Бет плакала, прижимая его к себе, уткнувшись лицом в крепкое плечо.

-Никогда, никогда такого не было, - она вся дрожала, она не могла отпустить Джошуа. Найдя его руку, сжав пальцы, Бет попросила: «Еще!»

-Всегда, пока я жив, всегда, пока ты рядом со мной, - он зарылся лицом в черные, тяжелые волосы, Бет вскрикнула, и выдохнула: «Люблю тебя!»

Они лежали, обнявшись. Джошуа тихо говорил ей на ухо, что летом, после Шавуота, они поженятся. «Это просто, - обещал он, - поедем в Нью-Йорк, будешь ходить на занятия, а потом окунешься в микву. Просто, любовь моя. Мы всегда будем вместе, у нас будут дети...».

-Много, - она коснулась губами его щеки.

-Много, Джошуа. Как у сестры бабушки Батшевы. Двенадцать, - весело сказала Бет и замерла: «А если нет..., У меня ничего не случилось, тогда..., Надо рассказать Джошуа, нельзя такое скрывать. Он мой муж..., то есть будет моим мужем. Но сейчас..., - она почувствовала, что краснеет, - может быть, получилось...»

-Двенадцать, или больше, - кивнул Джошуа: «Мы считали, когда я на Святой Земле жил. У моего прадедушки Аарона чуть ли ни тысяча потомков. Вся Святая Земля его родней полна. И мы здесь, в Америке, и в Англии, и Давид, в Европе...»

Бет вспомнила свой сон и отчего-то поежилась:

-Этот кинжал, он  у сына Сары-Мирьям был. Той, что в Картахене сожгли. Я помню, бабушка Эстер нам рассказывала, как он спасся. Ерунда, - твердо сказала себе Бет, - какая инквизиция, новое время давно. Все будет хорошо.

Она приподнялась на локте. Джошуа привлек ее к себе: «Нет. Никуда я тебя не отпущу. Иди ко мне, любовь моя..., - он накинул им на плечи куртку. Бет, держа его за руку, попросила: «Послушай, Джошуа».

Она говорила, прерываясь, а потом ахнула. Джошуа обнял ее, крепко, так, что Бет даже не могла пошевелиться. «Его повесят, - уверенно сказал Джошуа, - вот увидишь. Как повесили Амана, Бет. Сказано: «Враги Господа исчезнут, как утренние звезды, рассеются, как дым. Ибо благословенные Им унаследуют землю, а проклятые Им будут истреблены».

-Праведники унаследуют землю и пребудут на ней всегда, - Бет приникла щекой к его крепкой,  мозолями от пера, ладони. Джошуа кивнул: «Именно так. Я люблю тебя, Бет. Что бы с нами не случилось, я всегда буду любить тебя».

Она опять ощутила этот незнакомый, обжигающий жар, и оказалась вся его, плача, смеясь, слыша, как он шепче: «Кто она, блистающая, как заря. Прекрасная, как луна, светлая, как солнце..., Это ты, моя любовь...».  Бет заснула, быстро, как ребенок,  не отпуская его руки. Джошуа, осторожно, нежно, целовал сомкнутые веки, длинные ресницы: «Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно».  Бет пошевелилась и сонно пробормотала: «Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня». Джошуа кивнул: «Да, любовь моя. Спи, ни о чем не тревожься. Я здесь, я с тобой».

Бет проснулась и пошарила рядом. Джошуа не было. Через тростниковые стены хижины пробивался  серый, ранний рассвет. Она накинула платье и робко выглянула наружу. Бет застыла. Джошуа молился, стоя на самой кромке прибоя, глядя на восток, где медленно разгоралось солнце. Дул свежий, утренний ветер. Бет посмотрела на талит: «Словно крылья. Я никогда не видела, как он молится. Три раза в день, я помню».

Она присела на пороге хижины и очнулась только, когда Джошуа опустился рядом. Рав Горовиц улыбался: «Ты на меня смотрела».  Бет положила голову на его плечо. Джошуа накрыл ее своим талитом. «Как на хупе, - тихо сказал он, - так и будет, любовь моя. Осталось совсем немного потерпеть, и мы никогда больше не расстанемся». Они сидели, обнявшись, глядя, как над морем кружатся чайки. «Еще целый день, - ласково проговорила Бет, - целый день мы будем вместе».

-Мы будем вместе всю жизнь, - Джошуа коснулся губами маленького уха, - я тебе обещаю. Я уверен, когда закончится война, сегрегации тоже не останется, Бет. Наша страна изменится. Дети..., - он целовал смуглую, сладкую шею, - дети наши никогда не узнают, что это такое.

Рав Горовиц рассмеялся:

-Послушай. Это на ладино, бабушка Эстер мне пела. Про смуглую красавицу, Моренику.

Morenica, graciosica sos,

 Morenica ya graciosica

 y mavra matiamu -пел Джошуа: «Черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы. Бет, - он обнял ее, - Бет, моя любимая...»

-А дальше там как? - лукаво спросила девушка: «В этой песне, на ладино».  Джошуа снял талит и поднял ее на руки. Черные волосы упали  вниз, тяжелой волной. В хижине, стоя на коленях, целуя ее, Джошуа ответил: «Дальше там обо мне. О женихе, который стоит со своей возлюбленной под  хупой. Так оно и будет, Бет».

Девушка вспомнила ласковый голос матери: «У нас, на Мартинике, тоже эту песню пели, хоть она и на испанском языке. Su nombre era Isabel, ella muria por amor».

-Меня тоже так зовут, - подумала Бет. Больше ничего не осталось, кроме его нежных рук, его губ, кроме бесконечного, сладкого жара, охватившего ее, до последнего уголка. Бет сказала себе: «Никто не умрет. Не может умереть. Ненависть исчезнет и останется одна любовь».

Рыбак забрал их на закате. Океан штормило, лодку качало, волны перехлестывали через борт.  В темноте они миновали корабли конфедератов. Джошуа, приподнял мокрый холст: «Скоро, любимая».

Бет и сама увидела тусклые огоньки на палубах северных фрегатов. Девушка, облегченно, вздохнула: «Вот и все».

Бюро Военной Информации помещалось в невидной, деревянной пристройке, наскоро возведенной на заднем дворе Министерства Обороны.  В столице стояла теплая погода. Ржали лошади, окно было раскрыто,  к дощатому потолку поднимался дым сигар. Мистер Аллан Пинкертон, в круглом, мягком, с пятнами котелке, в потрепанных бриджах и такой же рубашке, сидел, устроив ноги в сапогах на столе. Он просматривал переписанный четким почерком военного писаря отчет.

-Молодцы Странник и Странница, -  Пинкертон почесал в неопрятной бороде: «Субмарина «Ханли», конечно, потопила один наш корабль, но и сама пошла ко дну».

-Навсегда, - сочно отозвался Дэниел. Он ранним утром, приехал из расположения северных частей. Дэниел вернулся с юга, перейдя линию фронта. Майор Горовиц был еще в своем костюме мелкого торговца, с отросшей, светлой бородкой.

-Они использовали шестовую мину, -  Дэниел отпил холодного кофе, - как русские это делали, на Крымской войне. Слухи такие ходили, - он поскреб в голове.

-Очень надеюсь, что я не подхватил блох в той конюшне, у меня сегодня, - Дэниел весело улыбнулся, - светский прием. Если бы не Странник и Странница, - заметил он, - потери были бы гораздо чувствительнее. Они в столицу едут, - Дэниел широко зевнул.

На рассвете ему передали две телеграммы. Джошуа и Бет были в безопасности, в Филадельфии. Дэниел быстро набросал ответ и отдал его вестовому. В распоряжении Бюро предписывалось оказывать всемерное содействие мистеру Горовицу и мисс Фримен, как лицам, находящимся под покровительством Министерства Обороны.

-Кормщика мы потеряли, - грустно сказал Дэниел Пинкертону, - очень жаль. Отличный был работник. И в Ричмонде теперь никого не осталось, боюсь, - Дэниел открыл ящик своего стола и порылся в документах офицеров Конфедерации, - мне придется покинуть этот кабинет и обосноваться на юге, на весь год.

Пинкертон пожевал сигару и покачал коротким, с обгрызенным ногтем, пальцем.

-Наш хороший знакомый Сокол тебе доверяет, ты вхож в его дом. Так быстро мы туда еще одного человека не устроим. За Соколом надо присматривать, ты сам знаешь. Сокол, Дрозд..., - недовольно пробормотал Пинкертон, потянувшись за расшифрованной телеграммой из Филадельфии, - в Ричмонде, натуралисты разведкой занимаются? Дрозда тоже надо найти и водворить в нашу тюрьму, - заключил Пинкертон.

Дэниел только вздохнул.

Он обнаружил на своем столе меморандум из Белого Дома. Санитарная комиссия летом организовывала большую ярмарку как раз в Филадельфии, для сбора средств на госпитали и лечение раненых солдат. Линкольн собирался ее посетить. Пинкертон, глядя на бумагу в руке Дэниела, наставительно сказал: «Именно. Твоя первоочередная задача, обеспечение безопасности президента. Вот и занимайся этим. Избирательная кампания на носу. А на юг, - Пинкертон положил сильную руку на телеграммы, - поедет тот, кто прислал тебе хорошие новости».