— Ну, вот и пойдем, — Ник похлопал себя по карману куртки. «Я покажу в Адмиралтействе свои записи — даже если меня повесят, — он горько, мгновенно улыбнулся, — сюда обязательно кого-то пришлют».

Мэри просунула голову в палатку и сказала: «Пойдемте, кузен Ник, Джон закончил вашу лодку, сейчас покажет вам — как ее собирать».

Капитан Кроу вышел, а женщина, встав на колени рядом с мужем, поцеловав его, сказала:

«Он все-таки отправляется в Англию?».

— Он должен, — вздохнул Гудзон, и, найдя руку жены, крепко ее пожал.

Тихие, медленные волны с шуршанием накатывались на берег. «Вот так же мы с Полли сидели, — горько подумал Ник, — там, в Акадии. Господи, да простит ли она меня, когда-нибудь?»

Мэри молчала, а потом, искоса взглянув на его лицо, сказала: «Не надо, кузен Ник. Тогда, — она глубоко вздохнула, — в Джеймстауне, мы думали, что вы утонули. А Майкл выжил, его на берег выбросило. Ну да что с ним случилось потом — я вам говорила».

Ник вспомнил холодную воду реки и боль — обжигающую, раздирающую боль в лице. «Я доплыл до «Независимости», — тихо проговорил он. «Я не знал, как дальше жить, после того, что я услышал о Полли. Вы ведь знаете, что..».

— Знаю, — тихо ответила женщина. «И матушка наша знает, а более — никто, кузен Ник. И никогда не узнают».

— Полли была… — он все еще смотрел на горизонт, туда, где на темно-синем небе были видны силуэты птиц.

— Дитя не жило, — коротко ответила женщина. «Не мучьте себя, кузен Ник, пожалуйста».

Он глубоко вздохнул. «Я был трусом, кузина Мэри. Был бы жив мой отец — он бы меня пристрелил, и был бы прав. Еще давно…, - он дернул изуродованной щекой и не закончил.

«Я не жду, что вы меня простите».

Мэри взяла его руку — большую, с загрубевшими пальцами. «Я вас простила, кузен Ник. И Полли тоже. Она замужем, за прекрасным человеком, лордом Маккензи, он член Тайного Совета Шотландии. Александр в школе, учится. И Мирьям замужем, за врачом, воспитанником дяди Джованни. Ну да вы никого не видели, вот, приедете домой и познакомитесь. И Белла жива, мой племянник Дэниел нашел ее и привез домой».

Женщина достала из кармана куртки холщовый платок, и, поднявшись, стерев слезы с лица Ника, прижала его голову к себе.

— Ну, ну, — Мэри погладила жесткие, просоленные, в седине волосы, — не надо, капитан Кроу.

Я вам прочту что-то, послушайте.

Женщина порылась в кожаном мешочке на шее, — Ник увидел, как блеснул на солнце крохотный, детский золотой крестик, — и достала истрепанный конверт. Ник заметил сломанную королевскую печать.

— Это нам дали, — сказала Мэри, — когда мы уходили из Англии. Приказано было — вскрыть в случае крайней опасности. Я прочла его там, в лодке, — она указала на море, — вслух.

Ветер шевелил ее белокурые волосы. Она опустила лазоревые глаза к изящным строкам:

«Англичане! — звонко проговорила Мэри. «Помните, что даже в час смертельной беды, вы должны остаться верными приказам короля. Не роняйте честь вашей страны, не опускайте руки, и никогда не сдавайтесь. Да послужит ваша жизнь примером тем, кто пойдет по вашим следам».

— Вот, — просто сказала Мэри, свернув письмо, глядя на флаг, что бился по ветру, в отдалении

, -так мы и поступили, кузен Ник. И так будет дальше, пока я жива, — женщина посмотрела на болотистую равнину вокруг и добавила: «Я вам дам с собой мои арктические заметки, передадите их дяде Джованни, он знает, что с ними сделать. И письма для семьи — тоже отдам».

— Хорошо, — он кивнул, и, сжав кулаки, поднялся. «Спасибо вам, кузина Мэри. Только я сначала в Акадию поеду, в Порт-Рояль».

— Да, — ответила женщина, зорко посмотрев на него, — поезжайте, кузен Ник. Это правильно.

Мэри протянула ему руку, и они пошли к лагерю.

Николас обернулся и помахал рукой маленькой кучке людей, что стояла на холме. Он услышал звонкий голос Энни, что кричала, приставив ладони ко рту: «Будем вас ждать, дядя Николас!», и замедлив шаг, крикнул в ответ: «Я вернусь с кораблями, обязательно!».

Он перекрестился и, устроив удобнее свернутые шкуры, что лежали на плече, связку дерева и мешок из оленьей кожи — с припасами и порохом, взглянул на бесконечную равнину, что лежала впереди. «Пистолет, шпага, кинжал, — подумал Ник. «Сколько здесь до океана, Генри говорил? Миль восемьсот, а то и больше. К сентябрю дойду».

Мэри проводила глазами черную точку, что удалялась на восток, и, перекрестив ее, почувствовала чью-то руку у себя на плече.

— Капитан, — тихо сказал Браун. «Посмотрите».

Она обернулась и увидела вдалеке, у шеста с флагом, каких-то людей — в легких парках из оленьей кожи.

— Убрать оружие, — велела Мэри. «И стойте здесь, я вас позову».

Женщина сбежала вниз, с холма, по дороге сдернув с рамы пару сушеных рыбин. Их было больше десятка — мужчины и женщины, с бесстрастными, смуглыми лицами, с раскосыми, темными глазами.

Мэри остановилась поодаль, и, поклонившись, положив рыбу на мох, протянула к ним руки, — с распахнутыми, пустыми ладонями.

Самый старый, — низкий, коренастый человек с гарпуном в руке, выступил вперед. Мэри увидела седую голову и глубокие, резкие морщины у глаз. Еще раз поклонившись, она указала на рыбу. Мужчина коротко улыбнулся, и, обведя рукой палатки, склад припасов, ровные связки плавника, выстиранную одежду, спросил: «Уна илвич?»

— Мое, — вскинув голову, ответила Мэри.

— Нанук, — уважительно протянул мужчина, и она вспомнила: «Белая медведица, да».

Он приложил руку к груди: «Каскьяк».

— Тюлень, — подумала Мэри. Она помахала рукой оставшимся на холме, и, повернувшись к гостям, сказала: «Милости просим, мы вам очень рады. А теперь, — она подняла рыбу, и поднесла ее ко рту, — все за стол!».

Над гаванью кружились стаи чаек. Мария поставила пустую корзинку на камни, и, достав из кармана холщового передника ломоть хлеба, разломив его, — бросила птицам.

Море сверкало под мягким, теплым солнцем и женщина, ласково посмотрев на чаек, что толкались у ее ног, вздохнула: «Скоро уедем от вас, дорогие мои, ну, да кто-нибудь другой вас кормить будет, не пропадете».

— И там чайки есть, Дэниел писал, — Мария подняла корзинку и, стиснув ее изящными пальцами, вдруг подумала: «Господи, как далеко. Батюшка же мне показывал, на карте.

Сначала в Англию поплывем, а потом — туда. И как это будет? — она почувствовала, что краснеет. «Была бы фрау Ингрид жива, храни Господь ее душу, — тоже бы отправилась, а так — и женщины рядом не будет, чтобы поговорить. Хорошо, что Марфа Федоровна у нас погостит».

Женщина посмотрела на волны и напела какую-то мелодию. Так было всегда — она помнила то время, когда, не понимая речи, слышала только звуки — высокие и низкие, резкие и мягкие. Она помнила, как стучала капель по весеннему, волглому снегу, как шумел ветер в листьях деревьев, как пел щегол, как шуршали подошвы по каменным плитам.

— Приду домой и запишу, — пообещала себе Мария, и, улыбаясь, приставив руку к глазам, посмотрела на гавань — какой-то корабль, на половинных парусах, наклонившись, скользил по волнам.

На рынке было шумно, отливали серебром спинки селедки, в корзинах были навалены розовые, шевелящиеся креветки, покупательницы взвешивали на руке крупных лососей.

— Суп сварю, — подумала женщина, рассчитываясь, убирая в корзинку рыбу. «Окорок вчерашний остался еще, сделаю пюре из турнепса, как батюшке нравится».

Она подхватила корзинку, и, чуть приподняв подол синего шерстяного платья, огибая лужи на мостовой, — ночью шел дождь, — вышла на старую рыночную площадь. Полюбовавшись Фонтаном Милосердия, — по краю медной чаши барахтались воробьи, — Мария зашла в пекарню, и, услышав бой часов на ратуше, зажав свежий хлеб под мышкой — заторопилась домой.

Дэниел поднял голову, и, взглянув на снасти, усмехнулся: «Не поверишь, папа — до сих пор хочется к румпелю или на паруса».