- Капитан князь Нахичеванский, Исмаил Хан Эхсан Хан оглы,  помощник командира четвертого конно-мусульманского полка, - отчеканила Марта.

Шамиль прошелся по коврам. Остановившись,  имам тихо процедил: «Ты посмел являться сюда, предатель, продавшийся русским, в то время, как твои братья по вере ведут священную войну, газават? Ты недостоин, быть пылью под ногами мучеников».

-Я взял в плен эту женщину, и могу сделать ее своей наложницей, - раздул ноздри князь: «Я знаю законы, не имеет значения,  мусульманка она, или нет. Тем более, она прелюбодействовала, с русским. Я сам это видел».

Шамиль сцепил длинные, сухие пальцы и угрожающе заметил: «Наказание за ложное обвинение в прелюбодеянии, восемьдесят плетей. Должно быть четверо свидетелей, мужчин, правоверных, которые видели то, что происходило, своими глазами. Женщина, расскажи, - обратился он к Марте, - как тебя взяли в плен?»

Марта говорила, не поднимая глаз, подыскивая слова. Шамиль, внезапно прервал ее: «Откуда у тебя этот медальон?»

-Это мой отец подарил моей матери, - Марта смотрела на потускневший узор ковра: «Там написано: «Ты любовь моего сердца и моей жизни, да хранит тебя Аллах, Мариам». Когда мать мне рассказала, кто был мой отец, я начала учить арабский, ваша светлость, - Марта замолчала.

Шамиль отошел к муллам и о чем-то с ними пошептался. Было сумрачно, в раскрытые окна мечети тянуло свежестью. Марта увидела факелы, что зажигали на улицах аула.

-Нельзя говорить о Степане, - велела себе она: «Нельзя, это опасно. Когда я окажусь в надежном месте, начну его искать. Он жив, я знаю». Она и вправду  знала, ее сердце билось спокойно и ровно. Марта пообещала ребенку: «Мы найдем нашего папу, обязательно. И он нас отыщет. Он ведь самый умный, и самый смелый, мой Степан».

-Сегодня вечером тебе дадут восемьдесят плетей, - Шамиль достал шашку и приказал князю: «На колени!»,  - на глазах у всего аула. Потом ты будешь рабом  здесь, пока не придет выкуп от твоего отца. Благодари Аллаха, что я дал обет не убивать правоверных, иначе бы ты простился с головой. За похищение свободной женщины полагается отсечь тебе руку, - Шамиль помолчал, - и я бы с удовольствием это сделал, - Марта краем глаза увидела, как побледнел Нахичеванский, - но ты после такого умрешь. На тебя наденут колодку и ты будешь толочь зерно, пока твой хозяин не получит золото из Нахичевани. Уведите! - кивнул Шамиль своим воинам, что стояли у резных дверей мечети.

Он поправил тюрбан. Имам, неожиданно смешливо, заметил: «Нахичевань отсюда далеко.  Сколько тебе лет, женщина?»

-Девятнадцать, - шепнула Марта. Ей были видны только носки его старых, потрепанных сапог и край темного халата.

-Марджана, - задумчиво сказал Шамиль: «Твой отец, да хранит его душу, Аллах в садах райских, правильно тебя назвал».  Он обернулся к муллам: «Назначьте ей опекуна. Я хочу сегодня сделать никах. Она будет моей четвертой женой».

Марта подняла голову. Глядя на него большими, зелеными глазами, девушка  шепнула: «Я не могу стать вашей женой, ваша светлость. Пока. Я ношу дитя другого человека».

Арабист из Кембриджа, занимаясь с Мартой, пропускал некоторые отрывки из Корана. Когда она спросила, что в них, ученый замялся и развел руками: «Вещи, не предназначенные для девушек, мисс».

Марта пожаловалась бабушке. Та, кисло заметила: «Я не хочу, чтобы ты подвергала свою жизнь опасности из-за каких-то предрассудков. Скажи ему, что я сама буду присутствовать на уроках».

-Нельзя жениться на женщине, которая носит плод прелюбодеяния, - повторяла про себя Марта, - она все равно, что та, кто находится в идде. Шамиль это знает, не может не знать. Я, конечно, тоже рискую плетьми…, - она все стояла на коленях.

Имам недовольно поморщился. Что-то, пробормотав себе под нос, Шамиль спросил: «Ты всегда такая честная, Марджана?»

- О те, которые уверовали! Бойтесь Аллаха и будьте с теми, кто правдив, - тихо ответила девушка.

Он ходил по коврам, заложив руки за спину. Посмотрев на изящную голову, опущенную вниз, Шамиль вздохнул: «Могла бы солгать, могла бы выдать этого ребенка за мое дитя. Сразу видно, хороших кровей женщина. От нее будут славные сыновья. Пусть родит, и я на ней женюсь. Ничего, потерплю, - Шамиль наклонился к ее уху. Имам, одними губами, сказал: «Распоряжение о плетях для того, - он махнул рукой, - я отменять не буду. Он их заслужил, не за одно, так за другое. Ты понесешь наказание, когда родишь. Закон запрещает трогать ту, что ждет дитя. Собирайся, мы едем домой».

Его повозка была устлана коврами, на полу лежал тюк с одеждой, длинным, просторным платьем, темным платком, мягкими, кожаными туфлями. В медную лохань была налита горячая вода. Марта, с наслаждением, вымылась. Переодевшись, выбросив свой старый наряд, она присела, поставив перед собой суму. Девушка посмотрела в зеленые глаза Богородицы и вздрогнула. За пологом раздался кашель.

-Сейчас мы поедем, - предупредил ее Шамиль, - у тебя все есть, что нужно?

Марта обвела глазами возок. В нем была даже масляная лампа, освещавшая кувшин с ключевой водой, блюдо с фруктами и сладостями. «Спасибо, ваша светлость, - поблагодарила она, - вы очень добры. А куда, - Марта замялась, - куда мы едем?»

-В Гуниб, мою крепость, - было слышно, как трещат факелы, как переговаривается конвой:

-Это на востоке, у моря. По дороге сделаем несколько остановок, ты сможешь отдохнуть. Спокойной ночи, - возок тронулся.

Марта присела под лампу. Взяв томик Достоевского, пролистав его, она прочла: «И вы ко мне из комнатки вашей смотрели,  и вы обо мне думали».

-Я думаю, Степушка, - она приложила книгу к щеке: «Мы с маленьким думаем. Мы найдем тебя, обязательно, я верю». Она улыбнулась и повторила: «Найдем».  Две сотни вооруженных всадников, проехав по мосту, стали подниматься вверх, направляясь на восток. Над перевалом  всходила полная, низкая луна,  в ее свете блестели, переливались снежные вершины гор.

Юджиния отдернула бархатные портьеры, закрывавшие большое, выходящее на Петропавловскую крепость, окно. Мокрый снег залепил стекло, шпиль собора почти пропал в сырой метели. В спальне пахло сандалом, горел камин. У большой кровати, на столике орехового дерева, выстроились склянки с лекарствами.

Сзади раздался кашель и недовольный голос сказал: «Я бы поднялся, профессор. Вторую неделю лежу».

Лейб-медик проверил пульс на руке императора и твердо ответил: «Нет, ваше величество. С воспалением легких шутить не надо, тем более, у вас была инфлюэнца. Жар только недавно спал. Мы вас будем поить отхаркивающим снадобьем, и делать укрепляющие уколы, чтобы поддержать организм. Вы сильный мужчина, но даже вам нужен покой. Фрейлейн Брандт, - обратился он к Юджинии, - займитесь обедом его величества, а потом, - он похлопал императора по руке, - крепкий сон».

Юджиния присела и выскользнула в коридор. Она была в темном, строгом платье медицинской сестры, каштановые волосы укрыты платком. Здесь, в личном крыле Николая, стояла тишина. Девушка, прислушалась: «Кризис прошел. Он даже с детьми попрощаться успел. Мандт мне говорил, что никакой надежды нет, однако смотри-ка, выправился. Нельзя, нельзя, - велела она себе: «Ты здесь не для этого».

 Весь этот год, когда Мандт стал брать ее с собой во дворец, Юджиния, глядя в голубые, холодные глаза императора, неотступно думала об одном и том же.  На Рождество, вернувшись в свою скромную комнатку на Фонтанке, Юджиния нашла под дверью неподписанный конверт.

Герцог сообщал о том, что Воронцовы-Вельяминовы нашлись. Старший внук был на пути в Лондон, вместе с Мартой Бенджамин-Вулф, а младший жил в Санкт-Петербурге.  В адрес-календаре Юджиния никакого Федора Петровича Воронцова-Вельяминова не нашла, а стучаться в квартиру напротив Пантелеймоновского моста, было опасно. Она несколько раз ходила туда, но гардины были задернуты, дверь подъезда  закрыта.