Пытать ее или Переса, видишь ли, нельзя, а король хотел знать имя наемного убийцы. Ну, она и сказала, что умрет, но не выдаст, кто это».

— Ну и пусть умирает, — он положил пальцы на ручку двери.

— Ты мог бы не оставлять ее письмо в кармане Эскобедо, — тихо сказал Джон. «Я тебя не просил об этом».

Он, ничего не ответив, вышел.

Степан заглянул к тому торговцу, что рекомендовал ему брат, и, взяв ящик бургундского вина, поехал встречаться с Кэтрин.

Беллы больше не было, и надо было это хорошенько отпраздновать.

Ана де Мендоза провела под домашним арестом всю оставшуюся жизнь. Каждый день ей разрешали подойти к окну — на час. Она стояла, смотря на то, как весной появляется листва на деревьях, что росли у дороги, ведущей вверх, на холм. Осенью деревья облетали, и так было каждый год — все тринадцать лет, до самой ее смерти.

Марта сказала лодочнику: «Вот здесь», и, расплатившись, ступила на узкую, скользкую мостовую. В гетто было тихо, низкое, вечернее солнце заходило над крышами домов. Она обошла, улыбнувшись, лениво нежащуюся у порога большую полосатую кошку и постучала в невидную дверь.

Внутри было прохладно. Она подождала, опираясь о блестящий от старости деревянный прилавок, и осторожно покашляла.

— Есть колокольчик, синьора, — раздался недовольный старческий голос. «Лежит у вас перед вашим красивым носом. Приходите, звоните, и я к вашим услугам. И вообще, надо заранее назначать встречи».

— У меня письмо, — сказала Марта.

— И что? — голос приближался, вместе с шарканьем подошв. «Мне каждый день приносят с десяток писем. Я уже не мальчик, мне за семьдесят».

Сухая, морщинистая рука взяла послание Никиты Судакова.

Старик прочел и пожевал губами.

— Забираете, значит, — недовольно сказал он. «Все, что ли?».

— Нет, нет, — улыбнулась Марта. «Пока только так, на расходы. Когда буду уезжать, тогда приду за остальным вкладом».

— Ну-ну, — еще более недовольно проговорил банкир и посмотрел на стоящую перед ним женщину. Марта почувствовала его взгляд и чуть улыбнулась.

— Вы же вдова, как ваш дедушка пишет, — внезапно сказал старик. «Замуж не хотите?»

Марта удивилась. «Я же не вашей веры».

— А, — махнул рукой старик, — для женщин это просто. Вот дедушке вашему — ему тяжелее было, а с вами хлопот будет меньше.

У меня есть старший внук — двадцать семь лет, вдовец, жена вторыми родами умерла.

Детям без матери плохо, да и у вас, как я понимаю, дети тоже имеются, им тоже семья нужна. Мальчик он хороший, разумный, не пожалеете».

— Спасибо, — искренне сказала Марта, глядя в бесцветные глаза старика. «Я как-нибудь сама».

Он вздохнул и замер с ключом в руке у шкафа. На бледном лице отразилась мука банкира, вынужденного расстаться с деньгами.

Старик было подумал, что стоит сказать красотке про того лондонского щеголя, что пытался прибрать к рукам ее вклад, но, вздохнув, решил, что не надо, — его клиенты платили ему за молчание, а не за то, чтобы он болтал языком налево и направо.

Вместо этого он, сам не зная почему, пробормотал: ««Я, кстати, тоже жену похоронил недавно».

Марта едва удержалась, чтобы не рассмеяться.

— Этого вам надолго хватит — кисло сказал старик, ровняя стопку золотых монет, и сел писать расписку.

Дверь заскрипела.

— Синьора Вероника, — банкир вдруг расплылся в искренней улыбке. «Рад вас видеть!

Вернулись, значит?»

— Ну, чума нас уже миновала, — усмехнулась высокая, стройная женщина, переступая порог, — а венецианец долго без родного города не протянет. Как там мои вклады?

— В полном порядке, сейчас я вам дам полный отчет, вот только синьору отпущу, — старик приподнялся.

— Здравствуйте! — женщина протянула ухоженную, с длинными ногтями руку.

— Вы тоже тут деньги храните? Самое надежное место в городе. Процент, конечно, небольшой — старик при этих словах поерзал и что-то пробормотал, — зато можно не беспокоиться. Меня зовут Вероника Франко, — она чуть встряхнула убранными в золотую сетку темно-рыжими локонами. Глаза у нее были цвета жженого сахара.

Марта пожала руку и улыбнулась. «А я — синьора Марта, вернее, пани Марта».

— Вы из Польши? — Вероника ахнула. «Боже, расскажите мне про эту страну. С тех пор, как я познакомилась с тогда еще герцогом Анжуйским, я мечтаю туда поехать!»

-Язык ты знаешь хорошо, — сказал дед, посыпая чернила песком, — за лето мы с Фейгеле тебе столько всего про Литву с Польшей рассказали, что тебе на всю жизнь сведений хватит.

Спокойней все же будет, чем ежели ты скажешь, что из Москвы».

— Я ж не католичка, — усмехнулась Марфа.

Дед махнул рукой: «Что у вас — идолы, что там, ты уж прости. Только у вас иконы, а у тех — статуи, а так — никакой разницы. С латынью ты знакома, итальянский у тебя отменный — все будет в порядке. Сразу-то из Венеции не уезжай, приобыкни к Европе. Сними себе комнаты, Федосье учителя найми, сама английским позанимайся. Отдохни, Марфа, хватит бегать-то».

— Да разве ж я бегала бы, будь моя воля, — сердито сказала она. «Приеду в Лондон, куплю домик в деревне, и буду детям пироги печь».

Никита внимательно посмотрел на внучку и покачал головой: «Ну, может, пару и затеешь, однако потом все равно с места сорвешься. Глаз у тебя не тот, рысий у тебя глаз, Марфа.

Это от батюшки твоего покойного, его предки варягами были, им искони на месте не сиделось».

— Я с удовольствием, — улыбнулась Марта, — но мне надо к детям. Они на постоялом дворе остались.

— Боже милостивый, такая женщина как вы, просто не имеет права жить на постоялом дворе!

Тем более с детьми, — Вероника сморщила нос. «Вы надолго в городе?»

— Хотелось бы до весны, — ответила Марта.

— Тогда, — женщина задумалась, и повернулась к старику. «Я приду завтра. Я не смогу спокойно спать, зная, что подобный цветок женственности мучается в каком-то клоповнике.

Мы немедленно идем снимать вам комнаты, синьора Марта».

— Можно просто — Марта, — улыбнулась та.

— И называйте меня Вероника, — женщина чуть приподняла подол платья, выходя на улицу, и Марта заметила, что на ней — туфли на очень высокой деревянной платформе.

— Я ношу лучшие дзокколи в городе, — рассмеялась Вероника, увидев изумленные глаза Марты. «Вам тоже надо сделать несколько пар — будете такого роста, как и я. На самом-то деле я тоже малышка».

— У меня своя гондола, — Вероника махнула рукой на канал. «Сейчас мы заберем ваших детей, — у вас кто?».

— Мальчик и девочка, — ответила, улыбаясь, Марта.

— Счастливая вы женщина, — вздохнула Вероника, садясь в лодку. «Мне вот скоро тридцать, а у меня нет детей. Но я и не замужем».

— Я тоже не замужем, — Марта устроилась рядом. «Я вдова».

— Прекрасно, просто прекрасно, — пробормотала Вероника. «Сейчас мы найдем вам квартиру, которая будет оттенять вашу красоту, как перламутр ракушки оттеняет жемчужину».

— Называйте меня на «ты», — вдруг сказала Марфа, глядя на то, как отражается солнце в глазах женщины.

— Спасибо, дорогая, — Вероника потянулась и поцеловала Марту в щеку. От женщины пахло лавандой и чем-то еще — холодным, но приятным. Марта повела носом.

— Это запах Венеции, радость моя, — Вероника потянулась и раскинула руки. Лодка свернула в Большой Канал, и, завидев купол собора святого Марка, женщина вздохнула полной грудью.

— Боже, как хорошо быть дома! — сказала она, улыбаясь, и повернулась к Марте: «Ты же не знаешь, кто я?»

Та покачала головой.

— Я поэтесса, — сказала Вероника. «Поэтесса и самая дорогая куртизанка Венеции».

Вероника и Тео сидели за верджинелом. Девочка, склонив голову набок, внимательно слушала, как Вероника играет «Greensleeves».

— Это просто, — улыбнулась Тео, и, положив пальцы на клавиши, повторила мелодию. «Очень красивая песня, синьора Вероника, кто ее написал?».