Степан ошеломленно коснулся ее живота — «Здравствуй, вороненок!» — и вдруг стиснул ее в объятиях.

В его руках она плавилась будто воск. Ее протяжный крик спугнул птиц, они шумно сорвались с берега в светлеющее небо.

— Ворон, помнишь, ты рассказывал, как бежал из Московии?

— Не бойся, счастье мое, я туда не собираюсь. Предлагали, но я отказался, зачем голову на плаху класть?

— Моя бабушка была конверса[7]. Знаешь, кто это?

Степан усмехнулся.

— Как по мне, так дураки ваши христианнейшие короли, еще похуже чем московский царь. У меня помощник амстердамский еврей. Главное, чтоб человек был хороший, а еврей он или индус, дело десятое, в море все равны.

— Бабушка умерла, когда я была еще маленькой. Но я помню ее глаза, когда она говорила:

«Не будет нам счастья, ибо мы обречены на скитания и умрем вдали от родины».

— Мне иногда снится Москва, — вдруг признался Степан. — Редко, но снится. И родители с сестрой.

— Нет у меня ничего и никого, Ворон, кроме тебя. Где ты, там и я, где твой дом, там и мой дом.

— У нас будет огромный дом, обещаю тебе.

— Зачем огромный?

— Затем, чтобы Вороненку не было одному скучно. Будут еще птенцы.

— Куда бы ты ни ушел, Ворон, мы всегда будем твоей гаванью.

Контрерас нагнал «Жемчужину» поздним вечером. После смерти Карвальо за голову Ворона была назначена огромная награда, но испанец гнался не за золотом, его гнала жажда мщения за унизительное — на глазах английских моряков — помилование.

Степан дремал, когда в дверь каюты постучали.

— Кто там еще? — недовольно прошептал он. Белла спала, подложив, как ребенок, руку под голову.

— Испанец, — донеслось из-за двери.

— Иду. — Ворон стал быстро одеваться. — Спи, — приложил он палец к губам, увидев, что Белла открыла глаза. — Я скоро вернусь. Только не выходи наверх.

Контрерас приказал открыть стрельбу. «Жемчужина» была еще далеко, но ветер сменился, стал резким, порывистым, на горизонте появилась полоса темных туч.

— Если поднимется ураган, нас отнесет. Так есть шанс, что мы их зацепим.

Над головами англичан просвистели ядра. «Жемчужина» убавила паруса, развернулась и дала ответный залп.

Белла невидяще смотрела перед собой и шептала: «Святая Мадонна, убереги его от всякого зла». С палубы доносился шум, кто-то крикнул: «Капитан ранен». Не раздумывая ни минуты, Белла сорвала со стены кинжал и босиком выбежала на палубу.

Ворон сидел, привалившись к борту, матрос ловко перевязывал ему правую руку.

— Ерунда, — поморщился он, завидев Беллу. — Марш вниз, и чтобы я тебя тут больше не видел. Сейчас разделаемся с этим наглецом и пойдем дальше. — Он поднялся, с усилием сжал пальцы на рукоятке шпаги. — Оружие держать могу, а все остальное неважно. Иди, любовь моя, иди. — Он на мгновение привлек ее к себе, торопливо поцеловал и вдруг увидел ее расширившиеся глаза. Она что было силы толкнула его вниз и накрыла собой.

Испанское ядро пролетело прямо над ними и врезалось в борт.

— Со мной все хорошо, — храбрилась Белла, стараясь не смотреть, как под ее рукой, пригвожденной к доскам палубы обломками разбитого борта, расплывается алое пятно.

Степан высвободил ее раздавленную, изломанную кисть. Кровь хлынула ручьем.

— Огонь из всех орудий!

Испанский корабль медленно погружался в море. Капитана найти не удалось, хотя Степан приказал обыскать галеон от мачт до трюма.

— Ворон, — тронул его за плечо помощник, передавая подзорную трубу. На юго-западе маячила одинокая шлюпка.

— К черту его. Надо откачать воду, и быстро, сейчас начнется шторм.

Ураган нес «Жемчужину» на север, туда, где на сотни миль не было ни клочка земли.

Ворон спустился к Белле поздно ночью. Она открыла затуманенные болью глаза: «Ты пришел… Ты убил его?».

— Рыб на дне кормит. — Степан с ужасом смотрел на ее искалеченную руку. Раздавленные пальцы распухли и отек быстро подбирался к запястью.

— Болит, — пожаловалась пересохшими губами Белла, поймав его взгляд. — Дай воды.

Воронцов, осторожно приподнял ее за плечи, поднес ко рту кружку. Она обвела мутными глазами каюту.

— Где мы?

— Где-то на севере. Звезд нет, небо затянуло, ветер крутится, как бешеный. Но ты не бойся, все обойдется.

Море не утихало. «Жемчужину» швыряло из стороны в сторону, паруса трещали под шквальным ледяным ветром.

Помощник снял повязку и Ворон, закусив губу, вонзил ногти себе в ладонь. Рана загноилась, бесформенные пальцы почернели. Если раньше девушка металась и бредила, то сейчас она бездвижно вытянулась на сбитой постели.

— Приготовь все, что надо, — приказал Ворон помощнику.

— Может, лучше я?

— Нет, я сам.

У Ворона давно была припрятана индийская настойка, в пузырьке темной глины, с резким запахом. Гоанский целитель, восседавший посреди лавки, полной сухих трав, диковинных пилюль и снадобий, клялся, что двух ложек хватит, чтобы погрузить в сон даже богатыря.

Ворон осторожно влил Белле в рот ложку зелья. «Если что, добавим. Давай нож».

Он рассек ей руку почти до кости, когда из заткнутого тряпками рта донесся сдавленный крик. В каюте было душно, пахло железом и огнем, они прижгли сосуды, чтобы остановить кровь. Белла лежала, не шевелясь, смертельная бледность заливала ее лицо. Степан приник к ее груди.

— Дышит. Надо шить.

Ворон смотрел, как ловко двигаются пальцы, и вспоминал ночь в Новгороде — шесть лет и жизнь назад. Тогда он думал, что изведал уже всю боль. Тогда он думал, что плачет в последний раз.

Всю долгую штормовую ночь он прислушивался к ее неровному дыханию, баюкая искалеченную руку, и глотал соленые слезы.

На следующий вечер буря усилилась. Белла вся горела, багровые пятна ползли к плечу.

Ворон стоял на коленях у ее изголовья. Здоровой рукой она тронула жемчужину.

— Возьми, я не снимала ее все эти годы, и не плачь, мы с Вороненком будем ждать тебя.

Наутро море стихло. До Ирландии оставалось три дня хода.

— Капитан, — деликатно кашлянул помощник. — Позвольте мне…

— Я сам, — не поднимая глаз от карты, мотнул головой Ворон. — Пусть принесут в мою каюту все, что нужно.

Он обмыл ее тело, бережно касаясь белой, как алебастр, кожи. Он расчесал рыжие спутанные волосы, заплел косы, уложил их аккуратно вокруг головы. Надел на нее платье зеленого шелка. В последний раз прижался к щеке. Завернул Изабеллу в парус, обвязал его веревками.

«Господь мой пастырь, — разносилось над морем. — Он ведет меня зелеными пастбищами и тихими водами, ведет меня тропами верными, ради имени Своего. Прими души Изабеллы и ее нерожденного младенца. Даруй им, Господи, вечный покой под сенью присутствия Твоего».

Парус с телом коснулся воды. Паривший над кораблем буревестник развернулся и взял курс на запад, прочь от «Жемчужины. Ворон встал к штурвалу.

Колокола на соборе святого Павла пробили шесть вечера. Бурая Темза, вздыбившись под сильным ветром, несла свои воды мимо ворот купеческих складов, что выстроились напротив Сити. По реке сновали приземистые баржи-перевозчики.

У «Клюге и Кроу» кипела работа — разгружали пряности. Под сводчатыми потолками одуряюще пахло перцем и мускатным орехом, в воздухе стояла коричная пыль. Из-за конторки невысокий юноша в холщовом фартуке и нарукавниках подозвал приказчика.

— Поторопитесь, еще одна баржа на подходе. Гвоздику развесили?

— Только что, сэр. — Приказчик протянул Питеру Кроу, маленький мешочек. Тот высыпал себе на ладонь несколько черных соцветий, понюхал, попробовал на зуб.

— Надо еще подсушить. Отвезите на ламбетский склад, там не так сыро. И как закончите с этим грузом, тоже гоните его в Ламбет, здесь как пить дать плесень заведется.

— Будет исполнено, сэр.

Питер погрыз кончик пера и снова углубился в торговые книги.