебя на лбу».

— Жарко просто, — слабо улыбнулась Эстер. «Пойдем домой, отец твой с братом уже и вернуться должны скоро с верфей, накормим их, а потом на лодке покатаемся».

На другой стороне канала, за поворотом, уже был виден их дом, как вдруг Эстер, тяжело дыша, схватилась за плечо дочери.

«Господи, — успела подумать она, — я ведь знаю, что это. Я это видела уже у других. Ворон, бедный Ворон, как же он без меня справится? Он ведь так радовался, когда я ему про дитя сказала».

Боль в животе — тупая, тяжелая, становилась все сильнее, внезапно заболело плечо, и Эстер, опустившись на колени, — прямо на пыльные камни набережной, прошептала: «Врача, доченька…»

— Мама, — потрясла ее Мирьям за плечи, и, увидев мутные, закатившиеся глаза, отчаянно закричала: «Моей матери плохо, помогите кто-нибудь!»

Эстер увидела торопящихся к ним людей, и, почувствовав, как льется кровь по ногам, потеряла сознание.

Степан выглянул в окно и увидел, что Ник и Мирьям сидят на деревянной скамейке, в маленьком, ухоженном саду на задах дома. Девочка подобрала под себя ноги и прижалась к брату. Тот что-то рассказывал, держа ее руку в своей.

«Розы надо полить», — вдруг подумал Ворон. «Жарко, завянут, Эстер расстроится. А скамейка хорошая получилась, я как раз думал — родится дитя, будем в саду сидеть, с ним и Мирьям».

Сзади раздался осторожный кашель.

Ворон повернулся и посмотрел на врача. Стариковское, морщинистое лицо было непроницаемым.

Врач тяжело вздохнул, и, вытирая руки салфеткой, сказал: «Давайте, я вам нарисую. Можно, перо и чернильницу?»

Степан смотрел на его сухие, с длинными, ловкими пальцами, руки, и, наконец, сказал: «Я понимаю, да. Все понимаю. А если операция?».

— Нас там трое, — врач показал на дверь опочивальни, — и мы все согласны с диагнозом — если бы можно было прооперировать, — он вдруг прервался, и, — Степан вздрогнул, — стукнул кулаком по столу, — вы думаете, мы бы не стали этого делать?

— Вы же, слышали, наверное, об операции покойного герцога Орсини? Это я ее делал, я тогда преподавал в Болонском Университете. Я ему дал десять лет жизни, пусть он остался калекой, но все равно — жил.

— А тут, — он помолчал, и горько сказал, — я могу попробовать. Но она умрет под ножом, мы ведь пока ничего, ничего не умеем, все на ощупь, все вслепую. И опиум — ну что это за обезболивающее, так, — врач не закончил и махнул рукой.

Степан опять отвернулся. Ник гладил Мирьям по голове, и было видно, что она плачет.

— Там, с вашей женой, — лучшие врачи города, — вздохнул старик. «Вы поймите, рав Авраам, с тех пор, как Абу-аль-Касим описал симптомы такой беременности, а было это пять сотен лет назад — никто из пациенток не выжил. И уж, разумеется, не доносил дитя до срока. Это просто невозможно. Вы говорили, у вашей жены было много выкидышей?

— Шесть, — Ворон посмотрел на рисунок. «Но…, когда она была первый раз замужем. Потом, со мной, у нее все было…, хорошо».

— Видите, девятая беременность, — врач помолчал и пожал плечами. «Может быть, из-за этого тоже».

— Она страдает? — тихо спросил Степан.

— Нет, что вы, — старик сцепил пальцы. «Она под опиумом, мы, в общем, уже научились рассчитывать дозы — хотя бы для этого».

— Что будет дальше? — Ворон взглянул на скамью — Ник заплетал Мирьям косы.

— Внутреннее кровотечение усилится, и откажет сердце — просто захлебнется, — врач, было, повернулся уходить, но Степан спросил: «А почему так случилось?