— Стивен, — тихо сказал ему Дрейк на ухо. «Против этого ты не устоишь, он тебя моложе лет на тридцать».

— Моложе — значит, неопытней, — так же тихо ответил Степан, и крикнул: «Сэр Фрэнсис принимает ваши ставки, джентльмены!». Толпа заволновалась, ушлые людишки побежали к Дрейку и на другую сторону двора — там собирали деньги, поставленные на противника Степана.

Ворон окинул взглядам звероподобного детину, и вдруг вспомнил, как Петька рассказывал ему про уроки Федора Васильевича.

«А ведь покойный Вельяминов наверняка и на кулаках дрался, — усмехнулся Степан. «А батюшка мой — так точно. Ну и я не хуже их обоих».

Ударили в гонг и бой начался.

Детина сразу же, первым ударом, рассек Степану бровь. «А ведь у меня один глаз», — холодно подумал Ворон. «А у этого — два. Ну, ничего, я его измотаю».

Он, не глядя, вытер кровь рукой — дрались, несмотря на осенний холод, обнаженными по пояс, и, улучив момент, ударил детину под ребра, с удовлетворением услышав хруст кости.

Противник схватился за бок.

«И вот так», — спокойно улыбнулся Степан, одним ударом сломав детине нос и превратив его губы в кровавую кашу. Противник опрокинулся на спину, в густую, жирную грязь, и затих.

— Кто ставил на меня, — закричал Ворон, отряхивая руки, — может получить свой выигрыш у сэра Фрэнсиса. А кто не ставил — тот будет знать, на кого ставить в будущем!

— Достойно, — сказал Дрейк, выливая на Степана ведро ледяной воды. «Очень достойно для твоих лет, Стивен».

Степан надел чистую, снежной белизны рубашку, и, усмехнулся: «Поехали к гусыням. Кровь я разогнал, и для моих лет сейчас будет полезна какая-нибудь славная девчонка лет пятнадцати, с круглым задом, денька этак на два. Или ты депутат парламента и блюдешь свою репутацию?».

Дрейк расхохотался, и Степан вдруг застыл: «А ну-ка погоди, старина. К гусыням, ты, кажется, отправишься один». В воротах пивной стояла карета с каким-то гербом.

— Приехали посмотреть, — усмехнулся Дрейк. «Женщинам это, — он указал на уже пустой ринг, — нравится».

— Ну, вот и познакомимся, — пробормотал Степан, направляясь к карете. Фрэнсис только вздохнул и улыбнулся.

— Мадам? — Степан чуть постучал в дверцу.

— Я на вас ставила, — донесся нежный голос из темноты, слабо освещенной парой фонарей со свечами.

— И правильно сделали, — Ворон усмехнулся, и, открыв дверцу, шагнул внутрь. У нее были темные, прикрытые серебряной сеткой с жемчугом, волосы и серые, играющие серебристыми огоньками глаза.

— У вас кровь, — сказала девушка, и, вытащив из-за корсета надушенный платок, коснулась его рассеченной брови. «Позвольте, я умею…».

Степан остановил ее руку и, глядя на то, как дрожат длинные ресницы, сказал: «А ну-ка, мадам, дайте, я проверю — а у вас что?».

Девушка, почувствовав его пальцы, застонала, засунув в рот тот самый платок.

Ворон усмехнулся и приподнял ее за подбородок. «Только вот мне этого мало, мадам — он поднес влажные, блестящие в свете свечей пальцы к ее губам, — мне надо больше».

— Но тут…, - девушка беспомощно оглянулась вокруг. Степан запер дверцы и, рассмеявшись, опустил шторки. «Так лучше?» — шепнул он, опускаясь на колени. Девушка часто, глубоко задышала, вцепившись холеными руками в его плечи.

— Вы уж простите, мадам, — он на мгновение прервался, — у вас там теперь тоже будет кровь.

Моя.

— Пожалуйста, — умоляющим голосом сказала она потом, потянувшись к нему.

«Пожалуйста…».

— Нет уж, — Степан полюбовался растрепанной, сбившейся прической, маленькой, полуобнаженной грудью, и добавил: «Тут места мало, чтобы сделать все то, что я хочу с вами сделать, мадам».

— Но куда? — она чуть не плакала от желания.

— Велите, мадам, везти к «Белому Оленю», в Боро, — приказал Степан, выходя из кареты.

«Там встретимся».

Он бросил поводья мальчику-слуге, и по-хозяйски зашел внутрь, в дым и шум пивной.

— Ворон, — хозяин мгновенно оказался рядом с ним.

— Сейчас подъедет карета, — медленно проговорил Степан, — сделай так, чтобы никто не видел, кто из нее выйдет и куда пойдет.

Хозяин только кивнул. «Далее, — сказал Ворон, — простыни чтобы были свежими, вино — холодным, а устрицы — лежали на льду. На все про все у тебя четверть часа, не более».

— На сколько, комнату-то берете? — поинтересовался хозяин. «На ночь?».

Ворон рассмеялся. «Посмотрим, дорогой мой. Он бросил хозяину туго набитый кошелек:

«Кто приедет — проводишь туда, ко мне».

Она зашла, закрыв за собой дверь на засов, и встала у стены, тяжело, прерывисто дыша.

Ворон повернулся, и, подойдя к ней, сказал: «Дай-ка».

Девушка покорно подставила стройную спину. Он стал целовать нежную, смуглую шею, спускаясь все ниже, расшнуровывая ей корсет.

— Нет, — Ворон вдруг прервался, — сначала я возьму тебя так, а уж потом — раздену.

Девушка опустилась на четвереньки, и, подняв бархатные, изукрашенные вышивкой юбки, тихо сказала, обернувшись: «Ты бы мог уложить меня на спину прямо там, в грязи».

— Я знаю, — Ворон пригнул ее голову вниз, к полу и сказал: «А ну не смей ничего делать.

Просто стой, и все».

Потом он раздел ее, и, уже лежа на постели, раздвинув ноги, девушка, покраснев, сказала:

«Меня зовут…».

— Не надо, — Ворон приложил палец к ее губам. «Не надо».

Потом, она, распластавшись под ним, отчаянно кричала. Подняв голову, прижимаясь к его губам, она шептала то, что он уже слышал — много раз, на разных языках. Ворон, вдруг, горько подумал, что Господь уже, видно, и не дарует ему счастья.

— Пожалуйста, — вдруг, умоляюще сказала девушка. «Можно и так, я ведь замужем».

— Тем более нельзя, — жестко ответил Степан, толкнув ее вниз. Он пропустил сквозь пальцы темные, мягкие волосы и прижал ее к себе — сильно и долго.

— Возьми, — протянул он, ей потом бутылку. Девушка отпила прямо из горлышка и едва успела поставить ее на пол, как Степан велел ей: «А ну-ка, теперь ты поцелуй меня».

Она подчинилась, и, ощутив вкус бургундского вина на губах, он сказал: «Ну и не только сюда, конечно».

Когда за окном стал всходить серый, дымный рассвет, Степан тихо оделся, и, не смотря на спящую девушку, вышел из комнаты. Хозяин, зевая, протирал стойку.

— Налей мне виски, — Степан устало зевнул. «Стакан. И вот, что, дружище — ты меня не видел, и не знаешь, куда я ушел».

— Понял, — кабатчик все так же спокойно полировал дерево.

Выпив, Степан остановился на пороге и вдохнул влажный, осенний воздух. «Пора возвращаться в море, — горько усмехнувшись, сказал он себе.

Федосья сладко потянулась, и, высунув голову из возка, вдохнула резкий, пахнущий ветром и травами воздух. Вокруг — куда ни посмотри, — простиралась огромная, плоская равнина. Той неделей, как они проходили Большой Камень, Федосья ждала серых, негостеприимных скал, гор, поднимающихся в облака, о которых ей рассказывала мать.

— То на севере, — Иван отпил из фляги и натянул попону на ее плечи. Они лежали у костра на лесной опушке.

— А ты что в возке спишь только? — Федосья усмехнулась, устроившись у него на груди.

— Вот же дура, — беззлобно сказал муж. «Тут дружина вокруг, парни молодые, горячие, ради чего дразнить их? Баб тут поблизости нет, остяки, — они вокруг Кашлыка живут, это еще недели две пути, а тут мы с тобой возок раскачивать каждую ночь будем? Потерпи, как на Тюменский волок приедем, сразу дом начну ставить, его до холодов срубить надо. Там уже кричи, сколь угодно тебе — Федосья почувствовала, как большая рука мужа ползет вниз, и, томно вздохнув, улеглась на бок.

— Вот так, — поцеловав ее в шею, сказал потом Иван. «Ты как носишь-то, лучше уже? Не трясет тебя?»

— Нет, — она зевнула. «Уже пятый месяц, не тошнит больше».

— Как опростаешься, я потом летом на юг схожу, там караваны в Бухару идут, золотишка тебе с камнями привезу, — муж шлепнул ее пониже спины. «Ты все равно дома сидеть будешь, кормить, все радость тебе».