— В канаве, неподалеку от того дома, что англичанам отдан был, — поклонился помощник.

Матвей высыпал ему на ладонь серебро.

— Держи. Пущай канон по новопреставленному отпоют, и собери слуг. Как похоронят его, помяните раба Божьего.

— Благодарствуем, Матвей Федорович.

Надо было самому, ругал себя Матвей, идя по низким, изукрашенным золотом и росписями, царевым палатам. — Со мной бы Петька не справился. Но ничего, из-под земли достанем щенка. А батюшка пусть доблестью своей хвалится, как бабу его срамить начнут, все расскажет, — и кто в Новгороде им помогал, и куда Марфа делась. Мое царство будет, мое!

Пусть Марфа сына родит государю, а дальше я с ними разберусь.

Он тихонько постучал в дверь опочивальни.

— Вот же наглые эти Воронцовы, — зловеще растягивая слова, произнес царь. — Что Степан, собака, что Петька, сопляк. Другой бы носа в Москву не казал, Бога благодарил, что жив остался, а этот мало того что приехал, дак еще посмел мне на глаза явиться.

— Не все я тебе еще сказал, государь. Ты послушай, что еретик Башкин перед костром мне открыл. Хоть и родитель мне Федор Васильевич, не могу я от тебя скрывать предательство его.

— Подойди ближе, на колени встань, — глухо повелел Иван.

Матвей послушно опустился на пол. Царь положил руки на его мягкие, золотистые волосы.

— Был у меня человек ближе тебя, да после твоих слов нет его более. Нет у меня никого, дороже тебя на всем белом свете, и нет никого, окромя тебя, кому бы я мог начальство над людьми государевыми поручить. Поднимись, Матвей Федорович, возьми меч, дабы искоренить скверну на земле нашей, и меня защитить.

Матвей Вельяминов приложился к царевой руке, оцарапав губы о холодный тяжелый перстень.

— А про Петьку спрашивал? Где он?

— Нет его нигде. И не видел его никто вот уже два дня.

— А сестра твоя? Тоже, небось, исчезла, а куда — неведомо?

Матвей молчал. Иван Васильевич усмехнулся.

— По всем статьям меня боярин обставил, как есть, по всем.

— Дак может, на Белое море людей спослать-то? Али в Новгород?

Иван вдруг — Матвей аж вздрогнул — залился хохотом.

— Не такой дурак Петька, чтобы сейчас на границу бежать.

— А куда ж они?

— Русь у нас большая, укроет она и сестру твою, и Петьку, да так, что и следа мы ихнего не сыщем. Однако ты вот что, приведи-ка мне этого Янкина, и толмача захвати по дороге. Не верю я, что Петька ему ничего не сказал.

Энтони Дженкинсон невозмутимо взглянул на царя и сидевшего у его ног Матвея.

— Мне известно, государь, лишь то, что мистер Кроу повенчался с миссис Мартой и увез ее в свадебное путешествие, как это принято у нас, в Англии. Конечно, все случилось очень быстро и неожиданно, но, ваше величество, молодежь… — он позволил себе чуть улыбнуться.

— Свадебное путешествие, говоришь? — Иван прищурившись, наклонил голову… — И далече?

— А вот этого не сказал, ваше величество, — развел руками Дженкинсон.

— Ну что с молодежью поделать, пусть себе гуляют, — натянуто улыбнулся царь. — Мануфактуру канатную в Вологде, о коей говорили мы, езжайте закладывать.

— Благодарю, государь. И в Ярославле надо обустроить Английский двор, ибо река Волга есть величайшее достоинство вашей земли, сплав по ней дешев и быстр и сможем мы достичь даже самых отдаленных мест.

— Дело говоришь, а теперь ступай.

Матвей взорвался: «Да врет он, сука, знает, где Петька паршивец, а где Петька, там и Марфа. На кол его!».

Иван Васильевич наотмашь ударил Матвея по лицу.

— Да ежели бы, дурья твоя башка, у твоей сестры бабья щель не вдоль, а поперек была, мне приязнь королевы аглицкой все одно куда как дороже. Я, Матюша, в отличие от многих, все больше головой думаю. Можно, конечно, и Петьку Воронцова на дыбу подвесить, и весь Английский двор на колья пересажать, только ты чем тогда на Ливонской войне воевать собираешься? Палками? Оружие-то они нам поставляют. Ах ты господи, откуда тебе знать, ты ж не воевал ни разу.

Матвей молчал, отведя глаза в сторону и глотая слезы.

— Не зря твой батюшка греками воспитывался, что с бабкой моей, Софией Палеолог, упокой Господи душу ее, на Русь приехали. Византиец он, как есть византиец, хитрая лиса, все сделал по-своему. И жену себе под стать подобрал, они там в Новгороде ровно клинки булатные, хоть огнем их жги, хоть мечом руби, они только крепчают. Огнем… Хм… — ухмыльнулся Иван собственным словам. — А ну-ка, седлай коней, навестим твоего батюшку, поговорим с ним и женой его о том, о сем. Интересны мне дела и знакомцы их новгородские, даже больше, чем Петька беглый. Ох, Матюша, сотру я это змеиное гнездо новгородское с лица земли, помяни мое слово. Волхов ихний кровью потечет, дайте только время.

— Да они небось уж далеко отсюда, — хмуро пробормотал Матвей, шмыгнув носом.

— Эх ты, дурень, — царь с жалостью взглянул на Вельяминова-младшего, — не был ты в бою с Федором Васильевичем. Отродясь он с поля брани не отступал, и сейчас не отступит.

Феодосия с Федором, обнявшись, стояли у окна. С дальнего холма к усадьбе спускались всадники с факелами.

Она вопросительно взглянула на мужа. Он кивнул. Пора.

Она потянулась за кинжалом, но Федор остановил ее.

— Помнишь, что я говорил? Лучше я жену али дочь своей рукой порешу, чем на поругание отдам.

Она закатала рукава сарафана, обнажив нежную, молочную кожу.

— Я люблю тебя. — Она в последний раз поцеловала его сухие, до боли любимые губы. — Люблю и буду ждать.

— Я скоро, — пообещал Федор и полоснул клинком по ее рукам — от локтя до запястья, до кости. Феодосия не произнесла ни звука, только лицо ее враз побелело, как мрамор.

— Как хорошо… с тобой. — Золотистые ресницы дрогнули и она затихла, вытянувшись в струнку в луже крови, залившей все ложе.

Затрещала дверь.

«Я скоро», — пообещал он еще раз и тяжело поднялся, сомкнув руку на мече. Обернулся и увидел, как светло и покойно улыбается убитая его рукой жена. Никогда до этого не чувствовал Вельяминов такого — будто рвалось у него сердце, разлетаясь на клочья, боль отдавала в руку и спину, и не осталось у него ничего, кроме боли. Он пошатнулся.

— Фео до сия… — прошептал он и упал на колени рядом с ложем, так и не выпустив из рук меча.

Дверь, не выдержав натиска нападавших, рухнула. Матвей замер на пороге с факелом в руках.

— Отец!

Царь оттолкнул Матвея, бросился к Вельяминову, пачкая одежду в крови.

— Не смог ты, Иван, забрать у меня самое дорогое, — улыбнулся сквозь муку Федор Васильевич и навсегда закрыл глаза, с облегчением подумав: «Я иду к тебе, я скоро».

«Сего ради руки наши не связаны суть, а мечи в них да послужат нам службу прекрасну.

Да умрем, не поработившись, свободны, с женами, тако нам закон велит», — вспомнил Иван, стоя посреди осиротевших стен.

— Эх, Федор, Федор, — внезапно прошептал царь, — один ты был такой у меня. — Он бережно уложил Вельяминова рядом с Феодосией и на мгновение прижался губами к высокому холодеющему, лбу. — Прощай, боярин Федор Васильевич, покойся с миром.

Он достал вельяминовский меч из ножен и вложил его в руки боярина. На пороге оглянулся и застыл — клинок грозно блестел на ложе, будто и после смерти охранял Федор честь и любовь свою.

Матвей придержал царю стремя.

— Книги, что у мачехи твоей были, пусть в Александрову слободу свезут, ко мне в палаты, — А это? — Матвей обвел рукой усадьбу.

— Огню предать, — коротко ответил царь и пришпорил коня.

Матвей застыл на холме, глядя, как поднимается в предрассветное небо столб дыма. Ветер нес пепел и прах в их сторону, у него заслезились глаза. Он махнул рукой отряду: «В седло!»

Степан Воронцов спешил. Конечно, идти проливом Всех Святых в разгар южной зимы было безумием, и менее опытный моряк наверняка закончил бы свои дни на рифах, среди сорокафутовых ревущих волн.