Она все рассказала быстро и толково и, помазав ему руку каким-то пахнущим травами снадобьем, подтолкнула к выходу: «Давайте, а то ночь лунная, еще заметят».

Заперев тюрьму, она вдруг усмехнулась, и, открыв крышку уличного колодца, метнула связку ключей на дно: «Пусть ищут».

— Моя шпага, — сказал Ник. «Мне надо ее забрать».

Тео вздохнула: «Ворота резиденции ночью не охраняются, перелезете, его кабинет выходит окнами во двор. Ну, вы знаете, наверное, вы там были. Все, бегите, — велела она. «Легкой дороги».

— Я так не могу, — упрямо проговорил Ник. «Я должен вас увезти».

— Я уеду, — Тео вдруг улыбнулась. «Только сначала доделаю…, кое-какие дела тут, дорогой кузен. Увидимся». Она перекрестила его, и, не поворачиваясь, пошла по узкой улице, что вела на холм — удаляясь все выше, в сияние луны.

— Ну и ну, — потрясенно подумал Ник, провожая ее глазами. «Все, забираю шпагу, и ноги моей больше тут не будет».

Себастьян спокойно спал. Она ополоснула теплой водой горящие щеки, и, раздевшись, натянув на себя шелковое одеяло, закрыла глаза. «Все хорошо, — сказала себе Тео, засыпая.

«Вот теперь действительно — все хорошо».

— А что теперь будет с сеньором Антонио? — спросила Тео, разливая шоколад. Она вдруг взвизгнула и рассмеялась — Себастьян пощекотал ее спину, укрытую распущенными темными волосами. Тео передала мужу серебряную чашку и села на постели, скрестив ноги.

— Разжалуют в солдаты, — зевнул тот. «Хоть он и клянется, что не знает — куда пропала запасная связка ключей, но все равно — незачем оставлять их на виду. Скорее всего, этот англичанин успел их украсть, пока его водили туда-сюда. Вот же собака, весь в отца. И шпагу свою унес, теперь ставни в кабинете менять надо, там все разворочено».

— Может, он и не уйдет далеко, — пожала плечами Тео. «Если собьется с дороги, то на севере — пустыня, он там сразу сдохнет».

— Мы, конечно, послали солдат по округе, — Вискайно вздохнул, — но ведь тут горы, где угодно можно спрятаться. Ну, ничего, в Картахене такого не случится, ты уж мне поверь, я там тюрьму велю круглые сутки охранять, — он попробовал и пробормотал: «И даже с перцем».

Тео посмотрела на него, и, отставив свою чашку, наклонившись к его уху, что-то прошептала. Себастьян рассмеялся: «То-то ты меня уже неделю устрицами на завтрак кормишь».

— А ты не хочешь? — невинно спросила жена.

Он допил шоколад, и, потянув ее к себе, устроив на спине, ответил: «Ну, как я могу не хотеть? Тем более, что я сейчас уеду, дорога в Картахену долгая, только к осени увидимся».

— И очень жаль, — проговорила она, задыхаясь, разводя ноги в стороны.

Как всегда — стоило ему очутиться рядом с Тео, как он терял голову. И сейчас, чувствуя, как она приникла к нему, слыша ее шепот, он и сам говорил что-то неразборчивое, ласковое, целуя ее, не в силах остановиться ни на мгновение.

Тео застонала: «Господи, как хорошо!» и Себастьян, прижавшись к ее губам, сказал: «Ты мое счастье».

Он лежал, перебирая ее длинные пальцы, гладя ее по голове, и жена, вдруг, озабоченно сказала: «Не знаю, как я с детьми одна поеду морем, если ты говоришь, англичане оживились. Опасно это».

Себастьян подумал и предложил: «Давай тогда я сейчас заберу Дэниела и Марту, и отправлюсь сушей. Пусть дольше, а надежнее».

— Я хотела, чтобы все вместе ехали, — погрустнела жена.

— Ну, я понимаю, милая, — вздохнул Себастьян, — но мне к весне уже надо быть в Картахене, а пока вы тут соберетесь…

— Так, может быть, и лучше, — задумчиво сказала Тео, рассматривая унизанные кольцами, холеные руки. «Детей я быстро уложу, у них вещей немного, и конвой вам будет нужен небольшой — здесь бояться некого. А сама спокойно присмотрю за тем, как все тут упаковывают, и тихо потом поеду, со всеми вещами». Она вздохнула: «Скучать о вас буду.

Даже и не знаю, как Дэниела и Марту с тобой отпускать — справишься ты там с ними?»

Себастьян даже обиделся.

— Попугая я заберу сейчас, — твердо сказал Дэниел. «И обещаю, сам буду за ним присматривать».

— Хорошо, милый, — вздохнула Тео, и обняла обоих детей — сильно. «Значит, договорились — папу слушаться, вести себя хорошо, и, когда приедете в Картахену, то не ссорьтесь из-за детских — папа сказал, что в тамошнем нашем доме двадцать комнат, всем места хватит».

— Я хочу, чтобы из моего окна был виден океан, как здесь, — попросил Дэниел.

— Это Карибское море, — скорчила гримасу Марта. «На карту посмотри, моряк».

— Карибское море-часть Атлантического океана, — мальчик быстро, мгновенно, высунул язык.

— А ты, доченька, — попросила Тео, — там ухаживай за папой. Слуги — это слуги, а с родным человеком ничего не сравнится. Смотри, чтобы он ел вовремя, чтобы одежда была в порядке, лимонад ему делай.

— Конечно, матушка, — улыбнулась Марта. «Виуэлу я взяла, ноты, что вы написали — тоже, каждый день буду заниматься, не волнуйтесь. И французским языком, — она подтолкнула брата.

Дэниел закатил красивые глаза и скривил губы.

Тео рассмеялась, и, перекрестив детей, поцеловав их, велела: «Ну, бегите к мулам».

— Мы ведь можем увидеть ягуаров! — восторженно сказал Дэниел сестре, когда они спускались по дорожке. «И обезьян! Здорово, что мы едем сушей».

— Ты же море любишь, — удивилась Марта.

— Люблю, — согласился брат, — но на суше тоже интересно». Он вдруг остановился, и, положив руку на тонкое плечо девочки, проговорил: «Но ты не бойся, Марта, я тебя буду всегда защищать, всю жизнь, вот».

— Спасибо, — тихо ответила девочка, чуть пожав его руку.

Себастьян погладил жену по голове, и ласково сказал: «Ну не плачь так, любимая, быстро тут за всем присмотри, и догоняй нас с вещами, хорошо? Я к твоему приезду отделаю опочивальню, и велю поставить в саду фонтан — в жару это всегда хорошо».

Тео кивнула головой, и, взяв руку мужа, стерла ей слезы со щек.

Себастьян поцеловал ее, — крепко, — и, сев на своего андалузского жеребца, обернулся к Дэниелу и Марте, что удерживали на месте небольших, крепких лошадок: «Если устанете, скажите, сразу пересадим вас в возок».

— Еще чего не хватало, — пробормотал сын, и Вискайно только улыбнулся.

— Ну, с Богом! — велел он, и маленький караван мулов, охраняемый десятком солдат, тронулся по дороге, что вела на юг.

Тео долго махала им рукой вслед, а потом, перекрестившись, повернувшись к дому, усмехнулась: «А я с вещами, дорогой Себастьян, все же поеду морем. Ты уж прости, любимый муж».

Комендант порта Веракрус посмотрел на высокую, роскошно одетую женщину, что сидела напротив, и устало повторил:

— Сеньора Вискайно, я понимаю, что вы торопитесь к мужу и детям, я видел письмо губернатора Акапулько, в котором он предписывает оказывать вам всяческое содействие, но я еще раз повторяю — в море опасно. Куэрво где-то здесь, и его приятель, Фрэнсис Дрейк — тоже. За эту зиму мы уже потеряли больше двух десятков галеонов.

— Мои вещи уже вторую неделю лежат в трюмах, — взорвалась женщина, — сколько еще я буду ждать отплытия? Я бы давно уже очутилась в Картахене, если бы вы, сеньор, как следует, выполняли свою работу. Почему-то у нас, там, — она махнула головой на запад, — никто не слышал ни о каких англичанах, а у вас тут они кишмя кишат.

Моряк, было, хотел посоветовать сеньоре, взглянуть на карту. Однако увидев разъяренные, зеленые, — как у пантеры, — глаза, он сдержался.

— У вас, видимо, нет семьи, — ядовито заметила сеньора, поднимаясь. Капитан тут же вскочил с места и согласился: «Нет».

— Тогда вам не понять страдания матери, разлученной со своими детьми, — вздохнула женщина, и комендант с ужасом увидел, как на смуглую щеку скатывается прозрачная слезинка.

— Сеньора Вискайно, я вас прошу, — забормотал он, — только не плачьте. Я просто хотел, чтобы вы путешествовали, как пристало жене такого высокопоставленного лица, с удобствами…