— Какая ерунда! — резко сказал Федор, — я докажу…

— В Пелыме доказывать будете? — ядовито поинтересовался Джон. "Послушайте, вам сколько лет?"

— Двадцать пять, — неохотно ответил Федор.

— Тем более, — Джон подошел к столу. Взяв листок чистой бумаги, мужчина стал что-то писать. "Бесполезно, — смешливо, подумал он. "Я же вижу — предложи я ему работать на меня, он мне голову разобьет, а то и похуже. И брат у него, наверняка, такой же. Ничего, посмотрим, что через пять лет будет".

— Я хотел обратиться к Суворову, он друг моего отца, покойного, — вдруг сказал Федор.

— Суворов сам в опале, — Джон убрал письмо в конверт и запечатал его: "Запомните. Я вам ссужу денег. Доберетесь до Або, оттуда ходят корабли в Гамбург. А уж в Германии, с ее шахтами — не пропадете".

— Я там учился, в Гейдельберге, — Федор все смотрел в непроницаемую черноту за бортом корабля. "Я не хочу бежать из своей страны".

— Никто не хочет, — хмыкнул Джон. "Но иногда приходится. Вы еще вернетесь, не волнуйтесь. Так вот, — он засунул руки в карманы матросской куртки, — захотите отдать долг, или просто выпить кофе, приедете в Лондон, и придете к собору Святого Павла. Там улица — Ладгейт Хилл. Трехэтажный дом по правой стороне, синяя дверь. Отдадите привратнику".

Федор повертел в руках конверт и покраснел: "Я не знаю английского".

— Может, еще выучите, — рассмеялся Джон, — у нас тоже хорошие шахты. Тут написано просто: "Мистеру Джону, в собственные руки".

Федор посмотрел на печать со львом и единорогом: "Хорошо, я запомню".

— Вот и славно, — Джон поднялся и велел: "Спите. Сейчас мы снимемся с якоря и пойдем в Або, ветер хороший, дня через два будем там. Я вас ссажу на берег, и распрощаемся, месье Теодор. Уж не знаю, на сколько, — он развел руками.

Федор зевнул: "А что вы делали на реке?"

— Рыбу ловил, — развел руками Джон. Он вышел, закрыв за собой дверь каюты. Уже на палубе герцог велел капитану: "Как будем подходить к шведским берегам, поднимите флаг. Все-таки суверенная страна, у нас с ними мирный договор. Неудобно, еще за контрабандистов примут. А потом вернемся сюда, — он взглянул на плоский, едва заметный в сумерках, поросший соснами берег залива и задумчиво добавил: "Вернемся, и закончим дела".

Матросы почти неслышно подняли якорную цепь. Бот, накренившись, поймав ветер, пошел на север.

Мужчина проснулся еще до рассвета. Открыв глаза, он лежал, глядя в каменный потолок комнаты. За деревянными ставнями падал легкий, горный, сухой снег. Горел очаг, было тихо. Он, вымыв руки, пробормотав молитву — стал одеваться.

— Тридцать пять, — подумал он, выходя из своей спальни. Он прислушался — в комнате дочери раздавалось какое-то шуршание.

— Я сейчас, папа, — раздался веселый, девичий голос. "Сейчас спущусь и сварю тебе кофе. Возьми, пожалуйста, завтрак, он на столе лежит".

— Спала бы еще, — усмехнулся Исаак Судаков. Подняв свечу, он пошел вниз, по узкой, каменной лестнице. На кухне было почти тепло. Он, подбросив дров в очаг, посмотрев на огонь, вздохнув, пробормотал: "Что-то не так".

Лея просунула черноволосую голову в дверь: "Доброе утро, папа, я за водой".

— Хорошо, деточка, — Исаак все смотрел в окно, на тонкий слой снега, что лежал на булыжниках двора. "Днем растает, — сказал себе он. "Какая зима холодная. Господи, ну почему я — все чувствую, зачем ты меня избрал для этого?".

Запахло кофе. Дочь, наполнив медную кружку, строго велела: "Садись".

— Я сегодня пойду к госпоже Альфази, — сказала девушка, подперев ладонью щеку, — отнесу цдаку, что мы ей собрали, с детьми помогу, и вообще, — она помолчала, — пусть хоть на улицу выйдет, а то она целыми днями плачет, бедная.

— Может, и вернется еще ее муж, — Исаак пригладил ладонью темные, побитые сединой пряди волос, — все же с осени не так много времени прошло. Караван мог заблудиться.

— Он каждый год в Каир ездит, — черносмородиновые глаза дочери погрустнели, — наизусть дорогу знает, папа. Он же торговец. Госпожа Альфази говорит — наверное, бедуины на них напали.

— Упаси Господь, — Исаак поднялся, и взял холщовую салфетку: "Я в ешиве пообедаю, деточка. Ты заниматься сегодня будешь?"

— Да, — Лея вылила остатки кофе в свою чашку, — мы сейчас Псалмы читаем, с комментариями. Папа, — она подняла глаза, — что-то случилось, да? Я же вижу.

Исаак только тяжело вздохнул, надевая плащ: "Ты будь осторожнее, деточка, скользко на улице".

Выходя на улицу, он обернулся — дочь стояла, прислонившись к воротам, улыбаясь, глядя ему вслед.

— Господи, — подумал Исаак, спускаясь по еще темной, тихой улице Ор-а-Хаим вниз, к ешиве, — двадцать три года. У подруг ее уже дети. Единственная дочь, единственная дочь, Господи. Но нельзя, же неволить девочку, а пока ей никто по душе не пришелся. Уже и сваты не ходят, слышал я, что говорят — мол, разборчивая очень, отец- глава ешивы, слишком много о себе возомнила. Ерунда! — он поцеловал мезузу и толкнул тяжелую, деревянную дверь. "Просто девочка хочет любви. А кто же ее не хочет? — Исаак вошел в еще пустой, маленький, прохладный зал синагоги.

— Тридцать пять, — повторил он, беря молитвенник. "Так не может долго продолжаться, сказано же: "В каждом поколении есть тридцать шесть праведников, ради которых Божественное Присутствие осеняет мир. Если умирает кто-то из них, то его место сразу же занимает другой".

— Сразу же, — подумал Исаак, шепча молитвы. "Как тем годом, двадцать пять лет назад. А с тех пор никто из них не умирал, и вот теперь… — он прервался и посмотрел на Ковчег Завета. Бархатная, расшитая серебром завеса, что покрывала его — чуть колебалась.

— Ветер, — сказал себе Исаак. "Кто-то пришел, дверь приоткрылась. Просто сквозняк".

— Господи, — внезапно прошептал он, — не оставь нас милостью своей. Говорят же: "Славьте Бога, ибо он вечен, бесконечна доброта его". Пожалуйста, — попросил Исаак. Подышав на руки, он опустил глаза к пожелтевшей странице молитвенника.

Лея Судакова втащила плетеную корзинку с едой в кухню, и, разогнулась: "Госпожа Альфази, милая, вы вот что — оденьтесь, и пойдите, прогуляйтесь. Уже не так холодно. А за маленькой я погляжу, пока готовить буду, она мне и поможет. Да, Двора? — девушка подмигнула.

— А где папа? — раздался тихий голос ребенка, что сидел на коленях у женщины. "Он скоро приедет?"

Госпожа Альфази незаметно стерла слезу со щеки, и, вздохнула: "Конечно, Двора. Скоро, очень скоро".

Дочь слезла с ее колен и помялась: "А можно, тетя Лея, я хлеба кусочек возьму?"

Лея, наклонившись, потрепала девочку по косам: "Сколько угодно, милая. Беги, поиграй пока".

Женщина подождала, пока дверь захлопнется и горько, отчаянно разрыдалась. Лея села рядом, и, пристроила ее голову у себя на плече: "Не надо, госпожа Альфази. У вас четверо детей, не надо, я прошу вас".

— Я не смогу, — женщина смотрела куда-то в беленую стену кухни. "Я не смогу, без него, без Давида. И так уже — она скомкала глухой ворот домашнего, темного платья, — кредиторы приходили, с расписками. Мне же надо будет дом продать, Лея, чтобы расплатиться. А мальчики? — она всхлипнула. Лея, взяв покрасневшую, сухую руку, шепнула:

— Папа сказал, госпожа Альфази, что об этом — вам уж совсем не надо беспокоиться. И платить за них не надо будет, и обедами мы их будем кормить. А расписки, — девушка помолчала и бодро закончила, — придумаем что-нибудь. Рав Азулай в следующем году вернется из Европы, привезет денег на общину. Вы только не плачьте, пожалуйста.

— Я молюсь, — женщина вытерла лицо. "Каждую ночь встаю и молюсь, Лея. Хожу к стене, читаю Псалмы, соседке помогаю, вы знаете, она почти не видит. Господи, — внезапно, страстно сказала госпожа Альфази, — только бы он вернулся! Пусть хоть раненый, хоть больной — я его выхожу, Лея. Двадцать лет в этом году, двадцать лет, как мы с ним под хупой стояли, — она покачала головой. Девушка вспомнила тихий голос отца: "Сейчас все будет не так, Лея, все не так. Пока не родится один из них".