— С удовольствием, — ответила жена, и он, отпив вина, наклонился и, ощутив свой вкус на ее губах, сказал: «Сладко, да?».

— Это ты о чем сейчас? — подняла бровь Полли. «Вино да, хорошее, у короля Генриха другого не бывает».

Фрэнсис шлепнул ее по теплому бедру и счастливо рассмеялся.

Мэри выглянула из опочивальни, и прислушалась — был ранний вечер, в доме было тихо. «Я сейчас, — шепнула она мужу, оглянувшись.

— Только быстрее, — раздался веселый голос Роберта, — потому что тут тебе есть чем заняться.

Девушка фыркнула и, придерживая рукой накинутое на плечи одеяло, побежала вниз по лестнице, в кухню. Огонь в очаге еле горел. «Ну конечно, — пробормотала Мэри, подбрасывая углей, — тут со вчерашнего вечера никто не появлялся».

Она быстро положила на поднос заячий паштет, половину буханки хлеба, и, зажав под мышкой бутылку вина, вздрогнула, — дверь заскрипела.

Полли стояла на пороге, кутаясь в старый, заношенный шелк, отороченный соболями.

— Матушкин халат, — зевнула она, — там у нее в сундуках нашла, это еще итальянских времен.

За своим лень ходить было.

Мэри посмотрела на полы халата, которые не сходились на груди у сестры и рассмеялась.

«Я есть хочу, — сказала Полли. «И Фрэнсис тоже». Она прошла в кладовую, и вдруг, обернувшись к Мэри, тихо спросила: «Все хорошо?»

Сестра зарделась и Полли, посмотрев на ее шею, хмыкнула: «Ну да, ты к матушкиному приезду-то не забудь, платье с высоким воротником надень, а не с отложным».

— Меня Роберт ждет, — уже из-за двери раздался смешливый голос Мэри, и она исчезла — будто и не было ее.

— Ну вот, — сказал Роберт, целуя ее. «А теперь надо вернуться обратно в постель, потому что тебя слишком долго не было, тем более мы теперь поели».

— А если прямо тут? — глядя ему в глаза, отстранившись, спросила Мэри. «Можно ведь?»

Он кивнул, стиснув зубы, и ответил: «Нужно. А вообще, любимая, — он обвел взглядом комнату, — у нас еще есть две ночи и день, — мы тут все опробуем, обещаю тебе».

Мэри внезапно сказала: «Ну, все, теперь я. А ты сиди, — она спустилась на ковер и встала на колени, — сиди, и отдыхай».

— Сейчас не выдержу, — пробормотал Роберт, — уж слишком хорошо, так не бывает.

— Так, — ответила жена, на мгновение, прервавшись, глядя на него снизу лазоревыми глазами, — теперь будет всегда.

Марфа спешилась и сказала, изумленно глядя на дом: «Спят, что ли еще? Полдень на дворе, сейчас возки за вещами приедут. И завтрак, интересно, готов ли?»

Виллем завел лошадей на конюшню и, улыбнувшись, обняв жену сзади, шепнул: «Да уж, какой там завтрак, дорогая моя. По-моему, тебе сейчас придется к очагу вставать».

Полли проснулась от стука в дверь, и, подняв голову с плеча Фрэнсиса, — тот даже не пошевелился, — зевнув, сказала: «Не шуми так, мы спим еще».

— Оно и видно, — раздался ядовитый голос матери.

Девушка ахнула, и, накинув халат, открыла дверь. Марфа бросила один взгляд на высокую грудь, что была прямо у нее перед глазами, и попросила: «Ну, вы тут одевайтесь потихоньку, а то дорога до Дувра неблизкая, дядя твой еще вчера туда уехал. Завтрак на столе, я пойду сестру твою разбужу».

— Матушка, — покраснела Полли.

Марфа, потянувшись, поцеловала ее в лоб, и ласково проговорила: «Давайте, доченька, вам еще до Парижа доехать, а там уж никогда больше расставаться не будете».

Она нажала на ручку — опочивальня была заперта, и услышала шепот Мэри: «Что, вставать уже надо?».

— Ну, вы уж постарайтесь, — рассмеялась Марфа. «Там колбаски на завтрак и фазана я привезла холодного. И кофе сварю».

— Мы сейчас, — пообещала Мэри. «Правда, сейчас».

Марфа улыбнулась, и, подхватив юбки, пошла вниз.

Они с Виллемом, стоя в воротах усадьбы, проводили глазами возки и всадников, что, доехав до поворота дороги, направились в разные стороны.

— Вот, — вздохнула Марфа, — и эти улетели. Остались у нас с тобой двое сыновей, адмирал, — она прижалась головой к руке мужа и, Виллем, обнимая ее, тихо сказал: «Давай я тут приберусь, в доме, а ты на кладбище сходишь».

— Спасибо, — шепнула женщина, и, найдя его пальцы, ласково погладила. На западе, над Темзой, уже клонилось к закату солнце, и Марфа вдруг подумала: «Господи, только бы они были счастливы».

В огромной мастерской было жарко натоплено. За высокими, от пола до потолка окнами билась, ревела зимняя лагуна — серая, бурлящая. Джакомо да Пальма отступил от холста и пробормотал: «Чуть-чуть выше подбородок, синьора. Свет пока хороший, я не хочу его терять»

— И дети утихли, — алые, красиво вырезанные губы женщины чуть улыбнулись. Маленькая, ухоженная рука лежала на темно-синем, — в цвет глаз, — шелке платья. Высокий воротник брюссельского кружева открывал начало шеи — сливочного, нежного цвета.

У большого камина двое рыжеволосых мальчиков, лежа на животе, рассматривали какой-то рисунок.

Женщина вздернула подбородок, красивая голова, увенчанная шелковым, расшитым золотом беретом чуть заколебалась.

Мужчина, что стоял в дверях мастерской, наклонился, и строго велел корзинке, в которой что-то потявкивало: «А ну тихо!».

Женщина рассмеялась, и так и сидя на возвышении, не поворачиваясь к нему, сказала:

«Лорд Джон, я все вижу».

— Ну, если синьор да Пальма позволит, — усмехнулся мужчина, — невысокий, с темными, шелковистыми волосами, в изящном, скромном камзоле и безукоризненно белой рубашке.

— Позволит, позволит, — вздохнул художник, — синьора, я вижу, устала, мы сегодня хорошо поработали.

Старший мальчик, — лет семи, поднял голову, посмотрев на корзинку серыми, прозрачными глазами и восхищенно спросил: «Лорд Джон, а что там?».

— А вот сейчас и посмотрим, — мужчина открыл крышку. Маленькая, длинноухая собачка, — рыжая, с белыми пятнами, со всех ног бросилась к мальчикам.

Младший, — лет трех, — восторженно завизжал и подхватил щенка на руки.

— Ты ее задушишь, Стефано, — ласково сказала мать, спускаясь с возвышения. «Осторожней, милый».

— Мама, — попросил старший сын, — нам ведь необязательно сейчас идти домой? Можно мы с ним погуляем по кампо Сан-Марко?

— Он у вас убежит, Пьетро, — вздохнула мать.

— А вот и нет, — лорд Джон улыбнулся, — я и поводок принес, и ошейник. Как вы его назовете? — спросил он старшего мальчика, помогая надеть на щенка поводок.

— Мы посоветуемся, — гордо ответил тот, и, взяв младшего брата за руку, сказал: «Спасибо, синьор да Пальма, за гостеприимство».

— Ну что ты, — улыбнулся художник. «Послезавтра в десять утра, синьора Изабелла».

Женщина присела, и потянулась за своей шубкой, — атласной, на соболях, — наброшенной на спинку кресла.

— Позвольте мне, — попросил мужчина. Она чуть улыбнулась, — краем губ, и, вздохнув, сказала: «Пойдемте, посмотрим, где там дети. У Пьетро сегодня еще уроки, я бы не хотела, чтобы он надолго задерживался, да и холодно на улице».

На площади почти никого не было — ветер был злым, пронизывающим, и женщина, взглянув на сыновей, что прогуливались под колоннадой, повернувшись к мужчине, попросила:

«Давайте дойдем до воды, я люблю смотреть на море, даже когда оно штормит».

Над лагуной нависли тяжелые, темные облака, мраморные плиты набережной были залиты водой.

Она стояла, закутавшись в шубку и мужчина, глядя на отороченный мехом капюшон, на платье, что билось вокруг нее, — как волна, как вихрь, — тихо сказал: «Я не могу, синьора Изабелла, не могу так больше. Пожалуйста, не отталкивайте меня, я не хочу жить, если вас не будет рядом со мной».

Женщина повернулась, и он с ужасом увидел слезы в темно-синих глазах. «Это ветер, — сказала она нарочито сухо. «Я замужем, лорд Джон, я люблю своего мужа, я мать. И давайте не будем об этом больше — я дорожу нашей дружбой, и не хотела бы ее терять».

Она протянула руку в атласной перчатке, и быстро, не оглядываясь, пошла к детям. Джон еще постоял, глядя на небо, что клонилось к вечеру, а потом, засунув руки в карманы плаща, повернул к мосту Риальто. Добравшись в Сан-Поло, он завернул к матери, и, стоя рядом с церковью, глядя на истоптанную плиту, грустно сказал: «Ну, что, спасибо тебе за сердце. Я не в обиде, мамочка, я искренне. Просто очень больно, когда оно есть».