Путешественники часто болеют, многие умирают, ибо в горах не хватает воздуха, чтоб дышать. »

К Дербенту подходили в кромешной ночи под черными парусами. «Таких не разглядишь», — пояснил Гребень, глядя, как на всей флотилии один за другим гаснут фонари. Днища лодок заскрипели по гальке и отряд в полном молчании стал высаживаться на берег.

Когда из-за туч показалась тонким леденцом остророгая луна, Гребень жестом приказал всем прижаться к земле. С юга дул теплый ветер, в воздухе плыл сладкий, одуряющий цветочный аромат. Лениво перекрикивались часовые на крепостных стенах.

Луна исчезла, снова сгустилась тьма. Петя стиснул рукоятку вельяминовского меча.

Поднявшись на стены по канатам, быстро сняли часовых. Однако один из них успел издать предсмертный, короткий крик. Гребень, выматерившись, достал саблю.

— Держись рядом, — приказал он Пете. — Ты ж в бою никогда не был?

Воронцов помотал головой, вспомнив жидкую грязь двора в Александровской слободе, и то, как умирал его несостоявшийся убийца.

Данило свистнул, и отряд посыпался со стен во двор. Позже Петя как ни старался, так и не смог восстановить в памяти те события. В голове была мешанина из хрипа умирающих и конского ржания, крови и слетающих с плеч отрубленных голов. На одну из них Гребень наступил сапогом, наколол ее на саблю, поднял вверх.

— Смотри, Петька, твоих рук дело. Молодец, в первом бою наместника шаха убил. Хороший у тебя удар, на Москве учился?

— На Москве, — отведя взгляд от стекающего по мертвой щеке выколотого глаза, пробормотал Петя.

Федор Васильевич хмуро сказал: «Многому ты, конечно, за раз не обучишься, да и Марфа, ежели не приведи Господь, понадобится, и с кинжалом, и с мечом справится, но так я тебя с ней отпускать не могу. Бери меч, пошли в конюшню».

Лошади испуганно косили на них темными глазами. Петя думал, что хромой, переваливший на седьмой десяток боярин шутит, но когда в его руке оказался тяжелый клинок, понял, что Вельяминова просто так не одолеть.

— Ты, Петька, маленький, да верткий. В пешем бою оно и лучше. Пока орясина какая одно движение сделает, ты его уже на тот свет отправишь. Меч тебе дам хороший, я его для Марфы готовил, но в монастыре ей с мечом делать нечего, кинжалом обойдется.

Гребень отшвырнул мертвую голову и понимающе кивнул, увидев, как тошнит мертвенно бледного Петю.

— Ничего, привыкнешь. Пошли добычу делить. Золото и прочее я вам в Астрахани раздам, ино по дороге домой преставится еще кто. — Гребень перекрестился. — Так принято, чтобы потом не считать все заново. А баб тут выберем, не тащить же их за собой, кто хочет, тот потешится, да и здесь оставит.

— Каких еще баб? — прохрипел Петя, выпрямляясь и утирая рот рукавом.

— Как каких? — Весело удивился Гребень, плюхнувшись на покрытый коврами диван. — Баб наместниковых, жен и рабынь евонных. Сейчас приведут их. Ты наместника убил, тебе первым и брать — даже до меня, так заведено.

Она стояла у стены, опустив опушенные черными ресницами глаза. Волосы цвета воронова крыла были заплетены в толстые, в руку, косы. На стройной шее виднелся маленький крестик.

Перехватив Петин взгляд, Гребень щелкнул пальцами и девушку подвели к атаману.

— Грузинка. Их тут много. Они нашей веры, христианской, ежели понравится, даже и повенчаться можно. Не здесь, конечно, в Астрахани. — Атаман расхохотался. — Здесь у нас все просто, без попов. Правда, она по-русски ни бельмеса не понимает. Но нам сейчас расскажут про нее все. Эй, кто там есть, тащите сюда толмача, что у наместника был, вроде не убивали его?

— Это очень хорошая девушка, очень, — торопливо сказал толмач. — Дочь князя.

— У них там у кого десяток овец есть, тот и князь, — сплюнул Гребень. — Целая она?

— Да, да, — закивал толмач. — Только привезли на прошлой неделе, наместник не успел сделать ее женой.

Атаман хлопнул Петю по плечу.

— Вишь, девица тебе досталась. Я с такими возиться не люблю, лень, а ты молодой еще, кровь горячая, как раз хорошо. Сколько ей? — Он вопросительно посмотрел на толмача.

— Пятнадцать.

— Как раз поспела, — хмыкнул Гребень и положил руку, испачканную запекшейся кровью, на грудь девушки. Та отпрянула.

— Стой, не егози! Тощевата, конечно, но дело твое, хочешь — забирай.

— Зовут ее как? — спросил Петя.

— Мариам, — угодливо сказал толмач.

— Не бойся, Маша, — Воронцов взял девушку за ледяную руку. — Не бойся.

Гребень усмехнулся и усадил себе на колени старшую жену наместника — высокую, полногрудую красавицу. Вытащив кинжал, приставил к нежному горлу. Женщина скосила взгляд на покрытый разводами засохшей крови клинок и, опустив веки, что-то горячо зашептала.

— Молишься? — Данило медленно провел кинжалом вниз, и тонкая шелковая ткань, распахнувшись, обнажила тело женщины. — Помолись напоследок.

Утром, когда они уходили из крепости к морю, за их спинами поднимался столб черного дыма. Языки пламени лизали каменные стены — Данило велел подорвать пороховой погреб.

Во дворе, вперемешку с мертвыми солдатами, лежали трупы женщин.

— Убивать зачем было? — непонимающе спросил Петя, ведя за собой закутанную в чадру девушку. — То ж бабы.

— А что с ними делать? В Астрахань брать, дак это ты у нас холостой, а у меня хозяйка есть, супруга венчаная, не басурманин же я, чтобы еще одну жену заводить.

— Отпустить можно, — Петя искоса взглянул на атамана.

— И куда им идти, отпущенным? Вот ей, скажем, — Данило кивнул на рыдавшую над трупом матери девочку-подростка, старшую дочь наместника. — Вчера с ней трое наших перебывало, еще и понесла, небось, кто ее с дитем возьмет? Одна дорога — на базар, да в рабство.

Петя сделал было шаг вперед, но Гребень жестко взял его за руку.

— Хватит нам одной бабы в дороге.

Оказавшись в трюме, Маша забилась в самый угол, прикрывшись тряпьем. Всю дорогу Воронцов стерег ее, не выпуская из рук меча — он видел, как смотрели в сторону девушки гребцы.

В Астрахани в первый вечер, как они оказались в избе одни, Маша стала медленно расстегивать пуговицы сарафана, который Петя купил ей на базаре, когда они сошли на берег.

— Нет, — он подошел к ней вплотную, остановил ее пальцы. — Не надо.

Она непонимающе посмотрела на него.

— Как по-вашему будет «нет»? «Нет», понимаешь? — Петя покачал головой.

— Ара, — она покраснела. — Ратом?[9]

Он понял, устало потер глаза.

— У меня уже есть жена. Спи тут, я в сенях устроюсь. Спокойной ночи.

— Гхамэ мшвидобиса.[10]

— Язык тут с тобой сломаешь, — пробормотал Петя, закрывая за собой дверь.

— Почему я не могу быть твоей второй женой?

— У нас так не принято. И потом я тебя не люблю.

— А надо любить? — удивилась она. — Как это?

— Вырастешь узнаешь, — рассеянно ответил Воронцов. — Давай, бери перо, сейчас писать будешь. — My name is Mary, — медленно диктовал он, расхаживая по горнице. — I live in Russia.

Он заглянул ей через плечо.

— Я сказал «in Russia»!

— Так лучше, — запинаясь на букве «ч», возразила она. — Мне так больше нравится.

— Ишь ты какая, — рассмеялся Петя. — Впрочем, мне тоже так больше нравится. Ладно, значит, ты и будешь «live in London». Молодец, дальше пиши.

Маша чуть слышно шевелила губами, скрипело перо, за занесенным окном ветер тянул свои заунывные песни.

— Садись. — Вассиан взялся за ножницы.

Стриг он ее сам. Глядясь в ведро с водой — в монастыре зеркал не держали, — Марфа видела перед собой тощего мальчишку с колючим ежиком волос. В келье пахло сыростью.

Как ни старалась Марфа протопить ее, но долгая северная зима никак не хотела отступать.

Монастырь стоял на холме, с него была видна вся Чердынь, лежавшая на равнине у слияния Колвы и Вишеры, но когда таяли снега, даже здесь было влажно.