Зодчий закончил раскрашивать букву червонным золотом. Повернувшись, он подмигнул Федору, погладив белый камень: «Ты присмотри за моим творением, тезка,  ладно?»

Федор проснулся. Глядя на тусклый рассвет за окном, он прошептал: «Присмотрю».

Наскоро умывшись, спрятав, как следует планы и пистолет, Федор вышел на улицу. Холодный ветер нес по мостовой обрывки каких-то бумаг. Федор вздохнул: «Особняк графа Мусина-Пушкина тоже сгорел. Я ходил на Разгуляй, смотрел -  один остов от него стоит. Может быть, коллекцию свою он успел вывезти. Он мне показывал - каких рукописей только там не было».

Федор спустился вниз, к Воздвиженке и сразу увидел сына. Мишель стоял, - невысокий, стройный, откинув назад белокурую голову, рассматривая купола со снесенными крестами. Крестовоздвиженский монастырь был разорен, во дворе стояли пустые фуры. Мишель, повернувшись к отцу, мрачно сказал:

-Вчера полы вскрывали, золото искали. И нашли, - он вздохнул и подумал о возке императора, что  ночью отправился в село Троицкое, под охраной гренадеров. Два сундука были полны золотом, - сорванными с икон окладами, кубками, изукрашенными драгоценными камнями. Остальное, - еще сотня возов, - уже покинула Москву.

-Мы тебя будем ждать, с генералом Кардозо, - напомнил ему Наполеон, садясь на лошадь. «Как закончишь все, - он повел рукой в сторону Кремля, - приезжай, сразу же».

Федор остановился рядом с сыном. Положив ему руку на плечо, мужчина помолчал. «Здесь, - сказал он, указывая на угол Крестовоздвиженского переулка, - усадьба Вельяминовых стояла, во время оно. Потом, как царь Петр столицу основал, предок наш туда переехал, продал земли московские». Федор отчего-то вздохнул: «Вельяминовы здесь со времен Ивана Калиты жили. Пять сотен лет».

-И дальше жить будут, папа, - твердо ответил Мишель. Они пошли к Троицкому мосту. Кремль вздымался над ними, уходя вверх, в еще туманное, неяркое, небо. Федор подышал себе на руки: «Главное, чтобы целы стены остались,  что на Красную площадь выходят. Если Троицкая церковь погибнет, этого я себе никогда не прощу».

Мишель вспомнил разноцветное сияние куполов: «Это как если бы собор Парижской Богоматери взрывали. Что за варварство».

-Не погибнет, - пообещал он отцу: «Значит, как и договорились,  если все хорошо будет, на том же месте и встречаемся».

Ворота Троицкой башни были распахнуты настежь. Федор спросил: «А меня никто не остановит?»

Сын только усмехнулся: «Некому, папа. Кроме инженеров, ставки Мортье и меня - ни одного француза в Москве не осталось». Мишель  показал на запад: «Мортье уже у Поклонной горы, думаю, там, где его величество ключи от города ждал».

-Ждал, - Федор, в сердцах, сплюнул на землю. Обняв Мишеля, он шепнул: «Осторожней, сыночек, ты ведь не инженер».

-Справлюсь, - уверенно отозвался сын и пошел по мосту. Федор подождал, пока он скроется на кремлевском дворе. Оглянувшись,  он достал планы: «Навещу колокольню, что мне во сне показали. Тезка мой, - он усмехнулся. Хромая, опираясь на костыль, посмотрев на серую воду Неглинки, Федор  заковылял вслед за сыном.

В лесу пахло осенью, сырыми листьями, грибами. Петя, закрыв глаза, вспомнил, как отец брал их с Мишелем на охоту под Санкт-Петербургом. «Господи, - подумал он, осторожно идя во главе отряда к большой дороге, - той неделей приходили из местечка. Сказали, что войско Наполеона разгромлено под Калугой. Только бы с Мишелем ничего не случилось, только бы папа остался жив».

Как только он окончательно выздоровел, Петя подался из Любавичей на восток. Ходили слухи, что французы встанут в Смоленске на зимние квартиры. Реб Довбер, на прощание, пожал ему руку: «Сам понимаешь, Петр, оружия у нас нет. Только это, - он протянул Пете тесак.

Петя принял его и тряхнул головой: «И на том спасибо, реб Довбер. Я неподалеку буду, может, и увидимся еще». Икона лежала у него в кармане сибирки. Реб Довбер дал ему потрепанный заячий треух, и грубый, колючий, но теплый шарф.

-Дочка вязала, - он почему-то улыбнулся.

Петя так и не поговорил с ней - да она и не знала русского, конечно.  Юноша только, невзначай, попросив реба Довбера рассказать о его семье, понял, что «Менуха» означает «покой».

-Она тем годом родилась, как ее деда из вашей крепости выпустили, - объяснил ему мужчина. «Так и назвали, в надежде на то, что закончилась наши испытания».

Петя просто смотрел на нее, любуясь рыжими волосами, и темными, словно каштаны глазами. Было ей четырнадцать лет. Он  сейчас вздохнул: «Да что уж там. Пусть счастлива будет, вот и все».

Оружие он добыл быстро. Спрятавшись в густом лесу у смоленской дороги, Петя подождал, пока проедет французский обоз с припасами. Увидев отставшую телегу,  он ловко метнул в голову солдата камень. Тот кулем свалился с козел. Пете досталось ружье, пули и порох. Солдата он убивать не стал, просто оттащил в канаву.

Он построил себе землянку в хорошем, сухом месте.  Сначала, юноша, было, хотел пробиваться дальше на восток. Петя знал, что Москву сдали. Реб Довбер раз в неделю оставлял для него в условленном месте записки и холщовый мешочек с домашней едой - жареной курицей, хлебом, вареными яйцами. Как-то раз Петя нашел там имбирное печенье и даже немного чая. Он сидел, вскипятив воду в медном котелке, отхлебывая горячий чай, и улыбался  - Петя, почему-то был уверен, что печенье пекла Менуха.

-Сдали Москву, - повторил он тогда: «Господь его знает, куда армия уйти могла. На юг, или на север, к Санкт-Петербургу. Бедная мамочка, бедный папа. Им, наверное, сообщили, что я без вести пропал».

-Не думай об этом, - велел себе Петя. «Тебе просто надо воевать с французами и остаться в живых».  К нему стали приходить люди.  Появился прапорщик-артиллерист - офицер, сломав ногу еще во время отступления русской армии, так и сидел тут, в какой-то глухой деревне. Пришли крестьяне, недовольные поборами - французские летучие отряды требовали провианта, а, если люди отказывали - сжигали избы.  Пришло даже несколько еврейских подростков - их Петя сразу определил в связные.

Теперь у него было два десятка человек - все вооруженные. Реб Довбер, в последней записке, попросил их уйти дальше на запад - из Смоленска прислали отряд французов, чтобы покончить с шалостями на большой дороге.

Петя обернулся к прапорщику - тот был лишь немного старше его: «Вы, Александр Борисович, присмотрите здесь,  а я, - Петя развернул маленькую, искусно вычерченную карту, - я на запад пойду. Буду вас ждать у этой речки».

-Как же вы один, Петр Федорович, - запротестовал артиллерист. Петя только улыбнулся: «Одному как раз лучше. Заодно в Любавичах побываю, посмотрю, что там делается. Вы с этим обозом разберитесь и встретимся».

Про обозы им сообщали мальчишки-связные -  французы постоянно посылали отряды за фуражом для лошадей и провизией.

Петя пожал руку прапорщику, попрощался с отрядом. Юноша неслышно скользнул на лесную тропинку, что вела к Любавичам.

За  этот месяц у него уже отросла рыжая, длинная борода. Петя, наклонившись, посмотрев на свое отражение в воде какого-то лесного ручейка, усмехнулся: «Меня за еврея примут. Кто знает, - Петя вздохнул, - может, ее увижу».

На главной улице Любавичей было шумно. Петя, прижавшись к углу какой-то избы, пересчитал французов. Солдаты, стоя у лавок, куря, громко разговаривали.

Он услышал обрывки фраз: «Армия возвращается на запад. Перезимуем и пойдем на Санкт-Петербург».

-Еще чего не хватало, - зло подумал Петя. Солдат было человек пятьдесят, не меньше.  Реб Довбер написал  ему, что в Любавичах - их за две сотни.

-Ладно, - решил Петя, - понятно, с моими двумя десятками сюда лучше не соваться. Конечно, надо пройтись, послушать, что они еще говорят, но ведь у меня пистолет за пазухой..., Лучше не рисковать, конечно.

Заходящее солнце освещало улицу. Он,  замерев, увидел, как играют огнем рыжие волосы. Менуха, в простой, холщовой юбке и суконном жакете, вышла из лавки, держа в руках мешок. Девушка  споткнулась о вытянутую ногу кого-то из французов.